Финансовые трудности усугублялись тем, что в 1991-1992 годах под влиянием международных санкций против Югославии из-за прекращения в связи с этим экспорта по нефтепроводу "Адрия", а также из-за снижения спроса на нефть в Чехии, Польше, Словакии, Венгрии и неразберихи, которая возникла с вывозом нефти через порты Балтии и Украины, возможности традиционного экспорта российского топлива серьезно снизились.
К тому же на протяжении последних двух лет на фоне борьбы и противостояния Союза и России, общей дезорганизации власти, разгула коррупции, которая к тому времени уже получила широчайший размах, количество выданных разными правительственными органами квот и лицензий на вывоз нефти вышло далеко за пределы здравого смысла. Квота стала тогда как бы "философским камнем", позволявшим почти мгновенно превращать обесценивающийся рубль в доллары. Если рыночный курс обмена в конце 1991 года равнялся 170 рублям за доллар, то, раздобыв официальную квоту, за каждый доллар нужно было заплатить всего один рубль. Таким образом, даже при немалых взятках чиновникам эффективность квоты уже в момент ее получения составляла более десяти тысяч процентов в день. Причем, обретя эту воистину волшебную бумажку, можно было никакой нефти не покупать и не экспортировать, а тут же перепродать полученное разрешение тем, кто нефтью занимается, – и состояние в кармане.
Мы разом и решительно перекрыли этот денежный кран: выдача индивидуальных квот посредническим структурам прекращалась. Они подлежали распределению между производителями пропорционально уровню добычи. Все ранее выданные квоты и лицензии подлежали проверке и перерегистрации, для чего была создана оперативная комиссия во главе с министром топлива и энергетики Владимиром Лопухиным. Указ об этом был подписан одним из первых.
Именно этот указ еще до начала реформ, до либерализации цен, взметнул первую мощную волну ненависти к правительству. Представители влиятельнейших группировок ринулись в приемные Ельцина, Хасбулатова, к микрофонам зала заседаний Верховного Совета, в редакции газет, на радио и телевидение. Жаловались, угрожали, требовали…
На меня пытались воздействовать и иначе, так сказать, интеллигентным путем. Приходили уважаемые люди, академики, писатели, художники, знаменитые актеры. Излагали суть действительно важных и неотложных проблем: спасение науки, культуры, детское питание, помощь соотечественникам за рубежом… Но к концу разговора, раз за разом, как чертик из коробки, выскакивал из-за их спины выбива-тель квот. Посетитель вкрадчиво сообщал: есть фирма (предприятие, общественная организация, фонд и т.д.), которая берется решить наш вопрос, Денег не надо, деньги есть. И нефти не нужно, тоже у фирмы есть. Нужна лишь малость – квота на ее вывоз… И дальше, в зависимости от наглости предпринимателя, которому удалось втереться к уважаемому деятелю в доверие, называлась цифра от 100 тыс. до 18 млн тонн.
Правительство устояло. Но с трудом. За счет непопулярных, но неизбежных мер.
Еще раз напомню: в конце 1991 – начале 1992 года республики бывшего Союза могли расплачиваться за российские экспортные товары, прежде всего за нефть, просто создавая из воздуха ничем не обеспеченные рубли. Поставить заслон подобной практике и одновременно получить хоть какой-то рычаг воздействия на республики, который бы сдерживал их денежную эмиссию, позволяло, вплоть до введения национальной российской валюты, только одно- регулирование объема направляемых к ним из России топливно-сырьевых товаров. Сделать это нормальным, рыночным путем было невозможно,так как республики, создав пустые рубли, могли заплатить ими любую пошлину, а затем, реэкспортировав нефть, получить за счет России огромную прибыль. Ограничение объема поставляемых им топливно-энергетических ресурсов и форсированное развитие российской таможенной службы давали хоть какую-то возможность уберечь российскую экономику от разрушительных действий соседей по рублевой зоне.
…В замысел встречи в Беловежской Пуще президент меня не посвящал. Сказал только, что надо лететь с ним в Минск, предстоит обсуждение путей к усилению сотрудничества и координации политики России, Украины и Белоруссии.
К этому времени, после референдума о независимости Украины, от власти и авторитета Союза уже практически ничего не осталось, кроме все более опасного вакуума в управлении силовыми структурами.
Вечером, по прилете, пригласили белорусов и украинцев сесть вместе поработать над документами встречи. Собрались в домике, где поселили меня и Сергея Шахрая. С нашей стороны были Бурбулис, Козырев, Шахрай и я. От белорусов – первый вице-премьер Мясникович и министр иностранных дел Кравченко. Украинцы подошли к двери, потоптались, чего-то испугались и ушли. Именно тогда Сергей Шахрай предложил юридический механизм выхода из политического тупика – ситуации, при которой Союз как бы легально существует, хотя ничем не управляет и управлять уже не может: формулу беловежского соглашения, роспуска СССР тремя государствами, которые в 1922 году были его учредителями.
