Подробности находим у А. Орлова. Арестованный в сентябре 1936 года и не желающий на первых порах даже разговаривать со следователями, Пятаков в январе тридцать седьмого на суде в Октябрьском зале Дома союзов уже признавался во вредительстве. Этому предшествовали неоднократные приезды Орджоникидзе в НКВД и встречи с помещённым в тюрьму Пятаковым. В первый раз, когда по приказанию Агранова подследственного доставили в кабинет заместителя Ежова и Орджоникидзе двинулся навстречу вошедшему, явно желая обнять его, Пятаков уклонился и отвёл его руки.
- Юрий! Я пришёл к тебе как друг! - воскликнул Орджоникидзе. - Я выдержал из-за тебя целый бой и не перестану за тебя бороться! Я говорил про тебя ему…
После этого Орджоникидзе попросил Агранова оставить его вдвоем с Пятаковым. Их разговор продолжался с глазу на глаз.
Вёл ли Орджоникидзе коварную игру с Пятаковым под давлением Сталина или был искренен? По-видимому, это навсегда останется тайной. Хотя Орлов не сомневается в честности и порядочности Серго. Сталин мог требовать от него покорности при решении важных государственных вопросов, но едва ли мог принудить его играть презренную роль пешки-провокатора. Другое дело, что Орджоникидзе, сам того не подозревая, мог выступать в этой незавидной роли.
Как бы там ни было, а спустя несколько дней после первой встречи Орджоникидзе снова появился в здании НКВД и опять был оставлен вдвоём с Пятаковым. На этот раз, перед тем как уйти, Орджоникидзе в присутствии Пятакова сообщил Агранову сталинское распоряжение: исключить из числа участников будущего процесса жену Пятакова и его личного секретаря Москалева. Их не следует вызывать в суд даже в качестве свидетелей. Стало яснее ясного, что самому Пятакову Орджоникидзе посоветовал уступить требованию Сталина и принять участие в жульническом судебном процессе, разумеется, в качестве подсудимого. Но для Орлова, как он пишет, оставалось несомненным, что Орджоникидзе при этом лично гарантировал Пятакову: смертный приговор ему вынесен не будет.
Поверил ли Пятаков Орджоникидзе? Орлов убеждён, что поверил. Пятаков знал, что Орджоникидзе лишён коварства, верен дружбе, к тому же не мог без его помощи руководить промышленностью. Заслуги Пятакова в осуществлении пятилетних планов в хозяйственном строительстве Орджоникидзе признавал открыто. Вполне допустимо, что Пятаков доверился ему ещё и потому, что тот был влиятельнейшим человеком в Политбюро, земляком и близким другом Сталина.
Короче, Пятаков после двух встреч с Орджоникидзе подписал ложное признание, в котором подтверждал, что, воспользовавшись поездкой в Берлин в декабре 1935 года, написал оттуда письмо Троцкому, находившемуся тогда в Норвегии. Пятаков якобы испрашивал директив Троцкого об оказании финансовой поддержки заговорщикам внутри СССР. Далее он подтвердил, что получил ответ Троцкого: тот якобы сообщал, что им достигнуто соглашение с германским нацистским правительством. По этому соглашению немцы обязались вступить в войну с Советским Союзом и помочь Троцкому захватить власть в СССР. В связи с этим соглашением Троцкий якобы требовал в письме к Пятакову, чтобы антисоветское подполье усилило свою вредительскую деятельность в промышленности.
Слушая на совещании в Кремле доклад о признаниях, сделанных Пятаковым, Сталин спросил: не лучше ли написать в обвинительном заключении, что Пятаков получил директивы Троцкого не по почте, а во время личной встречи с ним? Так родилась легенда о том, что Пятаков летал в Норвегию на свидание с Троцким, что самолёт был специальный, не рейсовый, его охотно дали для такого дела немецкие власти. Показания, уже подписанные Пятаковым о письме, якобы пришедшем от Троцкого, срочно переписали. Теперь уже фигурировала новая версия о том, что в середине декабря 1935 года Пятаков приземлился на аэродроме под Осло и, пройдя официальную проверку документов, отправился на машине к Троцкому, с которым вёл переговоры. Они обсуждали план свержения сталинского режима с помощью немецких штыков.
