Продолжая нанизывать факты на канву "схемы случайностей", хронист одновременно - и это тоже важная сторона его концепции, неотделимая от названной "схемы", - вполне откровенно оправдывает самый захват Задара. Воспроизводя события осени 1202 г., он выступает прямым панегиристом разгрома христианского города. Виллардуэн отнюдь не склонен изображать его завоевание какой-то несправедливостью. Совсем напротив: ведь если бы оно было несправедливым, то Бог вмешался бы на стороне Задара и город оказалось бы невозможным взять (§ 77). Когда после его захвата между "пилигримами" и венецианцами вспыхнула ожесточенная распря (§ 88-89), Бог вторично вмешался - и снова на стороне завоевателей: он "не захотел", чтобы войско было загублено, не допустил его распада, сохранил его в единении. Мысль, многократно повторяемая хронистом, ясна: "если бы Бог не возлюбил это войско, оно не могло бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ему зло" (§ 104). Не случайно и папа дал отпущение "пилигримам", признав обоснованным завоевание Задара. Виллардуэн дважды повторяет доводы в пользу того, что необходимо было во что бы то ни стало сохранить целостность войска: он вкладывает эти доводы в уста послов, направленных к "апостолику" (§ 106), и в собственные уста Иннокентия III (§ 107). Аргументы хрониста во всех случаях согласуются с провиденциалистскими установками.
В конечном счете хронист подводит читателя к логичному заключению: отклонение "пилигримов" от цели (на Задар) и захват христианского города явились лишь вынужденным, крайним средством, которое понадобилось пустить в ход для того, чтобы удержать войско как единое целое ввиду последующего успеха крестоносного предприятия; причем обратиться к этому крайнему средству "пилигримов" заставили всякого рода неожиданные случайности, прежде всего (кто мог на это рассчитывать заранее?) "измены" многих крестоносцев.
Схема Виллардуэна - в этой ее части - представляла собой своего рода вариант папской концепции "уклонения с пути": Иннокентий III расценивал задарскую авантюру как некое "малое зло", которое крестоносцам необходимо было совершить, искупив его в дальнейшем "великим благим делом" - отвоеванием Святой земли.
Даже если ограничиться одним только изложенным выше фрагментом общей схемы Жоффруа де Виллардуэна и сопоставить его сведения, призванные убедить аудиторию в том, что захват Задара был звеном в цепи случайностей, с реальными фактами, станет ясным, что версия хрониста не "работает" на истину, а противоречит ей. Допустим, что "отступников" действительно оказалось слишком много и что это повлияло на положение собравшихся в Венеции, т. е. сделало их бессильными перед требованием дожа завоевать Задар. Чем в таком случае объяснить массовый характер "отступничества"? Почему столь многие сеньоры и рыцари не пожелали воспользоваться услугами Венеции, гарантированными договором 1201 г.? Объяснение, предлагаемое Виллардуэном, явно несостоятельно: "отступники" не являлись боязливыми людьми. Трусливость им не была свойственна. Тут могли скорее действовать совсем иные причины, о которых, однако, Виллардуэн хранит молчание. Так, некоторые французские сеньоры, вероятно, вообще не чувствовали себя связанными договором с Венецией - ведь они не были представлены во время переговоров с нею в апреле 1201 г.! На других весьма охлаждающим образом, должно быть, подействовало пребывание в лагере на острове св. Николая, тот прием, который венецианцы оказали "пилигримам". Примечательно, что, упомянув о том, как они расположились на этом острове (§ 47), Виллардуэн не забывает чуть позднее заметить, что венецианцы якобы предоставили им здесь изобильный рынок, где "хватало всего, что необходимо было для коней, и для людей" (§ 56). Между тем, согласно свидетельствам других очевидцев, дело обстояло совсем иначе: достаточно надежные, хотя и безвестные хронисты (Аноним Суассонский, Аноним Гальберштадтский, автор хроники "Константинопольское опустошение") в один голос сообщают, что венецианцы намеренно не допустили размещения "пилигримов" в городе, а просто выгнали их оттуда, причем на острове св. Николая куда их доставили, они испытывали нужду в съестном, там стояла большая дороговизна; "пилигримов" прямо-таки заперли на острове - никому не дозволялось перевозить их в город. В результате в лагере "поднялся великий ропот", и многие либо постарались вернуться на родину, либо подались в Апулию или в другие гавани. На острове осталась меньшая часть крестоносцев. Среди них пошли болезни, и смертность была столь велика, "что живые едва успевали хоронить мертвых". Правдивость этих свидетельств косвенно подтверждается и известиями Робера де Клари, согласно которым крестоносцы хотя и расположились на острове по своей воле, поскольку в самой Венеции им недостало места, но когда выяснилось, что они не в состоянии расквитаться со своими кредиторами, дож пригрозил запереть их на острове (гл. XII).
