Публикация подобного рода обвинения, особенно в письме в "The Times", – явление достаточно примечательное. Оно со всей ясностью отражает выступление конклава ученых против одного из своих членов. Будучи вынужден защищаться, Аллегро направил в "The Times" свое собственное письмо, в котором он объяснял и оправдывал свою позицию:
"В этой связи мы усматриваем во фразеологии Нового Завета множество перекличек и параллелей с кум-ранскими текстами, поскольку эта секта также ожидала прихода Мессии из дома Давидова, который придет вместе с первосвященником в последние времена. Именно в этом смысле я заметил, что деяния Иисуса "соответствуют тщательно продуманной мессианской (а не ессейской, как я ошибочно процитировал) модели". В этой идее нет ничего принципиально нового или шокирующего".
Это вполне убедительное объяснение, допустимое уточнение существенно неверного прочтения. Однако этот факт показывает, насколько коллегам Аллегро не терпелось "наброситься" на него, чтобы найти оправдание своим нападкам на ученого. "В любом случае, – продолжает Аллегро, – действительно, неопубликованный материал, находившийся в моем распоряжении, побудил меня воспользоваться некоторыми предположениями, высказанными ранее другими учеными в случаях, которые показались мне… недостаточно обоснованными".
Недомогание и болезненное состояние у Аллегро сохранялись, и наконец 8 марта 1957 г. он сердитым тоном заявил в письме к Страгнеллу:
"По-видимому, вы не вполне понимаете, что вы совершили, отправив свое письмо в газету и пытаясь очернить слова своего коллеги. Подобный поступок – случай неслыханный и не имеющий прецедентов в научной среде. И, ради всего святого, не надо обвинять меня в чрезмерной драматизации этого дела. Я ведь нахожусь здесь, в Англии… и репортер агентства "Рейтер", позвонивший мне в то же утро, обратился ко мне с классической репликой: "А я-то думал, что вы, ученые, поддерживаете друг друга!" А когда выяснилось, что, по сути дела, вы, ученые, цитируете высказывания, которые я никогда не произносил, его сомнения рассеялись. Письмо это было написано явно не в интересах науки, а главным образом ради того, чтобы развеять опасения римско-католической церкви в Америке… И вся каша заварилась из-за того, что вы, ребята, не согласны с моими трактовками некоторых текстов, в отношении понимания которых я имею все основания считать себя ничуть не менее правым, чем вы. Вместо того чтобы начать дискуссию в научных журналах и специальных публикациях, вы сочли, что гораздо легче будет повлиять на общественное мнение, отправив письмо-донос в газету. И у вас еще хватает совести называть подобные действия ученой этикой. Мальчик мой, вы еще слишком молоды, и вам надо еще многому научиться".
Как мы уже говорили, Аллегро оказался единственным членом международной группы, опубликовавшим все материалы, которые находились в его распоряжении. Что касается Джона Страгнелла, то он в полном соответствии с политикой задержек и промедлений, принятой в группе, не опубликовал практически ничего из важных материалов, находившихся в его распоряжении. Единственным серьезным трудом, которым он занимался лично, стала брошюра, озаглавленная "Заметки об источниках", в ней на 113 страницах развернута беспощадная критика Аллегро, которую Эйзенман охарактеризовал как "топорную работу".
Тем временем репутации Аллегро был нанесен урон. Письмо в "The Times", подписанное отцом де Во и тремя другими клириками католической церкви, послужило толчком, запустившим маховик машины католической пропаганды. Нападки и клевета, обрушившиеся на ученых, резко усилились. Так, например, в июне 1956 г. принадлежавший к ордену иезуитов комментатор опубликовал на страницах "Irish Digest" статью, озаглавленную "Правда о свитках Мертвого моря". Он выступил с нападками на Вильсона, Дюпон-Соммера и особенно Аллегро. Затем, развивая тему, он пришел к неожиданному выводу, что "свитки вносят на удивление мало нового в наши знания об учениях, распространенных среди евреев в период, скажем, от 200 г. до н.э. до начала христианской эры". В заключение отец иезуит высказывается в высокопарных тонах: "Нет, это не секта, "в которой Иисус научился искусству быть Мессией"… Наоборот, именно на подобной почве выросли терния, которые пытались заглушить семена Евангельской проповеди". В итоге Аллегро представлен не просто как заблуждающийся ученый, а как сущий антихрист.
