Не исключено, что выводы комиссии, и в первую очередь Ольги Григорьевны Шатуновской, определили его отношение к обстоятельствам убийства Кирова на многие годы. Очевидно, та записка стояла перед его глазами, когда он диктовал на магнитофонную плёнку свои воспоминания, проживая в подмосковном посёлке Петрово-Дальнее с 1967-го по 1971 год. Воспроизведём фрагмент из так называемых "секретных плёнок" Никиты Сергеевича, которые стали известны только в 1990 году и не попали в две его предыдущие книги.
"Когда я был на ХVII съезде партии в 1934 году, - рассказывает Хрущёв, - нам сказали, что только шесть делегатов (из 1966) голосовали против Сталина. Как выяснилось несколько лет спустя, на самом деле их было около 260, что поистине невероятно, учитывая тогдашнее положение Сталина и его тщеславие. (Как утверждала О.Г. Шатуновская, против Сталина на ХVII съезде при выборах ЦК проголосовало 202 делегата. Что же, незначительные расхождения вполне понятны: находясь в подмосковном посёлке, Хрущёв работал, не пользуясь архивными материалами. - Н.З.)
Сталин прекрасно знал, кто мог голосовать против него - безусловно, не люди, подобные Хрущёву, которые поднялись по должностной лестнице при Сталине и обожествляли его. Нет, Сталин понимал, что им недовольны старые кадры ленинских времён.
Во время ХVII съезда руководитель партийной организации с Северного Кавказа встретился с Кировым, секретарём партийной организации Ленинграда, и сказал ему по секрету: "Среди старых партийцев идёт разговор о том, что настал момент заменить Сталина кем-нибудь, кто будет более пристойно обращаться с людьми, которые его окружают. Товарищи в нашем кругу считают, что Генеральным секретарём должен стать ты".
Киров пошёл к Сталину и всё ему рассказал. Сталин выслушал его и просто ответил:
- Спасибо тебе, товарищ Киров.
В конце 1934 года возле Смольного института, где находился рабочий кабинет Кирова, появился озлобленный, исключённый из партии Леонид Николаев. Николаева арестовали, возможно, потому, что он выглядел подозрительно. Его обыскали и обнаружили пистолет. Тем не менее отпустили. Вывод мог быть только один: его выпустили по приказу руководителей той же организации, которая послала его совершить террористический акт. Некоторое время спустя Николаев проник в Смольный и застрелил Кирова, когда тот подымался по лестнице. Телохранитель Кирова отстал и не успел ничего сделать.
Позднее распространились слухи, что Сталин распорядился, чтобы Николаева доставили к нему. Николаев упал на колени, говорил, что действовал по приказу и молил о пощаде, возможно, рассчитывая на то, что его оставят в живых, поскольку он лишь выполнял приказ. Глупец. Для того, чтобы эта миссия осталась в тайне, его надо было ликвидировать. Что и было сделано".
Бывший генерал НКВД А. Орлов описывает допрос Сталиным Николаева несколько иначе. По свидетельству близкого друга Орлова начальника Экономического управления НКВД Миронова, присутствовавшего на допросе, дело будто бы происходило так. В комнате были Сталин, Ягода, Миронов и оперативник, доставивший Николаева из камеры. Перед этим Сталин разговаривал - с глазу на глаз, без свидетелей, больше часа - с Запорожцем.
Николаев, войдя в комнату, остановился у порога. Голова его была забинтована. Сталин сделал ему знак подойти ближе и, всматриваясь в него, задал вопрос, прозвучавший почти ласково:
- Зачем вы убили такого хорошего человека?
- Я стрелял не в него, я стрелял в партию! - упрямо отвечал Николаев. В его голосе не чувствовалось ни малейшего трепета перед Сталиным.
- А где вы взяли револьвер? - продолжал Сталин.
- Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у Запорожца! - якобы последовал дерзкий ответ.
Лицо Сталина позеленело от злобы.