В свете этих данных становится очевидно, что "простодушный" Жоффруа да Виллардуэн, стараясь переложить вину за завоевание Задара на злонамеренное поведение "отступников", либо миновавших, либо покинувших Венецию, говорит явную неправду. У них, видимо, имелись серьезные причины для недовольства республикой св. Марка.
К тому же Виллардуэн, о чем уже было сказано в иной связи, сильно преувеличил масштабы "отступничества". Он вообще переоценил численность крестоносцев, подлежавших перевозке венецианским флотом. Французский ученый Ж.Дюфурнэ обратил внимание на существенное, хотя, казалось бы, на первый взгляд и не столь уж важное обстоятельство, характеризующее как позицию Виллардуэна, так и вероятный размах сборов в крестовый поход: хронист начинает свое повествование с... проповеди Фулька де Нейи, а ведь первые призывы к крестовому походу бросил Иннокентий III еще в августе 1198 г. По всей вероятности, этот призыв не вызвал сколько-нибудь широкого отклика среди французского рыцарства и тогда потребовалось "подключить" к проповеди местное духовенство. Быть может, - Дюфурнэ высказывает именно такую догадку - сам Виллардуэн был воспламенен речами этого приходского священника и приписал собственный порыв гораздо более значительным кругам рыцарства, чем те, которые в действительности готовы были "взять крест". Так или иначе, но у него было сильно преувеличенное представление о численности пустившихся в поход - с венецианским флотом и без его содействия, самостоятельно, на свой страх и риск.
Не приходится упускать из виду и то, что Виллардуэн, несомненно, старается затушевать просчеты и ошибки послов французской знати, заключивших с Венецией договор о фрахте: эти ошибки сводятся им к минимуму.
Далее: разъясняет ли он позицию тех, кто воспротивился походу на Задар? Отнюдь! Согласно версии хрониста, они отклонили предложение дожа, а еще раньше отказались платить вперед просто потому, что хотели, "чтобы войско рассеялось" (§ 60,63). Ими, по Виллардуэну, якобы руководил страх! Только много позже, перейдя к рассказу о конфликте, разыгравшемся в лагере "пилигримов" накануне штурма Задара, и передавая выступление цистерцианского аббата Во де Сернэй, протестовавшего против нападения на город, хронист уточнит мотивы этого протеста: оказывается, речь-то шла ведь о христианском городе (§ 83). Но и раскрывая мимоходом это обстоятельство, "маршал Шампани" не раз прибегает к "фигуре умолчания".
Правда, в речи дожа к "пилигримам" говорится о том, что Задар - владение венгерского короля, который отнял его у Венеции (§ 63), но обходится стороной тот факт, что венгерский король сам "взял крест", а значит, находится под покровительством "апостолика", о чем ясно писал эльзасский хронист Гунтер Пэрисский и чего не мог не знать Виллардуэн. Кстати, судя по некоторым другим известиям (хроника Эрнуля), венгерский-то король прямо указал "баронам войска и пилигримам" на это обстоятельство: они "поступают худо, опустошая его земли, ибо он тоже крестоносец, как и они, и намерен идти в Святую землю". Молчит Виллардуэн и насчет папского запрета - под угрозой отлучения - нападать на христианский Задар (об этом несколько вскользь упоминается только в обращении аббата Во де Сернэй - § 83), и насчет того, что после захвата Задара папа снял отлучение лишь с "пилигримов", но не с венецианцев, о чем ясно рассказывает Аноним Гальберштадтский. Ничего нельзя узнать из хроники маршала Шампанского также по поводу причин отсутствия Бонифация Монферратского при взятии Задара: главнокомандующий-де "задержался" из-за какого-то дела, которое у него было (§ 79). Что это было за дело, неизвестно. В действительности Бонифаций Монферратский, вероятно, просто не хотел брать на себя ответственность за разгром христианского города, произведенный вопреки воле "апостолика" (так, по крайней мере, рисует ситуацию папский биограф, автор "Деяний Иннокентия III").
В версии Виллардуэна о предыстории и истории первого "уклонения крестоносцев с пути" имеется немало и других уязвимых мест. Так, хронист, конечно умышленно, преуменьшает бесчинства крестоносных захватчиков в Задаре. Мимоходом упоминает он о том, что накануне оставления города венецианцы разрушили его, и "башни, и стены" (§ 108). Из свидетельств других современников, включая хорошо информированного Иннокентия III, явствует, что крестоносцы обагрили Задар кровью его жителей, несмотря на то что на городских укреплениях были вывешены кресты и что распаленные ненавистью венецианцы столь основательно разрушили город, что "не осталось камня на камне".