Не успел утихнуть один скандал вокруг его имени, как Аллегро уже оказался втянутым во второй. Новым яблоком раздора стал так называемый Медный свиток, найденный в 1952 г. в пещере 3 в Кумране. Как мы уже говорили, два больших фрагмента, из которых состоял свиток, оставались непрочитанными в течение трех с половиной лет со дня обнаружения свитка. О содержании свитка строились самые разные предположения. Один из исследователей попытался прочесть очертания, проступавшие сквозь медный лист и видимые с оборотной стороны свитка. По его словам, в свитке идет речь о каких-то сокровищах. Это предположение вызвало настоящий взрыв возмущения со стороны международной группы. И, однако, оно оказалось совершенно правильным.
В 1955 г., за год до публичного диспута со своими недавними коллегами по международной группе, Аллегро обсуждал проблему прочтения Медного свитка с профессором X. Райт-Бейкером из Технологического колледжа Манчестерского университета. Райт-Бейкер сконструировал специальный станок, способный разрезать тонкий медный лист на узкие полоски, что позволяет прочесть текст. Первые два фрагмента свитка летом 1955 г. были отправлены в Манчестер и поступили в распоряжение Аллегро. Станок Райт-Бейкера выполнил свою задачу, и Аллегро тотчас приступил к переводу распиленного свитка. Содержание первого фрагмента оказалось насколько неожиданным, что он решил до времени не оглашать его, ничего не сообщив даже Кроссу и Страгнеллу, которые буквально умоляли сообщить им о результатах расшифровки. Подобная скрытность, естественно, не способствовала улучшению отношений между ними, но Аллегро на самом деле просто ждал, когда в Манчестер будет доставлен второй фрагмент свитка. Любая поспешная или преждевременная утечка информации могла, по его мнению, испортить все. Дело в том, что Медный свиток содержал перечень тайников-хранилищ, в которых были спрятаны сокровища Иерусалимского Храма.
Второй фрагмент прибыл в Манчестер в январе 1956 г. Его удалось быстро раскрыть и перевести. Оба фрагмента вместе с их переводами были отправлены в Иерусалим. Тогда-то и начались настоящие задержки и промедления. Де Во и члены его международной группы опасались трех моментов.
Первый из них можно признать вполне здравым. Если бы содержание свитка стало достоянием широкой публики и начали распространяться слухи о спрятанных сокровищах Древнего Израиля, бедуины перерыли бы всю Иудейскую пустыню и многое из того, что им удалось бы обнаружить, исчезло бы навсегда или, ускользнув от рук ученых, оказалось бы на черном рынке. Подобные вещи уже имели место. Узнав о потенциально продуктивном для раскопок месте или обнаружив его, бедуины тотчас поставили бы над ним большой черный шатер, осмотрели место, дочиста перерыли его и перепродали свои находки торговцам антиквариатом.
Де Во и члены международной группы опасались также, что сокровища, перечисленные в описи на Медном свитке, могут существовать в действительности, а не только в воображении. А если они окажутся реальными, то это неизбежно привлечет внимание правительства Израиля, которое практически наверняка заявит о своих претензиях на них. Подобные находки могут вызвать межународный кризис, ибо, хотя претензии Израиля представляются вполне законными, однако большая часть сокровищ, как и сам свиток, могут быть найдены на территории Иордании.
Более того, если эти сокровища существуют в действительности, то это создает целый ряд богословских проблем. Де Во и члены международной группы были склонны рассматривать Кумранскую общину как изолированный анклав, не имеющий никакой связи с общественными процессами и событиями, развитием политической обстановки и основным руслом истории I в. н.э. Но если Медный свиток действительно указывает местонахождение тайников, где хранились несметные сокровища Иерусалимского Храма, то Кумран предстает в совершенно ином свете. Наоборот, это свидетельствует о совершенно очевидных связях между Кумранской общиной и Храмом, центром и средоточием всей общественнополитической и религиозной жизни Иудеи. Кумран в таком случае представляется не странным феноменом, пребывающим в безвестности и самоизоляции, а центром, связанным с чем-то более широким, возможно – неким движением, представлявшим потенциальную опасность для истоков христианства. Еще более важно, что если в Медном свитке упоминаются реально существующие сокровища, то это могли быть только сокровища, вывезенные из Иерусалимского Храма во время восстания в Палестине в 66 г. н.э. А это неизбежно опровергает "устоявшуюся" датировку и хронологию, которые международная группа предложила для оценки возраста всего корпуса свитков.
Итак, сочетание всех этих факторов и обусловило необходимость особой скрытности. И Аллегро одним из первых принял участие в сокрытии информации, решив, что отсрочка с публикацией информации о Медном свитке будет временной и непродолжительной. В соответствии с этим он дал согласие не упоминать о Медном свитке в книге, которую он тогда готовил к печати. Это было введение к обзору кумранских материалов, которое, как предполагалось, должно было выйти в свет в 1956 г. в издательстве "Пингвин Букс". Тем временем было решено, что отец Милик осуществит полный перевод Медного свитка, который Аллегро собирался представить на суд широкой публики вместе с другой "научнопопулярной" книгой.