- Заберите его! - буркнул он.
Уже в дверях Николаев попытался удержаться, обернулся к Сталину и хотел что-то добавить, но его тут же вытолкнули за дверь.
Как только дверь закрылась, Сталин, покосившись на Миронова, бросил Ягоде:
- Мудак!
Не заставляя себя специально просить, Миронов направился к выходу. Несколько минут спустя Ягода слегка приоткрыл дверь, чтобы вызвать Запорожца. Тот оставался наедине со Сталиным не более четверти часа. Выскочив из зловещей комнаты, он зашагал по коридору, даже не взглянув на Миронова, продолжавшего сидеть в приёмной.
О допросе Сталиным Николаева существует множество легенд и домыслов. К их анализу и сопоставлению мы ещё вернёмся, а сейчас завершим цитирование интересующего нас фрагмента из "секретных плёнок" Хрущёва. "Мне известно ещё кое-что, - говорит Никита Сергеевич, рассказав о сцене допроса Николаева Сталиным. - Когда Сталин прибыл в Ленинград для расследования обстоятельств убийства Кирова, он приказал привести к нему на допрос комиссара, который был лично ответственным за охрану Кирова в тот день. (Речь идёт о Борисове. - Н.З.) Грузовик, в котором его везли к Сталину, попал в аварию, комиссар погиб.
Значительно позже была предпринята попытка разыскать и расспросить людей, которые сопровождали комиссара. Всех их расстреляли. Я предложил поискать шофёра. К счастью, он был жив. Он сказал нам, что авария вовсе не была серьёзной - всего лишь небольшое столкновение. Однако он вспомнил, что слышал глухой звук удара в крытом кузове грузовика. Так прикончили комиссара.
Я не сомневаюсь, что за кулисами заговора действовал Сталин. Кирову удалось превратить партийную организацию Ленинграда в действенную, активную группу. Он был очень популярен, и удар по нему причинил бы боль партии и народу. Может быть, именно поэтому его выбрали в качестве жертвы. Его смерть послужила предлогом для того, чтобы встряхнуть всю страну, накалив тревогу среди людей до такой степени, чтобы они примирились с террором и позволили Сталину избавиться от неугодных и "врагов народа"".
По свидетельству О.Г. Шатуновской, после рассылки членам Президиума ЦК докладной записки об обстоятельствах убийства Кирова и по другим процессам Хрущёв распорядился положить все собранные материалы в архив. В ответ на её возражения заявил:
- Нас сейчас не поймут. Мы вернёмся к этому через пятнадцать лет.
Но осуществить обещанное ему не удалось - через два года он сам был смещён своими сподвижниками.
Ещё до снятия его со всех постов ушла на пенсию Шатуновская. К ней стали приезжать бывшие её свидетели, они рассказывали, что от них снова берут показания. Ольга Григорьевна поняла: идёт переоценка выводов комиссии. И не ошиблась: к работе приступила новая комиссия - под руководством Пельше.
Потом всё заглохло. На целых двадцать лет. Нигде - ни в средствах массовой информации, ни в исторической литературе, ни в научных кругах - о трагедии в Смольном ни звука.
Заговор молчания был прерван лишь с началом перестройки. Первыми его нарушили ленинградские газеты, опубликовавшие серию статей А. Кирилиной. Старший научный сотрудник института истории партии при Ленинградском обкоме КПСС смело заявила, что провозглашение истин - занятие более лёгкое, чем их поиск. Призвав писать о прошлом не на эмоциях, а постигать историческую правду через документы и факты, она пришла к выводу, прямо противоположному заключению Шатуновской, заявив со страниц ленинградской печати: ни прямых, ни косвенных свидетельств причастности Сталина к убийству Кирова её институт не имеет.