Даже немногие проанализированные выше элементы "теории случайностей" и связанной с ней апологетики деяний "пилигримов" показывают, что важнейшие построения "наивного" Виллардуэна разлетаются в прах перед лицом реальной действительности, а сам он предстает мастером "безыскусного", но весьма изощренного и концептуально продуманного повествования, развертывающегося в русле модифицированной провиденциалистской схемы, которая служит ей фундаментом.
Этот вывод нетрудно подтвердить, проанализировав и освещение хронистом другого центрального события крестового похода - его нового отклонения, на этот раз к Константинополю, события, доставившего столько хлопот многим поколениям медиевистов. Виллардуэн преподносит его также в панегирическом духе. Хронист полностью оправдывает поведение крестоносцев и их предводителей и делает это весьма искусно. Надо заметить, что перед ним стояла нелегкая задача. Судя по адресованному к герцогу Анри Лувенскому письму графа Гюга де Сен-Поля, явного приверженца взглядов Виллардуэна на крестовый поход, при обсуждении заманчивых предложений византийского царевича Алексея в совете баронов "вспыхнули великие разногласия и поднялся громадный шум. Все требовали идти на Акру. Было немногим более 20 человек, которые одобряли поход на Константинополь". Иннокентий III, пусть и с оговорками, но в принципе все-таки запретил воевать против христианской империи.
Тем не менее Виллардуэн находит и прочно подгоняет один к другому доводы, призванные продемонстрировать аудитории, что у крестоносцев имелись веские причины для того, чтобы двинуться на Константинополь, и вместе с тем отыскивает аргументы, способные убедить слушателей, что, завоевав византийскую столицу, "пилигримы" совершили великий подвиг.
Прежде всего, уверяет хронист, "пилигримы" не могли не уважить просьб царевича Алексея о содействии в восстановлении власти законных государей в Константинопольской империи. Уступая этим просьбам, они исходили из самых благих побуждений, а именно руководствовались стремлением к высшей справедливости. Ведь предпринимавшийся поход ставил целью покончить с владычеством чудовищно неблагодарного Алексея III, жестокосердого "предателя", который коварно низверг с престола своего брата "Сюрсака" (Исаака II) (§ 70). Взяв сторону лишенных престола Ангелов и отправившись ради торжества правого дела к Константинополю, "пилигримы" служили, как и полагалось рыцарям, праву и законности: "мы знаем", заявили бароны, что земля отнята у царевича Алексея и его отца "несправедливо" (§ 72). Поступая таким образом, крестоносцы служили вместе с тем и религии, ибо условием поддержки царевича, сформулированным баронами в обращении к его послам, было оказание в дальнейшем помощи им самим в отвоевании Заморской земли (§ 72).
Все эти аргументы хронист "разжевывает", вкладывая их затем в уста рыцаря-трувера Конона Бетюнского, который мотивирует приход "пилигримов" в царство Алексея III летом 1203 г. в речи к вестнику узурпатора в следующих выражениях: тот "держит свою землю неправедно и греховно, против Бога и против справедливости" (§ 144). Сходные доводы звучат и в обращениях крестоносцев к грекам, которым они "демонстрируют" царевича, везя его на галере вдоль константинопольских стен: "Глядите-ка на вашего прирожденного сеньора; и знайте, что мы явились не для того, чтобы содеять вам зло, но чтобы оградить и защитить вас, если вы сделаете, что должны. Ибо тот, кому вы повинуетесь как своему сеньору, царствует над вами преступно и греховно, против Бога и против справедливости" (§ 146).
Итак, крестоносцы, прибывшие к византийской столице, в представлении Виллардуэна, - ратоборцы справедливости и права. Хронист, многократно повторяясь, прямо и косвенно старается внушить эту мысль читателям. Его аргументация в пользу такого представления - стержня идеи обоснованности поворота на Константинополь - этим, однако, не исчерпывается.