Наученные горьким опытом предыдущего процесса, когда была упомянута несуществующая гостиница "Бристоль", организаторы нового громкого дела предостерегли Пятакова от излишних подробностей. Он не должен был говорить, под каким именем он совершил поездку в Норвегию и получал ли он въездную визу. И тем не менее снова не удалось избежать международного скандала: ровно через два дня после того, как Пятаков изложил всю эту историю в суде, 25 января 1937 года норвежская газета "Афтенпостен" опубликовала заметку "Совещание Пятакова с Троцким в Осло выглядит совершенно неправдоподобно". В заметке сообщалось, что персонал аэродрома под Осло, где якобы приземлялся Пятаков, категорически отрицает приземление там каких бы то ни было гражданских самолётов в декабре 1935 года. Но это заявление уже не имело никакого значения, к тому же о нём в Советском Союзе многие не знали: норвежские газеты, как известно, в Москву тогда не поступали.
Процесс над Пятаковым, Серебряковым, Радеком, Сокольниковым и другими обвиняемыми проходил в январе 1937 года. Два месяца назад Орджоникидзе вернулся из отпуска. Отдыхал в Кисловодске, где и отметил своё 50-летие. В честь этой даты 27 октября 1936 года в Пятигорске провели торжественное заседание. Сам Григорий Константинович присутствовать на нём отказался, и это ещё раз говорит о его человеческих качествах. На заседание поехала жена, Зинаида Гавриловна. Позднее она вспоминала: "Вернувшись домой, я села у радиоприёмника и до четырёх часов утра слушала медленный голос диктора: он диктовал для газет всего Союза приветственные телеграммы, адресованные Серго".
Казалось, ничто не предвещало беды. По приезде в Москву Орджоникидзе с головой окунулся в наркоматовские дела. Оснований для особого беспокойства вроде не было: 50-летие отмечено страной как всенародный праздник, в честь юбиляра переименован город Владикавказ, имя Серго присвоено множеству заводов и колхозов, школ и институтов, улиц и площадей. Отношение к нему Сталина оставалось без изменений, таким же, каким оно сложилось с тех пор, когда Ленин незадолго до своей кончины несколько отдалил от себя Орджоникидзе - может быть потому, что лучше разглядел его слабые стороны, излишнюю горячность, недостаточно широкий кругозор, с которым можно было мириться в годы подпольной борьбы, а сейчас он уже явно не устраивал. Заметив некоторое охлаждение Владимира Ильича к Серго, особенно после "грузинского инцидента", Сталин не бросил его на произвол судьбы, а приблизил к себе.
До последнего времени бытовала версия о якобы исключительно дружеских отношениях между Сталиным и Орджоникидзе в течение всей их совместной работы. И только сейчас стало известно, что эти отношения имели довольно сложную историю, что их драматизм достигал порой весьма высокого напряжения. После долгих десятилетий молчания всё больше обнаруживается свидетельств и документов, из которых вытекает, что отношения между Сталиным и Орджоникидзе протекали не так ровно и гладко, как это преподносилось официальной историографией. Были здесь свои приливы и отливы. Очевидно одно - они постепенно обострялись, а затем пришли к полному кризису, завершившись трагической гибелью Серго. Облачка взаимонепонимания и размолвок чётко обозначились к середине тридцатых годов. Следует отметить, что на протяжении всех лет совместной работы Сталин настороженно следил за тем, как вёл себя его земляк. По свидетельству С.З. Гинзбурга, близко знавшего Серго много лет, особую подозрительность Сталина вызывала дружба Григория Константиновича с Кировым. Орджоникидзе после гибели Сергея Мироновича ушёл в себя, стал молчалив, ещё более сосредоточен.