Начиная с 1987 года А. Кирилина опубликовала в газетах и журналах более двух десятков серьёзных статей, в которых анализирует все мыслимые и немыслимые версии и легенды о трагедии в Смольном. По всему чувствовалось, что автор склонна рассматривать в качестве наиболее вероятного предположения версию об убийстве, задуманном и осуществлённом одиночкой, впрочем, не отвергая решительно и другие версии.
Но ведь и Ольга Григорьевна даром времени не теряла - она тоже поверила в перестройку! Шатуновскую можно понять: она первая, да ещё на таком высоком уровне - от имени Президиума ЦК - несколько лет занималась сбором документов, опросом оставшихся в живых свидетелей, их родственников и знакомых. Старая большевичка, ознакомившись с изысканиями Кирилиной, в особенности с её сомнениями относительно причастности Сталина к убийству Кирова, заявила категорический протест, настаивая на правильности заключения, изложенного в её докладной записке в 1961 году.
Итак, на чём настаивала Ольга Григорьевна? Вот краткий пересказ беседы с ней автора этой книги.
Во-первых, считала Шатуновская, у Сталина были основания опасаться Кирова из-за его возросшей популярности, а также ставшего ему известным тайного совещания некоторых членов ЦК во время работы ХVII съезда на квартире Орджоникидзе, где обсуждался вопрос об отстранении Сталина. Прямых свидетельств об этом совещании, в котором будто бы принимали участие Косиор, Эйхе, Шеболдаев и другие, нет. Шатуновской известно о нём от Елены Смородиной, жены репрессированного комсомольского вожака Ленинграда Петра Смородина, а также от Алексея Севастьянова, старого товарища Кирова. Отдыхая летом 1934 года в Сестрорецке, Киров якобы сказал ему: "Сталин теперь меня в живых не оставит". С тех пор семья стала жить в постоянном страхе. О совещании на квартире Орджоникидзе Шатуновской говорила также член партии с 1911 года С.Л. Маркус - сестра жены Кирова - якобы со слов самого Сергея Мироновича.
Во-вторых, допрос Сталиным Николаева. Да, записи во время разговора не велись. Но она убеждена, что Николаев сразу же заявил: его четыре месяца склоняли к покушению энкаведисты, настаивая на том, что это необходимо партии и государству. За это признание Николаев здесь, в кабинете, был зверски избит. Кто подтвердил, что именно так и было? Пожалуйста, старый большевик Опарин. Он сообщил об этом Шатуновской со слов ленинградского прокурора Пальчаева, присутствовавшего на допросе. Прокурор понял, что влип в какую-то закулисную игру и ему теперь не сносить головы. Он застрелился, но перед тем, как пустить в себя пулю, успел рассказать о тайне своему другу Опарину. Есть и ещё одно свидетельство - Дмитриева, тоже старого большевика, приятеля второго секретаря обкома Чудова. Чудов, как и прокурор Пальчаев, присутствовал на допросе. Перед арестом Чудов успел рассказать Дмитриеву о сцене во время допроса.
В-третьих, личный охранник Кирова Борисов, предупредивший его об опасности, был убит по дороге в Смольный ударом лома по голове сотрудниками ГПУ, сопровождавшими его на грузовике на допрос к Сталину. В 1934 году аварию машины объясняли её неисправностью, глухой стеной, о которую расшибся Борисов. Шатуновская разыскала водителя этого грузовика Кузина, чудом уцелевшего в лагерях, он рассказал, что сидевший рядом сотрудник НКВД вдруг выхватил у него руль и направил машину на глухую стену. Но Кузин успел перехватить руль, так что пострадала только фара…
- Была инсценировка аварии, Борисова убивали камнем по голове.
Правда, показания Кузина противоречивы: в 1934 году он говорил одно, в 1937-м - другое, в 1961-м - третье. У него выбиты мозги, он терял нить разговора, пребывал в полузабытьи. В середине шестидесятых годов он дал новое показание: была авария, была, в ней и погиб Борисов. Ну, ладно, с Кузиным всё ясно, но - Мамушин, Мамушин! А что Мамушин? Он тот самый хирург, который вскрывал тело Борисова и дал в своё время те показания, которые от него требовались. И только перед смертью, в 1962 году, раскололся своему другу Ратнеру: характер раны не оставил сомнения - смерть наступила от удара по голове!