Мне идея показалась разумной, она позволяла разрубить гордиев узел правовой неопределенности, начать отстраивать государственность стран, которые де-факто обрели независимость. Никто из присутствующих не возразил. Начали вместе работать над проектом документа, где излагалась сформулированная идея. Было очень поздно, около 12 ночи, технический персонал решили не беспокоить, я стал сам набрасывать на бумаге текст. В 4 утра закончили работу. Андрей Козырев взял бумаги, понес к машинисткам. Утром паника в технических службах. Выяснилось – Козырев не решился в 4 утра будить машинистку, засунул проект декларации под дверь, по ошибке не под ту. Но когда рано утром хватились – времени для расшифровки уже не оставалось, разобраться в моем, надо сказать, на редкость отвратительном почерке мало кому удается. Пришлось идти самому диктовать текст. Так что если кто-то захочет выяснить, на ком лежит ответственность за Беловежское соглашение, отпираться не буду – оно от начала до конца написано моей рукой.
Несмотря на все комичные недоразумения, общая атмосфера этого дня – чувство глубокой тревоги. По-моему, все участники переговоров прекрасно понимали и неизбежность предлагаемого решения, и огромную ответственность, которую берут на себя те, кому его придется принимать. Больше всех, как мне кажется, переживал, волновался С.Шушкевич. В его словах звучал лейтмотив: мы маленькая страна, примем любое согласованное решение России и Украины. Но вы-то, большие, все продумали?
Когда я принес напечатанный наконец документ, Б.Ельцин, Л.Кравчук и С.Шушкевич в ожидании бумаги уже собрались, начали предварительный разговор. Ознакомившись с ней, довольно быстро пришли к согласованному выводу – да, это и есть выход из тупика. Согласившись в принципе, стали обсуждать, что делать дальше. Борис Ельцин связался с Нурсултаном Назарбаевым, президентом Казахстана, попросил его срочно прилететь. Было важно опереться на поддержку и этого авторитетного лидера. Нурсултан Абишевич обещал, но потом его самолет сел в Москве, и он, сославшись на технические причины, сказал, что прилететь не сможет. Напряжение нарастало. Ведь речь шла о ликвидации де-юре распавшейся де-факто ядерной сверхдержавы. Подписав документ, Б.Ельцин в присутствии Л.Кравчука и С.Шушкевича позвонил Е.Шапошникову, сказал о принятом решении, сообщил, что президенты договорились о его назначении главнокомандующим объединенных вооруженных сил Содружества. Е.Шапошников назначение принял. Потом последовал звонок Джорджу Бушу, тот выслушал, принял информацию к сведению. Наконец звонок М.Горбачеву и тяжелый разговор с ним.
Возвращаясь самолетом в Москву в этот декабрьский вечер 1991 года, я все время думал: а мог ли 1ор-бачев в ответ на подписанное соглашение попытаться применить силу и таким образом сохранить Советский Союз? Разумеется, окончательный ответ так и останется неизвестным. И все-таки, мне кажется, в то время такая попытка была бы абсолютно безнадежной. Авторитет Горбачева, как, впрочем, и авторитет всех союзных органов управления, стал абсолютно призрачным, а армию, которую столь часто подставляли, вряд ли можно было сдвинуть с места, Развилку, на которой, подписав союзный договор, в той или иной форме удалось бы сохранить Советский Союз, прошли в августе 1991 года. Теперь, в декабре, свершившийся факт был лишь юридически оформлен.
Пока главы государств обсуждали, как быть с Союзом, мы с белорусскими и украинскими коллегами занялись прозаическим делом: попыткой согласовать действия трех государств в области экономики. Разговор был трудный. В конце концов выработали компромисс:
– Россия переносит начало либерализации цен с середины декабря 1991 года на начало января 1992-го с тем, чтобы другие республики смогли лучше подготовиться к этому;
– Россия обязуется в течение 1992 года лишь постепенно повышать цены на энергоносители до уровня мировых, давая возможность государствам Содружества адаптироваться к новым условиям;
– Белоруссия и Украина берут на себя обязательство, до тех пор пока они используют союзный рубль, проводить согласованную с Россией денежную и бюджетную политику, ограничив дефицит бюджета шестью процентами валового внутреннего
продукта;
– Белоруссия и Украина, учитывая согласие России отсрочить либерализацию цен, помогут в декабре в снабжении Москвы и Санкт-Петербурга продуктами.
