Ведь те, кто отправился в Сирию, не совершили ничего достойного, о чем их предупреждали еще в Задаре сторонники подписания договора с Алексеем (§ 96). Тех же, кто в Задаре дезертировал из войска, постигла и вовсе самая жалкая участь: одни утонули, другие погибли в Склавонии, третьи принуждены были возвратиться в войско (§ 101).
Весьма важны - и по содержанию, и по месторасположению в хронике - параграфы 229-231, повествующие о неудачах, постигших "пилигримов", которые поехали в Сирию. Хронист рассказывает об этих неудачах как раз в тех разделах своих мемуаров, где говорится об успешной войне крестоносцев против Алексея V Дуки ("Морчуфля"), точнее, где сообщается об их победе над узурпатором у города Филея в начале февраля 1204 г. (§ 227-228). Ведь до сих пор крестоносцы испытывали немалые затруднения сперва с Алексеем IV, порвавшим союз с ними, потом с Алексеем V, война с которым не затихала ни на один день (§ 226), и противники константинопольской авантюры могли бы использовать все эти осложнения, чтобы аргументировать правоту своей позиции - Бог-де осуждает уклонение крестоносцев с пути. Словно в предвидении подобной аргументации, Виллардуэн четко противопоставляет ей два контрастирующих друг с другом факта: Морчуфль-то разбит крестоносцами, а уехавшие в Сирию понесли там ряд поражений. Последние изображены поистине мастерски и притом именно в связи с обоснованием тезиса о верности избранного вождями константинопольского направления.
Важность этого рассказа оттеняется применяемыми здесь хронистом "формулами", почерпнутыми в рыцарском эпосе. Ведь на стороне отправившихся в Сирию были сила и численность, гораздо большие, нежели у сражавшихся против Константинополя. Какой же урон "сирийцы" причинили тем самым "пилигримам", которые вели здесь бои, и как унижено было из-за этого "христианство"! А между тем участь "сирийцев" оказалась плачевной: кто умер от болезней, а кто вернулся, ничего не совершив (§ 229); те же, кто пошел на службу к князю Боэмунду IV Антиохийскому и принял участие в войне против армянского князя Левона II, попали в засаду и были перебиты либо взяты в плен (§ 230). Хронист "интенсивно" повторяет одну и ту же традиционную "формулу", как бы усиливая свою аргументацию поименным перечислением напрасных жертв, понесенных "сирийцами" (там умер Вилэн де Нюлли, "один из лучших рыцарей на свете", и Жиль де Трасиньи, и многие другие, а еще 80 рыцарей были умерщвлены в засаде и т. д. - § 231). Итог и мораль одновременно: вот какова была общая участь всех тех, кто не примкнул к венецианскому войску, - "с каждым случилась беда или позор" (§ 231).
Напротив, Бог, по Виллардуэну, всячески благоприятствовал действиям вождей "пилигримов". Он помешал распаду их войска (§ 104); он способствовал их акциям у Константинополя - облегчил соединение всех судов в Абидосе (§ 126); позволил собрать в полях созревший хлеб, которого им так не хватало (§ 126); послал попутный ветер, пригнавший флот в Скутари (§ 136); дал возможность напасть на греков и разбить сперва их отряд в 500 воинов, захватив при этом богатую добычу (§ 140), потом овладеть Галатской башней (§ 162), а впоследствии и вовсе заставить греков отступить, хотя они обладали численным превосходством (§ 181), и т.д. В конечном итоге - в этом подспудный смысл всей столь тщательно, шаг за шагом возводимой хронистом исторической конструкции, - крестоносцам удался "великий подвиг". Вот что в глазах повествователя самое главное, каковы бы ни были все прочие, привходящие или "отягощающие" этот "подвиг" обстоятельства. Виллардуэн преподносит ход событий таким образом, что история захвата христианского Константинополя - вместо отвоевания Святой земли у неверных! - превращается у него в некое самоценное, притом достойное одобрения деяние "пилигримов". Они совершили его вопреки всем препонам, возникавшим на их пути к этой новой цели, которую поставило перед ними стечение обстоятельств. Константинополь в конечном счете был взят вопреки оппозиции "большей части войска", готовой еще во время пребывания "пилигримов" на о. Корфу отказаться от задуманного и пойти за сеньорами, которые намеревались повернуть восвояси, что угрожало бы провалом всей крестоносной затеи (§ 113-114).