В-четвёртых, убийцу Кирова Николаева несколько раз задерживала охрана Кирова, при нём был обнаружен портфель с разрезом на задней стороне, в котором находился заряженный револьвер и план прогулок Кирова. Однако сотрудники Ленинградского ГПУ его каждый раз отпускали, угрожая охране. В 1938 году на судебном процессе участников "правотроцкистского блока" подсудимый Ягода признал, что это он давал указание Запорожцу отпустить задержанного, поскольку так распорядились Енукидзе и Рыков. Ольга Григорьевна считает, что распоряжения отдавались ещё более высоким лицом - Сталиным.
Сегодня известно, что на процессе 1938 года, когда Ягоде вынесли смертный приговор, в своём последнем слове он признал в целом предъявленные ему обвинения, за исключением обвинений в шпионаже. И тем не менее А. Кирилина усомнилась в правдоподобии версии Хрущёва, в основу которой положена, как мы знаем, записка, подготовленная с участием Шатуновской.
- Хрущёв, доказывая причастность Сталина к убийству Кирова, - считает А. Кирилина, - шёл фактически по той же схеме доказательств, что и следствие тридцатых годов: умышленная авария, нарушения охраной инструкции, задержание Николаева у Смольного. Разница лишь в том, что Хрущёв при этом опирался на свидетельства шофёра машины (той самой машины, на которой Борисова везли в Смольный), чудом оставшегося в живых, а Ягода и его секретарь Буланов просто признали эти факты.
Ни в коем случае не оставляя без внимания фактов аварии машины, убийства или самоубийства Борисова (такое предположение тоже есть), а также причастности к этим событиям НКВД, Кирилина сочла необходимым вести одновременно поиск и в других направлениях, отойдя от привычной схемы, вокруг которой в основном толкались исследователи. Что первая комиссия работала на большой эмоциональной волне, вызванной XX съездом, и в её деятельности преобладал явно обвинительный уклон против Сталина - это видно даже неспециалисту. Но историк не должен подвергаться искусу конъюнктуры, не должен исходить из правила, на котором воспитаны поколения советских обществоведов: "История - это политика, обращённая в прошлое". Кирилина - одна из немногих, кто проявил повышенный интерес к личности террориста.
Третьего декабря 1934 года НКВД сообщил через печать, что убийца Кирова - бывший служащий Ленинградской РКИ Николаев Леонид Васильевич, 1904 года рождения. В первые дни если его имя и вспоминалось на митингах или в газетах, то только в негативном плане, с проклятиями. Со временем оно было предано забвению. Самого Николаева расстреляли, такая же участь постигла его жену, мать, брата и двоих сестёр, а также сестру жены и её мужа - за причастность к убийству Кирова. Мать и сестёр в горбачёвские времена реабилитировали.
Отсутствовали вообще какие-либо сведения о семье террориста. Длительное время всякий интерес к нему уже сам по себе вызывал подозрение. Род был выкорчеван с корнем. С большим трудом, буквально по крохам, Кирилиной удалось нарисовать более-менее полный портрет убийцы. За пятнадцать лет Николаев сменил тринадцать мест работы - к счастью, кое-где чудом сохранились его анкетные данные, собственноручно написанные им автобиографии.
