Как следовало ожидать, наиболее серьезные проблемы обозначились с теми продуктами, цены на которые оставались под централизованным контролем, – хлебом, водкой, молоком, подсолнечным маслом, сахаром. Выработать единый порядок их дотирования, который бы устраивал все регионы, не только трудно, но, пожалуй, невозможно. В начале января подписываю распоряжение о передаче решений по контролю большей части этих цен на места. В зависимости от конкретных условий предоставляем право местным властям отказываться от дотирования, давая импульс рыночному ценообразованию, что позволит быстрее расстаться с дефицитом, ликвидировать очереди. Руководство регионов откликается на это по-разному. Челябинск, Нижний Новгород быстро используют предоставленные им права, и положение со снабжением населения начинает там улучшаться. Но были и регионы, упорно проводившие политику "регулируемого вхождения в рынок" с ее талонами, очередями, обильным дотированием и соответствующей всему этому дальнейшей деградацией недофинансированной социальной сферы.
Тяжело продвигается дело с перестройкой сельского хозяйства. Основные направления аграрной реформы определены указом президента: перерегистрация колхозов и совхозов, позволяющая упорядочить в них отношения собственности, предоставление крестьянам права выхода из них с земельные и имущественным паями, создание федерального фонда перераспределения земли для тех, кто готов вести крестьянское хозяйство, финансовая помощь в развитии частнохозяйственного уклада.
Фундаментальные трудности в реформировании российского села имеют историко-социальный характер. На протяжении десятилетий колхозного крепостного права почти вся деревенская молодежь мечтала рано или поздно перебраться в город. Официально установленная гражданская "второсортность" – беспаспортность крестьян, пожизненно прикреплявшая их к колхозам, заметно более низкий, чем в городе, уровень жизни, ограниченная возможность выбрать дело по душе, скудость культурно-бытового обеспечения – все это, год за годом, было причиной ухода в город молодых сельчан, особенно тех, кто энергичен, сноровист, уверен в себе.
Отсюда неизбежное – слабость социального слоя, который мог бы подхватить и поддержать преобразования, воспользоваться новыми правами и свободами. Ну и конечно, сельская элита, коммунистическое дворянство – председатели колхозов, директора совхозов – отнюдь не горели желанием расстаться со своим привилегированным положением и на всю катушку использовали полнейшую зависимость своих односельчан.
И все же, несмотря на сопротивление, перемены начались. Косвенным признаком их стал быстрый рост поголовья скота на личных подворьях при сокращении его в колхозах и совхозах. А вот прямое свидетельство – к маю 1992 года в России насчитывалось более 100 тысяч индивидуальных крестьянских хозяйств, и их число продолжало быстро увеличиваться. Можно было надеяться, что спокойной, упорной, последовательной политикой правительство сломает сопротивление аграрной номенклатуры, сумеет добиться становления рыночно ориентированного, базирующегося на четко закрепленных отношениях собственности частного сектора в сельском хозяйстве.
К сожалению, эти надежды во многом перечеркнуло неожиданное назначение А.Руцкого ответственным за проведение аграрной реформы. С Александром Владимировичем Руцким познакомились мы 6 ноября 1991 года. Александр Николаевич Шохин, только что назначенный заместителем председателя правительства Российской Федерации, и я решили протокольно зайти к вице-президенту, представиться и договориться о взаимодействии. Александр Владимирович был явно доволен проявленным уважением, пригласил посмотреть модели техники по переработке сельхозпродукции, разработке которых покровительствовал. По ходу разговора ему принесли завизировать какой-то указ. Руцкой посмотрел, удовлетворенно хмыкнул, поставил размашистую подпись. Насколько догадываюсь задним числом, это был указ "О введении чрезвычайного положения в Чечне".
Руцкой, лишь недавно получивший звание генерала за августовские события, мечтал показать себя видным военачальником, лично по карте намечал направления движения войск. Потом, когда ситуация стала разваливаться на глазах, орал на всех встречных и поперечных, а после провала операции искал виновных, круче всех бранил Баранникова.
В конце октября, когда на заседании Государственного Совета Борис Николаевич Ельцин поставил ребром вопрос о необходимости либерализации цен, он спросил присутствующих о согласии. Все дружно кивнули, в том числе и Руцкой. Однако уже в ноябре он начинает сложно маневрировать, желая снять с себя ответственность за предстоящие непопулярные решения. На заседаниях правительства, которые проводит Ельцин – он сидит от него по левую руку, – регулярно приводит нам в пример Украину, где президент Кравчук говорит о необходимости введения чрезвычайного экономического положения. Идея о чрезвычайном положении ему явно импонирует – очень хочется сделать нечто такое же и в России.