Константинополь был взят, несмотря на мощь его укреплений (§ 128) и явную несоразмерность сил обеих сторон: на одного крестоносца приходилось две сотни греков (§ 163), так что осаждавшие город - а он растянулся на три лье (12 км) в длину - имели возможность пойти приступом лишь на одни из его ворот (§ 164); к тому же у крестоносцев было всего шесть боевых отрядов, а у греков - сорок, и каждый из них превышал по численному составу любой отряд латинян (§ 179). Константинополь был взят, и трудности осады были преодолены, а их встретилось немало, о чем свидетельствуют, по Виллардуэну, и прямые противники "отклонения с пути" (§ 113: дело это казалось им "слишком долгим и опасным"), и дож Энрико Дандоло (§ 130: "Сеньоры... вы идете на величавшее и опаснейшее дело из всех, когда-либо совершенных людьми"), да и сам автор записок (§ 165: "И весьма опасно было столь малому войску идти на приступ столь большого города, ибо не совершалось еще подобного ратного дела": ср. § 128, 154). Справиться с греками, подчеркивает он, оказалось нелегко: они не давали латинянам передышки "ни днем ни ночью", беспрестанно тревожили их нападениями и вылазками (§ 165, 166), нанося большой урон, так что он, Виллардуэн, не берется даже назвать "всех раненых и всех убитых" (§ 168): "Не было дня, чтобы греки не напали, но не могу я рассказать вам обо всех их вылазках... и есть, и отдыхать можно было лишь с оружием в руках" (§ 168). И эти "превратности и невзгоды" продолжались в июле 1203 г. целых десять дней (§ 170)! Тем не менее отвага и стойкость "пилигримов" принесли им победу: дабы выставить во всем блеске доблесть завоевателей, Виллардуэн, изменяя своему обыкновению, упоминает поименно особо отличившихся во время приступа 17 апреля 1203 г. рыцарей - Гийома де Шанлитта (§ 167), Эсташа дю Марше (§ 168), Матье де Валинкура и Пьера де Брашэ (§ 169).
Таким образом, явная авантюра преображается у Жоффруа де Виллардуэна в героическую эпопею! Именно такой она ему видится!
Что самый замысел похода на Константинополь действительно представлял собой авантюрную затею, это ясно представляли себе наиболее трезво оценивавшие ситуацию участники предприятия, прежде всего из числа "оппозиционеров". Интересно, однако, отметить, что Жоффруа де Виллардуэн умалчивает о подлинных причинах, по которым они противились походу и на Задар, и на Византию (§ 95-99, 113-117). Правда, в двух местах указывается на якобы руководившие ими религиозные соображения (в речи аббата де Во: "...я запрещаю вам штурмовать этот город, ибо в нем живут христиане, а вы - пилигримы" - § 83 и в высказываниях того же аббата и других, кто, по надуманной версии хрониста, хотел "раскола войска" и потому говорил, что не согласен идти в Константинополь, "ибо то будет поход против христиан, а они не для того отправились в путь" - § 95).
Однако ведь на самом деле маршал Шампани не мог быть в неведении на этот счет - именно авантюрный характер намеченной вождями перемены направления похода вызвал протесты "оппозиции". Наиболее отчетливо излагает ее мотивы Гунтер Пэрисский. Те, по его словам, кто не желал рисковать жизнью ради восстановления царевича Алексея и его отца на константинопольском престоле и "упрямо противился" проекту дожа и маркиза Монферратского, обосновывали свой отказ весьма резонными доводами: "упомянутого молодого человека нельзя восстановить никоим образом, не употребив железа и без кровопролития"; поэтому им казалось "глупым и бесчестным, чтобы немногие пилигримы, не располагая нужными силами и пренебрегши святым обетом похода, сражались с опасностью для жизни и вели войну ради чужих выгод (pro commodis alienis) за столь укрепленный и столь многонаселенный город, который невозможно было взять без больших потерь с обеих сторон".
Впрочем, умолчания Виллардуэна по поводу мотивов поведения "раскольников" - далеко не единственный прием очернения политических противников "проконстантинопольской" группировки - во имя восхваления "великого подвига", совершенного по ее замыслу рыцарской ратью. Хронист тщательно обходит молчанием и другие, конечно, хорошо ему известные эпизоды, сообщения о которых поставили бы под сомнение всю его схему "случайностей". Ни слова не говорится о том, что маркиз Монферратский (хронист вообще избегает представлять его особенно рьяным сторонником константинопольской авантюры), "взяв крест" во Франции, вернулся к себе на родину через Германию, где он встречался с королем Филиппом Швабским (об этом сообщает, в частности, анонимный биограф Иннокентия III!); что маркиз побывал и в Риме (26 марта 1202 г.), куда доставил папе письмо от Филиппа II Августа; что еще 22 июля 1202 г. Бонифаций находился в своих владениях, а в Венецию прибыл только 15 августа; ничего не смогли бы выяснить слушатели (читатели) хроники и о том, что за дела задержали Бонифация Монферратского, когда крестоносцы брали приступом Задар (§ 79). А ведь маршал Шампани был близок к маркизу, они находились в дружеских отношениях (§ 283), и едва ли политические ходы последнего составляли тайну для автора записок.