С самого начала реализация этого соглашения нашими оппонентами вызывала у меня большие сомнения. Но нам все равно не было смысла поднимать цены на энергоносители в межреспубликанской торговле и получать взамен наштампованные ими рубли.
Мои опасения подтвердились буквально через несколько дней. В украинском парламенте скандал: с какой стати мы будем давать России мясо, когда самим не хватает? Законы бартерной экономики работали не на интеграцию, а на изоляционизм.
ГЛАВА VII
Суровая зима девяносто первого
Декабрьская Москва • Либерализация цен •
Истерика прессы • Указ о свободе торговли •
Дикий рынок у "Детского мира" • Перемены на селе
Александр Руцкой • Новые денежные купюры •
Помощь Запада • Руслан Хасбулатов •
Судьба правительства предрешена
ПОСЛЕ Беловежской Пущи либерализацию цен было решено начать 2 января 1992 года. Эта Уступка Украине и Белоруссии не оказала бы столь негативного воздействия, если бы предыдущий срок не объявлялся заранее. Отсрочка, повышая инфляционные ожидания, еще больше тормозила товарооборот. Кто же из производителей или торговцев станет реализовывать продукцию, если известно, что цены вот-вот рванут вверх?
В правительстве шла работа по уточнению списка товаров, цены на которые временно останутся под государственным контролем. Сломать твердо укоренившееся в управленческих структурах и в общественном сознании представление о переходе к
рынку прежде всего как о длинном списке товаров с регулируемыми ценами оказалось непросто. Безусловно, в этот список следовало включить товары и услуги наших естественных монополистов электроэнергия, связь, железнодорожный транспорт, природный газ,… Но бессмысленно было делать его обширным. Это неизбежно воспроизвело бы дефицит,и тогда дотации снова легли бы тяжелейшим бременем на бюджет, подстегивая инфляцию и создавая такие ценовые диспропорции, при которых ожидать появления дотируемых товаров в свободной продаже было нереально.
В ходе мучительных межведомственных совещаний и согласований мне все время приходилось список урезать, а он, как феникс из пепла, возрождался и даже удлинял свой пышный хвост. Особенно острая борьба велась вокруг двух крупных групп товаров – черных и цветных металлов и мясо-молочных продуктов. Сохранение контроля над ними вывело бы из сферы свободного ценообразования большую часть оборота как потребительских товаров, так и производственных ресурсов.
Эту атаку удалось отбить. Но в целом список, окончательно утвержденный на совещании у президента, все-таки оказался явно избыточным. Наиболее серьезные негативные последствия повлекло за собой сохранение государственного регулирования цен не на потребительские товары (к весне оно стало быстро и сравнительно безболезненно свертываться), а в топливно-энергетическом секторе, в первую очередь – на нефть и нефтепродукты. Если я все же согласился отложить на несколько месяцев решение этого вопроса, то главным образом потому, что надвигалась зима и существовала опасность: пока энергетики и потребители будут спорить о ценах, можно заморозить несколько крупных городов.
Декабрьская Москва 1991 года – одно из самых тяжелых моих воспоминаний. Мрачные, даже без привычных склок и скандалов, очереди. Девственно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов. На безлюдном Тишинском рынке долларовые цены. Среднемесячная зарплата – 7 долларов в месяц. Всеобщее ожидание катастрофы.
Когда, даже сегодня еще, меня продолжают обвинять в безнравственной и безжалостной политике, больно ударившей по карману трудящихся, в жестких мерах, приведших к обесцениванию и без того "пустых" вкладов в сберкассах, на память мне всякий раз приходит эта страшная картина зимней Москвы. И я убежден, что делом самой высокой нравственности в тот момент было спасение людей от голода и холода.
Поздно вечером 1 января, проверив готовность инструкций, прейскурантов, организационных структур, поехал вместе с женой, впервые за несколько месяцев, в гости, на день рождения моего друга публициста В.Ярошенко. Как обычно, в его крохотной квартирке собралась славная, интеллигентная компания. Спорили о литературе, говорили о кризисе толстых журналов. О политике и экономике старались не вспоминать.
Со 2 января 1992 года цены на подавляющее большинство товаров (за исключением хлеба, молока, спиртного, а также коммунальных услуг, транспорта и энергоносителей) были освобождены, а регулируемые – повышены. Введен 28-процентный налог на добавленную стоимость.
В своих выступлениях накануне либерализации я говорил о предстоящем первоначальном повышении цен на 200-300 процентов. В действительности же в январе 1992 года их рост по сравнению с предыдущим месяцем составил 352 процента. В дальнейшем динамика инфляции определялась уже не накопленным денежным навесом, а денежными потоками, возможностью их регулировать.