В конце декабря Руцкой отправляется в турне по Сибири. Экономическая ситуация тяжелая, жалобы со всех сторон. Он стремится как можно решительнее отмежеваться от нового правительства и его планов. В этот момент впервые говорит о мальчиках в розовых штанишках, которые взялись управлять Россией. По прилете извиняется, кается, рассказывает, что его совершенно неправильно поняли, что он имел в виду не нас, а парламентскую фракцию"Смена – новая политика".
Потом это становится привычным. Регулярно выступая с гневными обличениями в адрес правительства, чуть сдержаннее в адрес президента, он прилетает на аэродром с ворохом выписок из местной прессы, потрясает ими и рассказывает, как центральная пресса его оболгала, он совсем не то хотел сказать. Впрочем, конфликт между вице-президентом и правительством довольно быстро из холодного перерастает в горячий. Проблема в том, что вокруг Руцкого, человека, на мой взгляд, крайне ограниченного, постоянно пасется масса энергичных проходимцев, использующих его для того, чтобы лоббировать интересы различных коммерческих структур. Они вешают ему на уши лапшу насчет "пользы для России" и выбивают разнообразные льготы, привилегии, квоты. Любой отказ правительства поощрять подобную самодеятельность его прихлебатели интерпретируют как заговор, направленный на подрыв влияния вице-президента.
Правда, в феврале 1992 года Руцкой пытается восстановить отношения. Приглашает Бурбулиса и меня подъехать к нему в Кремль, чтобы вместе потолковать. Начинает с того, что надо мириться, попросту называть друг друга на "ты" и быть откровенными. Пользуясь приглашением, говорю на доступном ему языке примерно следующее: Саша, ты ничего не понимаешь в экономике, ну зачем ты в нее лезешь? Но в целом разговор получается скорее мирным. Война никому не нужна.
Именно в это время Геннадия Эдуардовича посещает, на мой взгляд, на редкость неудачная и опасная идея: поручить Руцкому заняться аграрной реформой. Идея понятная – на сельскохозяйственной политике многие сломали себе шею, всем еще памятен пример брошенного на сельское хозяйство Егора Кузьмича Лигачева. Я с таким назначением категорически не согласен. Во-первых, мы с огромным трудом действительно начинаем разворачивать аграрную реформу. Приняты важнейшие указы президента. Начинается реорганизация колхозов и совхозов, создаются фонды перераспределения земли, мы поддерживаем формирование фермерского сектора. И вот сейчас всю эту сложнейшую, политически конфликтную работу поручить человеку, который ни уха ни рыла в ней не смыслит и у которого решительность сочетается с дремучим невежеством, – ясно, что наломает дров. Все это слишком большая цена за нейтрализацию его политических амбиций. К тому же не вызывает сомнения-первое, что он сделает, это начнет рассказывать, как все мешают ему работать, и постарается свалить с себя ответственность.
Тем не менее решение президентом принято, и тяжелые последствия его не замедлили вскоре сказаться. Противоречивый поток указаний, идущих от вице-президента и из Министерства сельского хозяйства, создал вакуум, позволяющий местной аграрной номенклатуре, ссылаясь именно на эти противоречия между различными центрами власти, практически полностью блокировать земельную реформу, реформу сельскохозяйственных предприятий. Быстро убеждаюсь в том, что вице-президент, руководящий сельским хозяйством, просто опасен для страны, его решительное и некомпетентное вмешательство может нам очень дорого обойтись. В критические периоды сельскохозяйственного года, особенно в период уборки, специально прошу Андрея Владимировича Козырева срочно подыскать Александру Владимировичу какие-нибудь важные поручения за границами нашей родины, по возможности подальше. К счастью, здесь Андрей не подвел, помог. Уборку удалось завершить более или менее организованно.То, что вице-президент – человек весьма ограниченный и малообразованный, новостью для меня,разумеется, не было. Но в процессе работы, особенно сталкиваясь с экстремальными ситуациями, требующими принятия быстрого решения, такими, как события в Северной Осетии и Ингушетии, Южной Осетии, в Таджикистане, вдруг с недоумением убеждаюсь, что героический летчик, мягко говоря, еще и не слишком храбр. До того момента, когда нужно принимать решение, бездна слов, энергии. Когда же доходит до дела и надо действовать, причем, не дай Бог, президента нет, а на "хозяйстве" остались мы двое, он – вице-президент, и я, как исполняющий обязанности премьера, вот тут-то и проявляется его страстное желание переложить принятие решения на кого-нибудь другого.
Поначалу это настолько противоречило его устоявшейся репутации, что я даже не поверил, подумал, что, наверное, ошибаюсь. Потом, когда подобного рода ситуация повторялась неоднократно, убедился – да, за бравой внешностью усатого рубахи-парня скрывается мечущаяся, неуверенная в себе натура. Потом, в октябре 1993 года, отнюдь не геройское поведение Руцкого меня нисколько не удивило.