Тенденциозность и пристрастность хрониста бросаются в глаза в особенности там, где он излагает события непосредственных схваток за Константинополь - и в 1203, и в 1204 г. Стараясь "приподнять" в глазах соотечественников содеянное "пилигримами" в июле 1203 г., хронист чуть ли не вдвое увеличивает длину константинопольских стен, которые им пришлось штурмовать (стены простирались не на 12, а лишь на 7 км!). Рассказывая о первой неудачной попытке захватить Константинополь, предпринятой 9 апреля 1204, хронист преуменьшает масштаб поражения латинян (§ 238), о котором гораздо ближе к истине повествуют и Робер де Клари (в гл. LXXI), и граф Бодуэн Фландрский в своем письме к Иннокентию III, составленном после взятия византийской столицы. По Виллардуэну, правда, "в тот день пилигримы потеряли больше, чем греки" (§ 238), но из письма Бодуэна видно, кроме того, что они лишились также своих осадных орудий, "которые принуждены были оставить "и" бежать, напрасно растратив силы" (inutiliter fatigati). В изображении Виллардуэна сильно смягчена бурная реакция греков, возликовавших по поводу одержанной ими 9 апреля победы, - куда правдивее и непосредственнее, притом довольно натуралистично, описывает этот эпизод Робер де Клари (гл. LXXI).
В чем усматривает маршал Шампани причины поражения латинян 9 апреля?
Раскрывая их, он придерживается какой-то внешней канвы событий, но не более того: хронист сводит эти причины к расплывчатой формуле о "греховности" воинства ("за наши грехи - во множественном числе! - пилигримы были отброшены во время приступа" (рог noz pechiez furent li pelerin resorti de l’asault - § 238)), под которой имеются в виду алчность, недостаток благочестия, храбрости и т. д. словом, какие-то общие, мало что раскрывающие непосвященной аудитории "прегрешения" крестоносцев. Между тем в общественном сознании участников запечатлелась совсем иная картина: с точки зрения Робера де Клари, греховной была, собственно, война, на которую бароны повели "пилигримов", в чем они сами якобы и признавали корни провала 9 апреля (гл. LXXII: disent que ch’estout par pechie).
Конкретизируя его причины, Виллардуэн, передающий ход обсуждения событий, которое состоялось в баронском совете, заостряет внимание на тактических и технических просчетах крестоносцев (надо было атаковать каждую башню не одним, а двумя кораблями, связанными вместе - § 240). По мнению же Робера де Клари, крестоносцы, потерпев неудачу, вообще усомнились в "законности" всего дела, так что духовенству пришлось вновь подтвердить, что битва является справедливой, и отпустить грехи осаждавшим Константинополь (гл. LXXIII). Итак, Жоффруа де Виллардуэн старательно перелагает ответственность за провал на ошибки крестоносцев, не находя ничего предосудительного в самой войне против греков, - он вовсе и не касается вопроса о ее правомерности или неправомерности, - такой вопрос для него как бы исключен в принципе. Напротив, по мысли хрониста (пусть она и не высказана им в непосредственной форме), эта война целиком и полностью была оправданной. Да, над "пилигримами" нависла большая опасность; да, Всевышнему угодно было сделать задачу еще более трудновыполнимой, но тем не менее он оставался благорасположенным к своему воинству, ибо в конце-то концов, как ни воодушевил греков их успех (§ 241), Господь поднял борей (северный ветер), прибивший корабли вплотную к стенам (§ 242), крестоносцы быстро завладели несколькими крепостными башнями и воротами, одержав полную победу (§ 244). Бог, по Виллардуэну, сражался на их стороне: хронист вновь повторяет эту мысль, говоря об огромной добыче, захваченной в Константинополе ("И велика была радость от почестей и победы, которыми их удостоил Господь" - § 251).
Было бы неверным думать, что Жоффруа де Виллардуэн занят только тем, что слагает сплошной панегирик крестоносцам, что он всегда некритически передает факты, касающиеся их действий, что он постоянно озабочен одним лишь прославлением крестоносной авантюры. В действительности рамки политической концепции хрониста, органически вплетающейся в его провиденциалистский историзм, позволяют автору довольно часто выступать и в роли объективного наблюдателя. Так, он не стесняется уличать крестоносцев в алчности при дележе константинопольской добычи, в сребролюбии - грех, за который уже тогда, в 1204 г., "сникла любовь Господа" к его возлюбленным чадам (§ 253), а год спустя, по воле Господней, последовал страшный адрианопольский разгром (§ 360).