Бюджет на первый квартал 1992 года был представлен в Верховный Совет без дефицита. Центральный банк начал постепенный поворот к более сдержанной денежной политике, повысил процентные ставки, ужесточил резервные требования, ввел ограничения на рост объемов кредитования.
Жесткость экономической ситуации, в которой оказалась Россия, требовала порой от правительства принятия весьма необычных мер. Так, учитывая тяжесть давившего на рынок денежного навеса и скудость товарных запасов, мы временно отменили ограничения на импорт, установив нулевой импортный тариф, что позволяло хоть как-то наполнить магазины. Именно свободный импорт в начале 1992 года сыграл роль катализатора в развитии частной рыночной торговли.
Количественные ограничения по экспорту готовой продукции были также сняты, сохранены лишь квоты на вывоз топливно-энергетических и сырьевых ресурсов. За их распределением устанавливался жесткий контроль.
Первая реакция прессы на либерализацию цен была истеричной: "Два дня, как цены освобождены, а товары так и не появились…", "Теперь, пять дней спустя после поспешного и необдуманного шага, уже окончательно ясно, что либерализация не устранит дефицита…"
Умом, конечно, понимаем, что первые видимые результаты могут появиться лишь недели через две-три и все-таки с тревогой и нетерпением ждем признаков улучшения на рынке. Достаточно ли действенными окажутся стабилизационные меры? Позволят ли они преодолеть укоренившиеся десятилетиями в торговле традиции распределения дефицита?
В целом либерализация цен на потребительские товары прошла без ожидавшихся эксцессов и беспорядков. Январский скачок цен, как мы и предвидели, привел к падению объемов товарооборота и постепенному насыщению рынка. Финансовая политика в январе-апреле оставалась достаточно жесткой.
Одновременно указ президента об утверждении основных положений программы приватизации на 1992 год позволил сдвинуть с мертвой точки и процесс упорядоченной трансформации государственной собственности.
Чтобы воспрепятствовать контрнаступлению государственной торговли и создать предпосылки для реальной приватизации в этой важнейшей сфере хозяйственной деятельности, каждый магазин, база должны были обрести статус юридического лица, иметь свой счет в банке. Правовые документы, позволяющие развернуть широкую аукционную приватизацию магазинов, могли быть готовы лишь к марту, а государственная торговля уже повела смертельную войну за сохранение дефицита. Именно дефицит при социализме делал положение продавца, товароведа, заведующего секцией величайшим благом, предметом вожделенных мечтаний почти каждой советской семьи. Переход к нормальной денежной экономике с доминирующим положением покупателя означал для государственной торговли крах не только устоявшихся стереотипов, но и социального престижа, положения в обществе. Обсудив ситуацию, по предложению П.С.Филиппова принимаем решение подготовить указ о свободе торговли – нормативный акт, максимально либерализующий эту сферу деятельности. Президент подписал его в конце января, и он тут же был обнародован в виде указа.
На следующий день, проезжая через Лубянскую площадь, увидел что-то вроде длинной очереди, вытянувшейся вдоль магазина "Детский мир". Все предыдущие дни здесь было довольно безлюдно. "Очередь, – привычно решил я. – Видимо, какой-то товар выкинули". Каково же было мое изумление, когда узнал, что это вовсе не покупатели! Зажав в руках несколько пачек сигарет или пару банок консервов, шерстяные носки и варежки, бутылку водки или детскую кофточку, прикрепив булавочкой к своей одежде вырезанный из газеты "Указ о свободе торговли", люди предлагали всяческий мелкий товар…
Неэстетично? Неблагородно? Нецивилизованно? Пусть так. Но насколько мне известно, младенцы не появляются на свет такими уж раскрасавцами. Пожалуй, только родители видят, какой прекрасный человек может вырасти со временем из этого крошечного орущего существа. Если у меня и были сомнения – выжил ли после семидесяти лет коммунизма дух предпринимательства в российском народе, то с этого дня они исчезли.
Пришлось, конечно, выдержать тяжелейшую борьбу за сохранение режима свободной торговли. Особенно в первые месяцы, пока еще не сложились частные торговые структуры, не появились хорошие приватизированные магазины и не сформировалась сеть торговых палаток. Особенно недовольны указом были некоторые сотрудники милиции и районных администраций, потерявшие возможность заниматься привычным лихоимством. Подчас они намеренно старались придать местам концентрации частной торговли возможно более неприглядный вид. Однако как бы там ни было, но стало ясно, что основная задача – ликвидация дефицита и изменение отношения людей к частной торговле – начала успешно осуществляться.