А весной 1992 года обрушившийся на регионы поток телеграмм и указаний вице-президента был повсеместно и однозначно воспринят как сигнал к переходу от прикрытого саботажа аграрной реформы к активному ей противодействию. Воцарившийся хаос в управлении сельским хозяйством, полная невозможность определить, где кончаются прерогативы правительства и Министерства сельского хозяйства и где начинается сфера вице-президента и организованного им Центра аграрных реформ, создали максимально благоприятную обстановку для тех, кто хотел сохранить в неприкосновенности основы советского помещичьего строя.
Пришлось столкнуться с противостоянием реформам и в финансовой сфере. Я уже говорил, что при подготовке реформы мы понимали: резкое изменение масштаба цен и доходов потребует существенной налично-денежной эмиссии, перестройки покупюрной структуры денежной массы. Говорил и о том, что распоряжение о срочном печатании купюр более высоких номиналов, данное мной начальнику Гознака Алексееву, было воспринято им с полным пониманием, хотя формально это ведомство еще подчинялось союзному Минфину.
Оказалось, однако, что почти сразу же после этого Алексеева вызвал Хасбулатов и устроил ему жесточайший разнос: "всяких Гайдаров слушаете и инфляцию в стране разводите". В запутанном законодательстве этого времени разобраться, чей приказ главнее, было непросто. Получив нагоняй, начальник Гознака просто затаился. Работа по подготовке новых купюр была остановлена.
Между тем цены росли, зарплаты заметно отставали от цен, но тоже росли. С каждым днем объем находящегося в обращении денежного номинала все больше отставал от потребностей, и злая беседа профессора экономики Хасбулатова с Алексеевым оборачивалась серьезной бедой. Задержки с выдачей заработной платы, пенсий, пособий из-за нехватки наличности становились массовыми. И миллионам лю-дей было вовсе не до того, кто там наверху прав, кто виноват.
Чтобы наверстать бездарно упущенные в начале реформ два месяца, быстрее напечатать новые купюры, правительство вне всякой очереди удовлетворило в полном объеме все валютные потребности Гознака (для закупки запчастей, технологического оборудования), ужесточило контроль за налично-денежным обращением.
А кризис усиливается, особенно с приближением сезона летних отпусков. В Перми рабочие грозят,если им не выплатят задолженность по зарплате, заблокировать фабрику Гознака, в Москву мчатся ходоки из регионов, заявляют, что просто не могут воз
вращаться без наличных денег.
В критический момент всерьез обсуждаем вопрос о возможности отчеканить и пустить в обращение для самых взрывоопасных точек золотую монету. С конца июня 1992 года кризис с наличностью сходит на нет. Однако его политический ущерб восполнить трудно,
В безналичном обороте тоже, как говорится, не сахар. О том, что постсоциалистические экономики на либерализацию цен и переход к сдержанной финансовой политике повсеместно откликаются кризисом неплатежей, ростом задолженности предприятий в валовом внутреннем продукте, я как раз писал в незаконченной книге, работу над которой прервало известие об августовском путче. Если разумная политика в денежной сфере выдерживается в течение нужного времени, то положение стабилизируется на уровне, характерном для устойчивых рыночных экономик. Магистральное направление политики для реального ограничения неплатежей – ужесточение финансовой ответственности предприятий, введение действенного законодательства о банкротстве. Любая же попытка бороться с неплатежами, увеличивая объем кредитования, лишь воспроизведет и даже увеличит масштабы задолженности, но уже на новом, более высоком витке инфляции.
Факт сей столь же непреложен, как ежевечерний заход солнца. Но для многих директоров предприятий, их представителей в Верховном Совете, да и для ряда практикующих экономистов, которые их обслуживают, сделать из него правильный вывод также тяжко, как тяжко было нашим дальним предкам признать вращение Земли.
В России факторы, порождающие платежный кризис, усугублялись слабостью микроэкономической базы стабилизационной политики: приватизация еще не началась, финансовая ответственность государственных предприятий низкая, законодательство о банкротстве отсутствует. К тому же изменения в системе расчетов, связанные с подготовкой к введению безналичного российского рубля, замедлили сроки прохождения платежных документов, а представление о том, что отгруженная продукция раньше или позже, но неизбежно будет оплачена, пока еще твердо господствует в директорском корпусе.