В момент выстрела в Смольном Николаеву было тридцать лет. Родился в Петербурге. Окончил шесть классов. В комсомоле состоял с 1920 года. В ВКП(б) вступил в 1924 году. В графе "ближайшие родственники" при заполнении анкеты в Выборгском райкоме комсомола написал: сестра Анна и брат Пётр, мать Мария Тимофеевна, бабушка. Сведений об отце нет. Существенная деталь: у брата было другое отчество - Александрович. Значит, матери не повезло в семейной жизни? Выходит, так: дети-то от разных отцов. Чем занималась мать? Ага, мыла вагоны в трамвайных парках имени Блохина и Калинина. До одиннадцати лет Николаев тяжело болел и не мог ходить. Медкомиссия в 1926 году отмечала у него признаки вырождения - обезьяньи руки, короткие ноги, удлинённость туловища. В одном из архивов Ленинграда обнаружили приписную карту призывника Николаева Л.В. В ней написано, что "от прохождения допризывной военной подготовки и от действительной военной службы в Красной Армии он освобождён по статье 15 приказа № 1090 медицинской комиссией".
Постепенно прояснялись его черты характера: психически неустойчив, неровен в поведении, то занудлив и дотошен в мелочах, то вспыльчив. Постоянно находился в конфликтах с окружающими. Ссорился из-за каждого пустяка, устраивал скандалы из-за задержки денег, которых долго, по его мнению, не возвращали общественные распространители политической литературы - а ведь он на неё подписался, внёс требуемую сумму, значит, остаток ему должны вернуть немедленно, раз не выполняют договорённости. Куда только не подавал кассационные жалобы, когда народный суд обязал выплатить компенсацию пострадавшему, на которого Николаев совершил наезд, катаясь на велосипеде, и нанёс травму. Замучил и потерпевшего, и судей.
Кем он только ни работал - и конторщиком, и подручным слесаря, и строгальщиком. Ездил в Самару, где полтора года ходил в начальниках - секретарём сельского Совета. Правда, это было в очень голодное для Петрограда время - в 1919–1920 годах. Возвратившись в родной город, служил конторщиком в откомхозе Выборгского района, управделами в Выборгском райкоме комсомола. Затем уехал в Лугу - на такую же должность в уком комсомола. После вдруг очутился подручным слесаря на заводе "Красная звезда", строгальщиком на заводах "Красный Арсенал" и имени Карла Маркса. С мая по август 1932 года работал инструктором в обкоме партии, затем - до октября 1933 года - сотрудником отдела инспекции цен РКИ. Летом 1933 года инспекция цен ликвидируется, и Николаев снова переходит в обком партии - на этот раз в отдел культуры и пропаганды, а оттуда в октябре 1933 года - в институт истории партии при Ленинградском обкоме ВКП(б). Его последняя должность - инструктор историко-партийной комиссии.
Восьмого апреля 1934 года в институте рассматривалось персональное дело Николаева. Общее собрание парторганизации приняло постановление о его исключении из партии за "отказ явиться в районный комитет партии в отборочную комиссию по мобилизации коммунистов на транспорт, за обывательское реагирование на это и склочные обвинения в адрес руководящих работников-партийцев". За четыре дня до исключения администрация института издала приказ об увольнении Николаева с работы. Освобождён он от должности был вовсе не из-за того, что не справлялся с обязанностями, а, как написано в приказе, "за отказ от парткомандировки". Мотивы увольнения с юридической точки зрения незаконны, суд бы восстановил его на работе, но… Николаев занимал должность в партийном учреждении, и, как правило, суды трудовыми спорами работников этих организаций не занимались. Не будь этого злополучного приказа, кто знает, может, Киров не упал бы с простреленной головой в коридоре Смольного в декабре тридцать четвёртого.
Николаев с решением об исключении его из партии и увольнением с работы не согласился. Он подал апелляцию в Смольнинский РК ВКП(б). Комиссия по рассмотрению конфликтных дел учла чистосердечное раскаяние Николаева и не утвердила решение партсобрания института. Ограничились объявлением строгого выговора с занесением в личное дело, отметив при этом грубость, крайнюю невыдержанность и истеричность молодого члена партии. С восстановлением в институт не получалось ничего. С апреля 1934 года он был безработным. Это угнетало его - практически он оставался без средств к существованию.