Да, Аллегро согласился временно отсрочить оглашение информации о Медном свитке. Однако он не предполагал, что эта отсрочка будет продолжаться до бесконечности. Еще менее он ожидал, что международная группа откажется признать важность свитка, объявив сокровища, упомянутые в его описи, чистой воды фикцией. Когда отец Милик выступил с подобным заявлением, Аллегро поначалу не заподозрил никакого подвоха. В письме к своим коллегам, датированном 23 апреля 1956 г., он делится с ними своим нетерпением, но сохраняет оптимистический настрой, обращаясь к Милику с поистине рыцарским презрением:
"Одному только небу известно, когда наши друзья в Иерусалиме сочтут возможным предать огласке весть о Медном свитке, если они вообще пойдут на это. Чудеса, да и только (пан Милик думает буквально то же самое, но он трус). Представьте себе мои мучения из-за того, что мне придется сдавать в печать мою книгу, ни словом не обмолвившись в ней о нем".
Спустя примерно месяц Аллегро направил письмо Джеральду Ланкастеру Хардингу, который возглавлял департамент древностей Иордании и был одним из коллег де Во. Возможно, он уже почувствовал, что со свитком творится что-то неладное, и попытался избежать личного контакта с де Во, подыскав альтернативную авторитетную фигуру, не связанную обязательствами перед католической церковью. В любом случае, подчеркивал он, как только пресс-релиз с информацией о содержании Медного свитка будет опубликован, к исследователям сразу же хлынут толпы репортеров. Чтобы справиться с этим наплывом, он предложил Хардингу, международной группе и всем прочим, имеющим отношение к изучению Медного свитка, поддерживать тесные контакты друг с другом и выработать общую "партийную линию" на предмет общения со средствами массовой информации. 28 мая Хардинг, получивший соответствующие наставления от де Во, прислал ответное письмо. Сокровища, упоминаемые в Медном свитке, по всей вероятности, вообще не имеют отношения к Кумранской общине. Более того, подобных сокровищ вообще не могло быть в наличии, ибо их ценность была бы непомерно высока. Медный свиток – это всего лишь сборник легенд о "спрятанных сокровищах". А четыре дня спустя, 1 июня, в печати появился пресс-релиз, в котором сообщалось о находке Медного свитка. В нем содержались аргументы Хардинга. Так, было объявлено, что свиток содержит "собрание преданий о спрятанных сокровищах".
Аллегро оказался в тупике перед лицом подобного двуличия. В письме в Хардингу от 5 июня он писал: "Я не вполне понимаю, адресованы ли эти невероятные "предания", изобретенные вами и вашими подручными, газетам, госадминистрации, бедуинам или мне лично. Но если вы сами верите в них, то благослови вас Небо". В то же время Аллегро продолжал видеть в Хардинге потенциального союзника в борьбе против фаланги, представляющей интересы католической церкви. Неужели Хардинг считает, спрашивал он, что "распространение более подробной информации о свитке – идея сама по себе неудачная? Ведь сегодня хорошо известно, что Медный свиток был полностью раскрыт еще в январе, и, несмотря на все ваши попытки скрыть этот факт, столь же хорошо известно, что мой перевод был незамедлительно передан вам… Чуть больше общей информации о свитке позволит справиться со слухами, которые в последнее время приобрели весьма мрачную окраску". Он добавляет, что "у многих возникло ощущение, будто братья-католики, входящие в состав международной группы, пытаются скрыть факты". Та же самая мысль звучит и в его письме к Фрэнку Кроссу, отправленном в августе того же года: "В широких кругах ученых бытует твердое убеждение, что римско-католическая церковь и де Во и компания намерены скрыть от публики некие важные материалы". В письме, адресованном лично отцу де Во, Аллегро едко подчеркивает, что "я заметил, что вы стремитесь завуалировать тот факт, что сокровища являются собственностью Храма".