"Получив сообщение об убийстве Кирова, Серго сказал Сталину, что хочет немедленно выехать в Ленинград, - пишет С.З. Гинзбург в своих записях, впервые напечатанных в 1991 году. - Сталин категорически воспротивился: "Тебе нельзя ехать, с твоим больным сердцем", - настаивал он. Но это, по-моему, были лукавые слова. Я глубоко убеждён, что Сталин отговаривал Серго от этого намерения потому, что знал: Орджоникидзе сделает всё, чтобы разобраться в подлинных обстоятельствах гибели Кирова. На мой взгляд, именно тогда и завязался тот узел, от которого потянулась ниточка к другой драме - смерти самого Серго, также при загадочных обстоятельствах".
Автор этих записок, содержащих немало потрясающих сенсаций, свидетельствует, в частности, что, по его наблюдениям, ближе к середине тридцатых годов Сталин начал охладевать к Орджоникидзе. Трудно сказать, что было причиной. Однако Гинзбург и его товарищи по работе стали замечать, как обычно жизнерадостный Серго возвращался со встреч и заседаний "наверху" посеревшим и задумчивым. Бывало, у него вырывалось:
- Нет, с этим я не соглашусь ни при каких условиях!
Гинзбург не знал точно, о чём идёт речь, и, конечно, не задавал некорректных вопросов. Но иногда Серго спрашивал его о том или ином работнике промышленности, и Гинзбург мог догадываться, что, очевидно, "там" шла речь о судьбе этих людей. В то время всё более сгущались тучи над многими руководителями строительных организаций и промышленности.
Главной опорой наркома, действительно имевшего образование в объёме фельдшерских курсов, были крупные специалисты, которых он умел привлечь к работе и зажечь своим энтузиазмом. Многих из них он спасал от ареста или вызволял из тюрьмы. Сегодня, например, известно, что именно Орджоникидзе привлёк к проектированию первого советского блюминга ранее осужденных инженеров. В делах абсолютного большинства репрессированных работников тяжёлой промышленности отсутствуют санкции Орджоникидзе - он отказывался их давать. Сталина это раздражало, он неоднократно упрекал Орджоникидзе в либерализме, но внешне - для общественного мнения - делал вид, что в его отношениях с Серго всё в порядке.
Простодушный, наивный Орджоникидзе только посмеивался, когда до его ушей долетали разговоры о том, что аппарат наркомата засорен троцкистами и шпионами. Друзья предупреждали: у Сталина и Молотова складывается убеждение, что беспечный нарком примирился с вредительством на металлургических комбинатах и шахтах, на заводах и фабриках. Орджоникидзе не верил этим слухам до тех пор, пока однажды Сталин на заседании Политбюро чуть ли не напрямую обвинил наркома в попустительстве врагам народа. Вспыливший Орджоникидзе и здесь показал свой крутой нрав: на следующий день учредил особую инспекцию, которой поручил проверить состояние дел на местах. Во главе каждой комиссии стоял опытный чекист из бывших сотрудников Дзержинского.
Ответная реакция была страшной: арест старшего брата Папулии. В тридцатых годах он работал начальником политотдела управления Кавказской железной дороги. В тюрьму его увезли вместе с женой и детьми. Арестовывая Папулию, Берия тонко рассчитал удар. Зная, что Папулия был наставником Серго в юности, убедил генсека припугнуть этим популярного в партии Орджоникидзе. Не подозревая, что старший брат взят по прямому указанию Сталина, Серго напрасно уговаривал генсека допросить Папулию самолично, чтобы убедиться в его невиновности.
- Какой он враг? Папулия принимал меня в партию. Значит, и меня надо заодно арестовать.
Забегая вперёд, скажем, что Папулия из тюрьмы уже не вышел. Тройка приговорила его к смертной казни. По некоторым сведениям, после смерти Серго Папулию пытали в кабинете Берии, там же и застрелили. Перед кончиной старый большевик выхаркнул кровь на роскошный том "К истории большевистских организаций Закавказья" - "шедевра" Берии как литератора и историографа.