Действия "пилигримов", какими они ему видятся, были не только оправданными с точки зрения "высших" соображений - права, справедливости, религии, но и практически полезными в перспективном плане: они предоставили бы в случае успеха в распоряжение "пилигримов" значительные материальные ресурсы (денежные и продовольственные) и, кроме того, прочную территориальную базу для дальнейших операций по осуществлению задач крестового похода. Те, кто по-настоящему хотел его успеха, по Виллардуэну, могли только одобрить решение о походе на Константинополь. Напротив, "пилигримы", которые помышляли, согласно концепции хрониста, вовсе не об успехе крестоносного предприятия, а озабочены были лишь тем, чтобы "войско распалось", и не имели "иных помыслов" (§ 199), они-то и выступали против нового поворота дел. В одном из параграфов хроники ситуация изображается даже как бы в окарикатуренно-упрощенном виде: на сторонников "за" и "против" заключения договора о походе в поддержку царевича Алексея разделились не только миряне, но и духовенство. Аббат Лоосский и его приверженцы отстаивали прежде всего идею сохранения войска в целости и потому ратовали за то, чтобы "заключить этот договор, ибо это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю". В свою очередь, аббат де Во и те, кто держал его сторону, вели иную проповедь: они "то и дело говорили, что все это - зло и что надо бы отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют" (§ 97).
Таким образом, в глазах Виллардуэна, несомненно, выигрывали первые, ставившие целью отвоевание Заморской земли, пусть и ценой временного уклонения с пути. Такое отклонение, с точки зрения Виллардуэна, - настоятельная необходимость: для успеха крестоносцам нужно было изыскать дополнительные людские резервы, поскольку и во время зимовки в Задаре постоянно происходило отпадение то одних то других отрядов от войска "пилигримов". Граф Этьен Першский двинулся из Задара в Апулию, а оттуда поплыл в Сирию (§ 79); многие "из меньшого люда" убегали на купеческих кораблях; на одном из них бежали почти пятьсот человек, "и все они утонули и погибли" (§ 101); "с каждым днем войско уменьшалось" (там же). Его покинул не только знатный сеньор из Германии - Генрих фон Бургланд, даже видный французский рыцарь Робер де Бов, направленный из Задара в числе других послов в Рим испросить у "апостолика" прощение для крестоносцев вопреки принесенной этим рыцарем клятве вернуться в войско после того, как послы "честно выполнят поручение", нарушил клятву "и по стопам других уехал в Сирию" (§ 105-106). Мало того, граф Симон де Монфор вместе со своими вассалами покинул задарский лагерь и подался в Венгрию: он, а затем и Ангерран де Бов увели с собой и знатных людей, и простых рыцарей (§ 109-110). К тому же "партия раскола" продолжала плести свои интриги, добиваясь роспуска войска...
Доводы в пользу похода на Константинополь в концентрированном виде излагаются и обосновываются хронистом в речи прибывших в Задар послов германского короля Филиппа Швабского, которые представляли также и интересы его шурина - византийского царевича Алексея, к баронам и дожу. Если верить этой речи, то весь мир-де останется в выигрыше, коль скоро "пилигримы" возьмутся "возвратить достояние тем, у кого оно несправедливо отобрано". Восторжествуют право и справедливость; восторжествует религия - "дело Богово", за которое идут воевать крестоносцы. Одержит триумф римская церковь, ибо, получив при их содействии свою империю, наследник поставит ее "в подчинение Риму, от которого она давно отложилась". Не останутся внакладе и "пилигримы"-бедняки: они получат от царевича свое - 200 тыс. марок серебра, не говоря уже о съестном. Наконец, все дело крестового похода солидно упрочится, ибо крестоносцам будут предоставлены самые значительные подкрепления, какие они когда-либо имели (10 тыс. воинов сроком на год и постоянный контингент в 500 ратников, которые Византия обязуется держать за свой счет в Заморской земле - (§ 92-93).
Устами послов сам хронист в сущности как бы обращается к читательской аудитории, словно увещевая и ее поверить в то, что "столь выгодный договор никогда не предлагался кому-либо", и "тот, кто откажется его заключить, тот, значит, не имеет большой охоты завоевывать что-нибудь" (§ 94). Разумеется, это была позиция самого Жоффруа де Виллардуэна - только он, по остроумному соображению Дюфурнэ, не рискнул высказывать свою идею прямо от своего лица, а "перепоручил" германско-византийскому посольству: ведь предприятие чревато было и неудачей.
В дальнейшем хронист мобилизует новые аргументы в оправдание и обоснование сделанного выбора. Выбор этот одобрило и санкционировало духовенство, в благочестии которого, само собой, уж наверняка не приходится сомневаться, - такие особы, как аббат Лоосский, "муж весьма святой и праведный", и другие аббаты (§ 97). Выбор одобрили и санкционировали также знатные сеньоры (Бонифаций Монферратский, Бодуэн Фландрский, Луи Блуаский и др.), правда, их было всего 12 человек, тех, кто подписал договор с будущим императором Алексеем IV (§ 98-99). О правильности выбора - на Константинополь! - свидетельствуют, по Виллардуэну, многие факты, которые хронист зачастую передает ненавязчиво, все с тем же подкупающе наивным простодушием, но вместе с тем настойчиво и последовательно.