Поначалу Аллегро свято верил, что полный перевод текста Медного свитка непременно будет опубликован, и очень скоро. Однако теперь ему стало ясно, что ни о чем подобном речи нет. Действительно, прошло долгих четыре года, прежде чем появился перевод текста, да и то он был опубликован самим Аллегро, который к тому времени потерял всякое терпение, общаясь с представителями международной группы. Сам же он намеревался издать свою популярную книгу после появления "официального" перевода, предположительно выполненного отцом Миликом, и верил, что так оно и будет. Однако перевод Милика совершенно неожиданно и по необъяснимой причине стал объектом дальнейших отсрочек и проволочек с изданием, носивших порой откровенно произвольный характер. К Аллегро также обратились с просьбой отложить издание его собственной публикации. В какой-то момент эта просьба, переданная ему почему-то через посредника, напоминала скорее угрозу и исходила от одного из членов международной группы, назвать имя которого не представляется возможным. Аллегро отвечал: "На мой взгляд, это обращение с просьбой выдержаны в таких выражениях, которые вызывают весьма странные чувства и исходят, как сказано, от вас самих и тех, от чьего имени вы действуете. Дело дошло даже до упоминания о неких последствиях, которые могут иметь место, если я не исполню эту просьбу". Адресат этого письма вскоре ответил в весьма любезных выражениях, заметив, что Аллегро не следует воображать, будто он – жертва закулисных гонений. И когда Аллегро все же решил выступить со своей публикацией, он обнаружил, что оказался в затруднительном положении, поскольку заранее дезавуировал работу своего коллеги. Поэтому он предпринял ряд маневров, стремясь вывести коллегу из-под огня ревнителей чистоты рядов международной группы и сделать его своим союзником.
Действительно, перевод Милика вышел лишь в 1962 г., спустя два года после публикации перевода Аллегро, шесть лет спустя после того, как Медный свиток был разрезан и раскрыт в Манчестерском университете, и целых десять лет спустя после его находки.
Тем временем "Свитки Мертвого моря" – популярная книга Аллегро, посвященная материалам кумран-ских находок, из которой были изъяты все упоминания о Медном свитке, – вышла в свет в конце лета 1956 г., спустя пять месяцев после противоречивых откликов, вызванных его выступлениями по радио. Успеху книги, как и предсказывал Аллегро, во многом способствовали опровержения и особенно письмо в "The Times". Первое издание, выпущенное тиражом 40 тысяч экземпляров, было распродано за семнадцать дней, о чем с энтузиазмом отозвался Эдмунд Вильсон на волнах Би-би-си. "Свитки Мертвого моря", вышедшие дополненным изданием и в общей сложности девятнадцатым тиражом, продолжают оставаться одним из лучших исследований о кумранских материалах. Де Во, однако, смотрел на вещи иначе и прислал Аллегро уничтожающий критический отзыв. В своем ответе, датированном 16 сентября 1956 г., Аллегро писал, что "вы просто не способны рассматривать христианство в более или менее объективном свете. Жаль, но, учитывая обстоятельства, это вполне понятно". В том же письме он обратил внимание на один из текстов свитков, в котором упоминается "сын Божий":
"Вы продолжаете рассуждать о том, о чем думали первые иудеохристиане в Иерусалиме, и никому не приходит в голову, что ваше единственное реальное доказательство – если его вообще можно называть таковым – Новый Завет, этот корпус хорошо знакомых преданий, "свидетельства" которых не выдержат и двухминутного разбирательства перед судом закона… Что же касается… Иисуса как "сына Божьего" и "Мессии" – тут я не стану спорить ни минуты; сегодня, благодаря кумранским рукописям, [мы знаем], что у ессеев существовал свой собственный Мессия из дома Давидова, который считался "сыном Божьим", "рожденным" Богом, но при этом нигде не видно фантастических притязаний церкви, будто Иисус был Самим Богом. Таким образом, это никакое не противоречие в терминологии, а противоречие в ее интерпретации".
Здесь мы имеем дело с объяснением причин произвольных отсрочек с публикацией свитков и с истинной ценностью самих кумранских свитков. Текст, на который ссылается Аллегро, где говорится о "сыне Божьем", все еще не опубликован, несмотря на его достаточно быструю идентификацию и перевод. Только в 1990 г. в "Bib-Hcal Archaeology Review" были опубликованы отдельные выдержки из него.
После всего случившегося Аллегро надо было быть крайне наивным человеком, чтобы надеяться, что его коллеги вновь примут его в свой круг как равного. Тем не менее все его дальнейшие действия свидетельствуют именно об этом. Летом 1957 г. Аллегро возвратился в Иерусалим и провел июль, август и сентябрь, напряженно работая в Зале свитков над изучением вверенного ему материала. Судя по письмам того времени, становится понятным, что он действительно вновь чувствовал себя членом группы и нисколько не сомневался, что все в порядке. Осенью он отправился в Лондон и договорился с представителями компании Би-би-си о подготовке специальной телепередачи, посвященной свиткам. В октябре он вернулся в Иерусалим с продюсером и рабочей бригадой для съемок фильма. Они немедленно отправились на встречу с Авни Дайани, иорданским куратором Рокфеллеровского музея и одним из ближайших друзей Аллегро. На следующее утро Дайани ответил им, что "теперь все вопросы необходимо решать с де Во". В письме от 31 октября к Фрэнку Кроссу, которого он по-прежнему считал своим союзником, Аллегро так описывал сложившуюся ситуацию: