В обвинительном заключении, опубликованном 27 декабря 1934 года, утверждается: "…Об отсутствии у обвиняемого Николаева в этот период каких-либо материальных затруднений говорит и то обстоятельство, что Николаев занимал прилично обставленную квартиру из трёх комнат…" Изучение сохранившихся домовых книг за тот период показало, что это не совсем так. Николаев проживал на Лесном проспекте, в доме 13/8, квартира 41. Его семья, состоявшая из шести взрослых, занимала две маленькие комнатёнки в коммунальной квартире, общий метраж которой составлял всего 30 квадратных метров. Можно представить себе условия, в которых он оказался, потеряв постоянный заработок. Помощи ждать неоткуда, он единственный кормилец в семье. Об отце Николаева нет никаких сведений до сих пор. Поневоле придёшь в отчаяние.
В обвинительном заключении говорилось, что "Николаев решительно и систематически отклонял всякие предложения об его устройстве на работу, ссылаясь на слабое здоровье и необходимость лечения". И это утверждение не совсем верное. Действительно, Николаеву предлагали работу, но рядовую, у станка на заводе. А он считал себя несправедливо уволенным и требовал восстановления на прежнем месте - в институте, или, на худой конец, предоставления равнозначной работы, которая бы гарантировала прежний заработок. В институте он получал 250–275 рублей в месяц. На заводах, которых он немало сменил до "руководящей" работы, его заработок составлял от 70 до 120 рублей. Учитывая большую семью и то, что работала только жена, можно понять мотивы, по которым он отвергал предложения о трудоустройстве на завод. По существу, Николаев не владел ни одной рабочей специальностью, во всяком случае, не имел достаточно высокой квалификации.
Иногда говорят, что Николаев убил Кирова из чувства ревности. Сохранилось немало свидетельств, подтверждающих, что Николаев очень любил свою жену и часто её ревновал. На эту версию работало и его первоначальное признание. В первый день, когда до приезда Ягоды и Агранова следствие вели ленинградские чекисты, террорист вроде бы утверждал, что он совершил убийство в порядке личной мести. Но уже на другой день люди, высказывавшие подобные догадки, подвергались строгому наказанию. Так, второго декабря "за распространение контрреволюционных слухов, порочащих имя Кирова", был исключён из партии фрезеровщик завода "Светлана" Бердыгин. Он заявил, что Киров убит на почве ревности. Поражает скорость, с которой принимались такие решения. И этот случай не единственный в Ленинграде.
Мильда Драуле - так звали жену Николаева - была красивой, миловидной женщиной. Она родилась в семье латышского крестьянина-батрака, вступила в комсомол, затем в партию, была заведующей сектором учёта в Лужском укоме ВКП(б). С Николаевым она познакомилась в Луге - он работал в укоме комсомола. В 1930 году она пришла в Ленинградский обком партии сначала учётчиком, затем стала помощником заведующего сектором кадров лёгкой промышленности. В 1933 году её перевели инспектором-секретарём по кадрам в Ленинградское управление наркомата тяжёлой промышленности. Управление располагалось в Смольном. Были ли знакомы Киров и Мильда Драуле? Конечно. Многие видели, как при встречах в коридорах Смольного они улыбались друг другу. Киров улыбался всем женщинам, он вообще был человеком жизнерадостным, приветливым. Никаких, хотя бы косвенных, улик, позволяющих подозревать его в тайной связи с Мильдой, нет.
По мнению А. Кирилиной, при проработке следствием версии убийцы-одиночки, мало внимания было уделено исследованию изъятых при обыске на квартире Николаева документов: личного дневника, заявлений в адрес различных учреждений, где говорилось о его личном отчаянии, неудовлетворённости, о тяжёлом материальном положении, о "несправедливом отношении к живому человеку со стороны государственных лиц". Кстати, личность Николаева не стала объектом более тщательного изучения как комиссией Шверника, так и комиссией Пельше. Члены этих комиссий не выходили за рамки устоявшихся схем.
Понадобилось ещё много лет, прежде чем новые следователи, не обременённые догмами и стереотипами прежних поколений юристов, взялись наконец за всестороннее, полное и объективное исследование всех без исключения обстоятельств, связанных с убийством Кирова. В 1987 году была создана третья по счёту комиссия Политбюро ЦК КПСС, задача которой - дополнительное изучение материалов, связанных со сталинскими репрессиями. В группу по расследованию декабрьской трагедии 1934 года вошли: от Прокуратуры СССР старший советник юстиции Ю.И. Седов, от Главной военной прокуратуры - старший военный прокурор полковник юстиции Н.В. Кулиш, от КГБ - помощник начальника следственного отдела полковник юстиции А.Я. Валетов. Проверка длилась более двух лет.
И вот итоговый документ группы - справка объёмом более ста страниц, не считая огромного количества приложений, свидетельств, материалов экспертиз. Работа проведена колоссальная. Извлечены из архивов новые документы, считавшиеся навсегда утраченными, изучены версии, которые выдвигались в печати. Ни один сколько-нибудь серьёзный аргумент не остался без внимания. Учитывались и зарубежные источники, в частности, свидетельства бывшего генерала НКВД А. Орлова.
Группа более тщательно подошла к изучению личности убийцы. Выяснилось много новых, весьма существенных подробностей, на которые следствие тридцатых годов либо преднамеренно не обратило внимания, либо не пыталось увязать с находящимся в производстве делом. А может, времени не хватило? Читатель помнит, какая шла непонятная и страшная гонка. Кстати, установлено, что та часть постановления ЦИК СССР, принятого в пожарном порядке 1 декабря 1934 года, где говорилось об ускоренном - не более десяти дней - проведении следствия, на практике больше не применялась.
Конечно, проще было объявить "фальшивками", составленными в целях "маскировки", дневниковые записи, письма и обращения Николаева. Прокурорско-следственная группа под руководством Ю.И. Седова провела экспертизу изъятых при обыске у Николаева и отправленных им в различные инстанции писем и документов. Вот одно из писем - Кирову. Датировано июлем 1934 года. Автор сообщает, что работал на ответственных должностях, активно боролся с "новой оппозицией", был всегда верным солдатом партии, но вот уже четвёртый месяц сидит без работы и без снабжения, и никто на это не обращает внимания.
В августе Николаев обращается с письмом лично к Сталину. Все те же жалобы - на тяжёлое материальное положение, несправедливое увольнение с работы, преследование за критику. Не дождавшись ответа, в октябре шлёт послание в Политбюро ЦК ВКП(б). Это поистине крик души. В семье шесть человек, пятеро из них взрослые, работает только одна жена. На её скудный заработок всем не прожить. С момента увольнения написал десятки писем в партийные и советские органы. Толку никакого.
Доведённый до крайней степени отчаяния, Николаев сочинил и размножил горестный, берущий за сердце "Автобиографический рассказ". А вот "Последнее прости…" - пессимистические строки о страданиях потерявшей надежду мятущейся души, о самоубийстве чередуются с разоблачениями пороков общества, с готовностью пожертвовать собой ради справедливости "во имя исторической миссии". Примерно такого же содержания и другие сочинения Николаева: "Дорогой жене и братьям по классу", "Политическое завещание (Мой ответ перед партией и отечеством…"). Только в них отчётливее звучат намёки на подготовку террористического акта. Сохранившийся составленный им лично план с подробным описанием возможных вариантов убийства не оставляет сомнений, что речь шла об убийстве Кирова.
В дневнике Николаева неоднократно встречаются записи о том, что он войдёт в историю, ему будут ставить памятники, сравнивал себя с Желябовым и Радищевым. О мании величия есть свидетельства его родственников и близких. Учитывая болезненный, неуравновешенный характер, а также обнаруженные на медкомиссии 1926 года признаки вырождения, на основании которых он был освобождён от призыва в армию, можно говорить о том, что Николаев нуждался в направлении на психиатрическую экспертизу. Однако требование закона на этот счёт не было выполнено. И это вызывает недоумение. Ничего себе террорист: выстрелом в затылок уложил на пол члена Политбюро, в охране которого числилось 15 человек, и даже с места происшествия не пытался скрыться. Более того, вторым выстрелом хотел убить себя, но промахнулся, и бился, как напишут потом врачи, в "истерическом реактивном состоянии" в трёх шагах от убитого.
Итак, мнение прокурорско-следственной группы однозначно: материалами, объективно подтверждающими причастность Сталина и органов НКВД к организации и осуществлению убийства Кирова, она не располагает. Напомним, что эта группа более двух лет изучала материалы, связанные с декабрьской трагедией в Смольном, по поручению Комиссии Политбюро ЦК КПСС. Все трое - Ю.И. Седов, Н.В. Кулиш, А.Я. Валетов убеждены, что, скорее всего, Николаев действовал в одиночку.
А как же тогда быть с версией о неприязненных отношениях между Сталиным и Кировым, вызванных разговорами среди делегатов ХVII съезда о перемещении Сталина с поста генерального секретаря и выдвижении на этот пост Кирова? Ведь Ольга Григорьевна Шатуновская уверяет, что было тайное совещание - на квартире Орджоникидзе.
Возможно, и было. Но факт его проведения не подтверждается никакими объективными данными. Ольга Григорьевна опирается на один источник - устные рассказы родственников и знакомых репрессированных, а также письма, поступавшие в комиссию Шверника в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов. Ни устные рассказчики, ни авторы писем со Сталиным и Кировым лично знакомы не были, по своему общественному положению не могли непосредственно наблюдать за ними и выводы об их взаимоотношениях делали на основании слухов. Юридический язык строг и точен: принимаются только подлинные факты и документы.
А они свидетельствуют, что отношения Сталина и Кирова были тёплые, даже дружеские. Бывая в Москве, Киров часто останавливался на квартире у Сталина, присылал ему свежую дичь и рыбу, самим добытую на охоте и рыбалке. "Отец любил его, он был к нему привязан, - писала С. Аллилуева о Кирове. - В причастность отца к этой гибели я не поверю никогда". О приятельских отношениях Сталина и Кирова рассказывали сестра жены Кирова С.Л. Маркус, охранник Сталина генерал Власик и другие. Известно, что оба друга проводили вместе отпуск, ходили на пляж и даже парились в бане, чего Сталин ни с кем другим не допускал. Накануне своей гибели Киров ходил со Сталиным в театр, а после спектакля Сталин проводил его к вокзалу.
Правда, это ещё ничего не значит. Немало близких ему людей Сталин приговорил к расстрелу, сослал в лагеря, где они закончили жизнь в муках и страданиях. Но там остались хоть какие-то следы: резолюции, подписи, итоги голосования. А здесь - ничего. Только самые добрые отзывы, например, дарственная надпись на книге "О Ленине и ленинизме": "С.М. Кирову - другу моему и брату любимому от автора. Сталин". Разделял ли Киров взгляды Сталина? Судя по его речам, разделял. Более того, он внёс немалую лепту в становление культа вождя. Киров, пожалуй, единственный в стране, кто провёл даже специальный пленум обкома партии, посвящённый 50-летию со дня рождения Сталина. Этот факт малоизвестен. Но тем не менее пленум состоялся - 17 декабря 1929 года.
На XVII съезде он сказал, что доклад Сталина "является самым ярким документом эпохи", призывал к "величайшей бдительности", ибо "борьба не кончилась, борьба продолжается", пел осанну славным чекистам, руководившим "гигантским сооружением нашей эпохи" - Беломорканалом, на котором использовался подневольный труд десятков тысяч заключённых. Не только на XVII съезде он получил бурю оваций. И на предшествующих XV и XVI съездах Киров, участвуя в разгроме троцкистско-зиновьевского блока, а затем "правых", заявлял с присущим ему пафосом, что "нашу оппозицию нужно отсечь самым решительным, самым твёрдым и самым беспощадным образом". Именно в ходе разгрома "правых" Киров выдвинулся в самый первый ряд политического руководства. В 1930-м он и Каганович стали вместо Бухарина и Томского членами Политбюро ЦК, а Рыкова заменил Орджоникидзе. Выходит, хотел он этого или нет, Киров объективно помогал Сталину развалить Политбюро, созданное при Ленине.
Вместе с тем есть свидетельства, например, А.И. Микояна, что Киров на заседаниях Политбюро ни разу ни по какому поводу не выступал. Это даёт основание некоторым историкам новейшего времени как бы дистанцировать Кирова от Сталина и его ближайшего окружения. Хрущёв метко назвал Кирова "большим массовиком". В отличие от Сталина или Молотова, чувствовавших себя уверенно только в своей, аппаратной среде, Сергей Миронович не боялся общения с большими массами людей. Но он никогда не вёл работу в общегосударственном масштабе, был всего лишь "местным руководителем". Этим, вероятнее всего, и объясняется его молчание на заседаниях Политбюро, а вовсе не тем, что он стоял особняком от Сталина и даже не разделял его взглядов, как иногда это сейчас представляют. К тому же Киров никогда не работал в Москве, и это не выводило его в круг "первых вождей". В иерархической лестнице тех лет его называли лишь "вождём ленинградского пролетариата".
Впрочем, это выходит уже за рамки юридической компетенции. А прокурорско-следственная группа, работавшая по поручению комиссии Политбюро, как мы знаем, признаёт только точные факты, подтверждённые объективными данными. Сведения, основанные на слухах и домыслах, нередко вызванные соображениями конъюнктурного характера, передаваемые со слов других лиц, отбывавших наказание, требуют весомых доказательств. А их нет. Это в полной мере относится к утверждению Шатуновской о том, что на допросе Николаев заявил Сталину, будто его в течение четырёх месяцев склоняли к убийству работники ГПУ, настаивая на том, что это необходимо партии и государству. Шатуновская утверждает о трёхкратном задержании Николаева с оружием, и якобы его каждый раз отпускали сотрудники ленинградского ГПУ. Установлено, что в действительности его задерживали один раз, и это произошло 15 октября 1934 года. Нет никаких доказательств, что чекисты заглядывали в портфель Николаева, где лежал револьвер. Они могли не обыскивать задержанного. Нет подтверждённых сведений относительно признания Николаева о четырёхмесячном склонении к убийству. Были подняты все архивы, изучены показания постоянно присутствовавшего в камере Николаева чекиста, нашли такую запись разговора подследственного, вернувшегося с допроса, который вёл Сталин, с охранником: "Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто поверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников…"
Не подтверждается объективными данными и версия об участии заместителя начальника ленинградского управления НКВД Запорожца в заговоре против Кирова, которую А. Орлов так лихо расписал сначала легковерным западным, а затем, с помощью "Огонька", и нашим читателям, сенсационная сцена допроса Сталиным Николаева. Эта сцена выдумана бывшим генералом НКВД от начала и до конца. Не мог Сталин беседовать с глазу на глаз с Запорожцем более часа накануне допроса Николаева по той простой причине, что Запорожца в Ленинграде не было. Точно установлено: с августа 1934 года он находился на излечении по поводу перелома ноги - на ипподроме упал с лошади, а с 13 ноября того же года проводил отпуск в Хосте. Возвратился в Ленинград уже после отъезда Сталина в Москву. Запорожец никогда с Николаевым не встречался, после совершённого преступления его не допрашивал, он не причастен к убийству Кирова. Запорожца привлёк к работе в ВЧК Дзержинский, длительное время он был резидентом советской разведки за рубежом и только в начале тридцатых годов вернулся в Союз.
Особенно тщательно проверялась версия о преднамеренной ликвидации Борисова, который оставался опасным свидетелем. В этой истории действительно много загадок. Его везли на допрос к Сталину - и вдруг неожиданная авария, смерть… В экспертизе тридцать четвёртого года сказано, что "повреждение костей черепа Борисова от удара очень значительной силы головой о твёрдый предмет, например, о каменную стену". Неужели во всём НКВД не могли найти подходящего транспорта, чтобы доставить охранника невредимым к самому вождю, ждавшему в Смольном? Трудно сегодня, почти через шестьдесят лет, объяснить, чем руководствовались чины из НКВД, снарядившие для этой цели обыкновенную открытую грузовую полуторку. И тем не менее авторитетнейшие военно-медицинские эксперты в 1990 году подтвердили точность врачебного заключения 1934 года.
Сталин допрашивал Николаева в день своего прибытия в Ленинград - 2 декабря. А уже 4 декабря один из приставленных в его камеру чекистов, Кацафа, доносил в рапорте на имя Агранова, что Николаев якобы во сне произнёс: "Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он человек волевой, а вот если арестуют Шатского - это мелюзга, он всё выдаст…" В тот же день Агранов на имя Сталина по прямому проводу сообщил: "Агентурным путём со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич… Эти лица враждебно настроены к тов. Сталину… Котолынов известен наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик…"
6 декабря три следователя - Агранов, Миронов и Дмитриев беспрестанно допрашивали подследственного. В тот день было оформлено семь протоколов его допросов. Можно себе представить, какими методами добивались оговоров невиновных людей, если уже 7 декабря он объявил голодовку, отказался идти на допрос и пытался покончить жизнь самоубийством. К следователям его доставляли принудительно, требуя назвать соучастников. Отчасти следствию помог дневник Николаева. Агранов сразу же ухватился за эту запись: "Я помню, как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята - Котолынов, Антонов, на периферии - Шатский…" Других помогали "вспоминать" следователи.
6 декабря арестовали Котолынова. Бывший член ЦК ВЛКСМ, он на всём протяжении предварительного и судебного следствия отрицал, что причастен к убийству Кирова. В суде заявил:
- Я стою буквально на коленях перед судом и клянусь, что ни от Антонова, ни от Звездова, ни от Николаева ничего не слышал о террористическом акте.
Отрицали и другие тринадцать человек, имена которых выбили у Николаева. На процессе Николаев допрашивался в отсутствие остальных тринадцати подсудимых. Сначала он попытался говорить, что действовал в одиночку, никаких соучастников у него не было, но председательствующий Ульрих быстро заставил его восстановить прежние показания.
Охранявший в суде Николаева чекист Гусев позже рассказывал, что после показаний в суде он кричал:
- Что я сделал, что я сделал? Теперь они меня подлецом назовут. Всё пропало.
После же объявления приговора охранник слышал, как Николаев сказал:
- Неужели так? Не может быть… Не может быть…
По словам Гусева, Николаев был уверен, что ему дадут не более трёх-четырёх лет.
Другие сотрудники НКВД рассказывали: "Когда был оглашён приговор, Николаев выкрикнул, что его обманули, и стукнулся головой о барьер".
Агранов передал спецдонесением в Москву: "Почти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно. Николаев воскликнул: "Жестоко…"