Там и сям Жоффруа де Виллардуэн указывает на какие-то изъяны в поведении своих героев; в минус Бонифацию Монферратскому и Бодуэну Фландрскому ставятся, к примеру, их распри летом 1204 г., виновниками которых, впрочем, как оказывается, послужили дурные советники (§ 278), поссорившие обоих предводителей. Некоторые главари "пилигримов", своевольничая, допускают ошибки в боевых действиях: в результате одной из них, совершенной графом Луи Блуаским и Шартрским, цвет рыцарства погибает в сражении с болгарами у Адрианополя, после чего союзники "Иоанниса" - куманы дошли почти до самого Константинополя (§ 386) и крестоносцы, увязшие в войне с восставшими греками, потеряли чуть ли не все свои приобретения.
И все же "критика", на которую отваживается Виллардуэн в адрес "пилигримов", - это, если можно так выразиться, апологетическая критика. Она ведется в определенных границах, имеет несколько общий характер и осуществляется в умеренно-снисходительных тонах. Хронист уходит от изложения ряда острых эпизодов, рассказ о которых мог бы бросить слишком темные пятна на "поборников справедливости". Он совершенно не останавливается - это хорошо подметили, между прочим, американские историки X. У. Азар и Р. Л. Уолф - на бесчинствах крестоносцев в завоеванном ими Константинополе. Если Робер де Клари перечисляет по именам рыцарей, которым доверили было охрану добытых сокровищ и которые принялись укрывать украденное и присваивать ценности, не дожидаясь общей дележки (гл. LXXXI), если негодующий пикардиец предъявляет настоящий обвинительный акт расхитителям "общего добра" (а ведь для его охраны выбрали, по Виллардуэну, "из самых надежных французов и венецианцев" - § 252), то "маршал Романии и Шампани" довольствуется кратким указанием на "строгий суд" сеньоров над расхитителями, приговоривший многих из укрывавших добычу к повешению (§ 255). По сути и этот факт, рисующий неприглядный облик захватчиков, хронист старается преподнести так, чтобы смягчить впечатление, которое его рассказ мог бы произвести на аудиторию, в каком-то выгодном для предводителей направлении, поддержав их репутацию добропорядочных военных командиров (граф де Сен-Поль повесил даже одного из своих рыцарей - § 255).
И вторая оговорка хрониста: с его точки зрения, коль скоро и не все "пилигримы" суть достойные рыцари, ибо они бывают подвержены алчности, обнаруживают малодушие, совершают непростительные ошибки в столкновениях с врагом, выказывают неосмотрительность и пр., тем не менее линия поведения крестоносцев в целом, прежде всего их главарей, заслуживает одобрения повествователя. Недаром ведь Всевышний в критических ситуациях вмешивается в события, дабы не допустить окончательного и полного поражения "пилигримов". В рассказе о невзгодах, постигших крестоносцев после захвата византийской столицы в 1204., встречается немало упоминаний о понесенных ими неудачах, сопровождавшихся гибелью людей, но посреди всех этих бед, когда против латинян отовсюду поднялись многочисленные противники, греки и болгары, "Иоаннис" - во Фракии (§ 311), Феодор Ласкарь - в Малой Азии (§ 312-313, 320, 322-323), Лев Сгур и Михалис - в Греции (§ 301, 331), Бог проявляет милосердие и жалость к "своим". Враждующие маркиз Монферратский и император Бодуэн Фландрский примиряются между собой (§ 299). Крестоносцы, терпя одну неудачу за другой, тем не менее порой даже одерживают триумфы - схватывают и казнят ненавистного Морчуфля (§ 306-308), берут в плен "предателя" Алексея III (§ 309); неожиданно для самих себя они побеждают врагов, хотя по численности значительно уступают им (§ 319, 323, 329, 338). Короче, Господь не оставляет "пилигримов" своим милосердием в самом отчаянном положении, когда уже их самих покидает всякая надежда и они считают свое спасение чудом Божьим (уход "Иоанниса" из Дидимотики - § 432, победа латинян, соединившихся с частью греков, над болгарами и освобождение пленников "Божьей справедливостью" - § 447; отступление "Иоанниса", покинутого куманами, из-под Адрианополя в 1207 г.- § 475).
Таким образом, определенный "критицизм" и видимая объективность хрониста на практике оборачиваются той же апологетикой, составляющей, о чем уже было сказано, суть "теории случайностей".