Если налично-денежный кризис – самая очевидная и самая горячая проблема начала 1992 года, то денежные отношения с государствами Содружества – скрытая, но не менее взрывная. Подавляющее большинство государств Содружества, приняв как неизбежность начало либерализационных мероприятий, выбрали стратегию мягкого, постепенного вхождения в рынок, сохранив контроль цен над широкой номенклатурой потребительских товаров и производственных ресурсов, адресное директивное планирование, масштабные госзаказы, фондовое распределение. В результате получили сочетание быстро растущих цен и сохранения дефицита на всех рынках. Причем если в начале 1992 года под влиянием административных ограничений темпы роста цен отставали там от российских, то затем быстро пошли вверх, оставляя далеко позади даже весьма высокие российские темпы инфляции. Другим путем, правда, пошли государства Балтии. Они взяли курс на последовательные рыночные реформы и решительную стабилизацию национальной валюты. Но в первом полугодии 1992 года вся эта широкая совокупность стран с резко различающимися курсами еще использует общий союзный рубль, причем по-прежнему все соседи по рублевой зоне имеют практически неограниченные эмиссионные возможности. За пять месяцев 1992 года их общая эмиссия на российском рынке составила 232 миллиарда рублей, в то время как кредиты российского Центрального банка своему правительству равнялись 90 миллиардам рублей. Предвиденная нами опасность – денежная экспансия других государств СНГ за счет России – подтверждалась в полной мере.
Стратегия многих государств Содружества -максимальное переключение поставок экспортных товаров на дальнее зарубежье за конвертируемую валюту при всемерном ограничении экспорта в Россию. Это наносит дополнительный удар по российской промышленности, потреблявшей узбекский, таджикский, туркменский хлопок, казахские цветные металлы, продукцию украинских металлургов. Таможни еще условны, рынок прозрачен и проницаем. На нем складывается предельно неприятная неустойчивая ситуация. В России, как и в Балтии, ограничительная денежная политика, торможение роста цен, особенно оптовых, начинают давать плоды. Потребители думают о деньгах, отказываются брать продукцию по предельно завышенным, не соответствующим платежеспособному спросу ценам. Зато в республиках, где денежная политика мягкая, податливая, продукцию берут не торгуясь и не скупясь – денег не жалко, еще напечатаем. Здесь в полную силу действуют стереотипы дефицитной, бартерной экономики. А в результате действенность ограничительной денежной политики в России оказывается подорванной. В такой ситуации ее ужесточение социально конфликтно и бесплодно. Постепенно становится ясно, что, пока правительство торгуется за каждую копейку, урезает все виды расходов и создает себе врагов, республики совершенно спокойно и без счета печатают деньги.
Характерный пример – ситуация с финансированием Черноморского флота. Весной 1992 года разворачивается ожесточенная дискуссия между российскими и украинскими властями о его принадлежности. Главный аргумент Украины: пока Москва жмотничает, мы даем деньги на флот и на Крым не считая. Да и действительно, что их считать, если сколько надо – столько и печатали.
В начале февраля, когда уже стало очевидно, что рынок начинает складываться, на одном из регулярных вечерних совещаний с ближайшими коллегами предложил, воспользовавшись первым импульсом перемен и растерянностью противников, быстро и неожиданно либерализовать цены на нефть и нефтепродукты. В ходе обсуждения возобладало противоположное мнение: лучше все-таки, как и намечалось, дождаться конца отопительного сезона, не суетиться. А в результате – неприятные последствия этого осторожного решения. С конца февраля – начала марта именно борьба против либерализации цен на топливо становится стержнем, вокруг которого постепенно начинается консолидация оппозиций курсу реформ. Просматривая прессу этого периода, причем отнюдь не только коммунистическую, видишь, что истерика по поводу размораживания цен на нефть получила почти всеобщее распространение.
В декабре минувшего года предприятия еще относились к предстоящему размораживанию цен довольно спокойно, а некоторые с надеждой, что впереди их ожидает более легкая жизнь. Многие были уверены, что, повышая раз за разом цены на свою продукцию, они сумеют, ничего не меняя, удержаться на плаву. К концу февраля директора начинают понимать, что к этому же прибегнут и их поставщики, смежники и все в конце концов неизбежно упрется в границу платежеспособного спроса.
Отсюда растущее сопротивление мерам, направленным на либерализацию цен в таком важном секторе, как топливо. Конечно, нефтяники, оказавшиеся в положении крайних, с фиксированными ценами на свою продукцию при свободных – на потребляемые запасные части, комплектующие, оборудование, такой шаг поддерживают. Но против них – почти все остальные. Народ пытаются убедить: если цены на нефть вырастут в 5-6 раз, то все остальные цены тоже вырастут в 5-6 раз. С точки зрения экономики – это глупость, и через несколько месяцев, уже в июне 1992 года, все убедятся в этом. Но людям, едва оправившимся от январского шока, такое утверждение кажется неоспоримым. На страхе перед новым кризисом выстраивается пропагандистская схема "мирового заговора" с целью удушения российской промышленности путем размораживания цен на нефть и нефтепродукты.