Между тем в Москву возвращались комиссии, посланные Орджоникидзе на места для проверки обоснованности арестов, которые прокатились по большинству объектов наркомата тяжёлой промышленности. Одну за одной перечитывал Серго справки, светлел лицом: нигде не обнаружено ни вредительства, ни саботажа. На основании отчётов комиссий было составлено официальное письмо в Политбюро, в котором отвергались обвинения в попустительстве врагам народа, свившим гнёзда на предприятиях отрасли. Берия докладывает Сталину, что, по имеющимся агентурным данным, взбешенный Орджоникидзе хочет воспользоваться трибуной предстоящего пленума, на котором ему поручено выступить с содокладом о вредительстве в промышленности, чтобы дать бой НКВД. С этой целью нарком послал на места экспертов, собирает материал о работе индустрии, о её кадрах. Речь шла о печально известном февральско-мартовском Пленуме 1937 года, основной доклад на котором - о необходимости массовых репрессий - сделал Ежов.
Намерение Орджоникидзе опровергнуть на пленуме обвинения во вредительстве не на шутку испугало Ежова, Берию и самого Сталина. В кремлёвской квартире наркома производится обыск. Это было 16 февраля. Открытие пленума намечалось на 19-е. Оскорблённый и разгневанный Серго всю ночь с 16 на 17 февраля звонил Сталину. Дозвонившись под утро, услышал холодно-спокойный ответ:
- Это такой орган, который и у меня может сделать обыск. Ничего особенного…
Утром 17 февраля Орджоникидзе узнает, что все члены комиссий, направленные им на заводы и стройки наркомата, арестованы. В эту же ночь. Вместе с жёнами. Через несколько дней на Лубянку доставят всех начальников главных управлений Наркомтяжпрома. После кончины Серго такая же участь постигнет начальника его личной охраны Ефимова, личного секретаря Семушкина, всех людей, которые обслуживали Серго, включая сторожа на даче.
Позднее были арестованы младшие братья Орджоникидзе - Константин и Вано. Архив Серго был изъят и передан на "изучение" Берии. Горькой чаши репрессий не миновали почти все его родственники. Видимо, Сталин всё же опасался, что Орджоникидзе заранее написал вариант письма пленуму и отдал его на сохранение кому-то из своих - для публичного оглашения.
Установлено, что утром 17 февраля у Орджоникидзе был разговор со Сталиным с глазу на глаз, и продолжался он несколько часов. Потом был второй разговор, безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, бранью на русском и грузинском языках. Характер этих разговоров неизвестен. Они проходили без свидетелей. А. Антонов-Овсеенко приводит такую деталь, ссылаясь на свидетельство многолетнего сотрудника аппарата ЦК: "Сталин с порога отвергал все упрёки и обвинения наркома, требуя от него разоблачения "врагов народа". Доведённый до крайности, Серго схватил Кобу обеими руками и, приподняв, бросил на пол. Тот молча поднялся, а Серго выбежал, хлопнув дверью. Через 20 минут на квартиру Орджоникидзе явился посланец Сталина:
- Григорий Константинович, вы должны тут сами с собой разобраться. В противном случае за вами через час придут.
Что обострило их отношения? Когда между ними пробежала чёрная кошка? Одна из наиболее распространённых версий заключается в том, что началом образования пропасти следует считать дни работы ХVII съезда партии - якобы тогда недовольные Сталиным собрались на квартире Орджоникидзе и вместе с ним обсуждали вопрос о смещении генсека. Другая версия тоже вполне правдоподобна: коварство Сталина в истории с Пятаковым. Обман вождя потряс Серго, и он начал готовить своё выступление на февральском пленуме ЦК, до конца поняв, что если не сказать всей правды, то делу Ленина будет нанесён такой удар, который поставит вопрос о жизни и смерти самой идеи социализма. А поскольку Сталин знал всё обо всех, особенно о тех, кто был самим собою, Серго, работавший над обвинительной речью против террора, был убит по прямому указанию Сталина.
Совершенно необъяснимо и то, что никакого расследования обстоятельств смерти Орджоникидзе не проводилось. Более того, не было даже осмотрено пулевое отверстие, не говоря уже о других экспертизах. Очевидно, необходимости в этом не ощущалось, поскольку в оборот была запущена официальная версия о смерти в результате паралича сердца.
Уже в наши дни обнаружена неувязка во времени смерти. В газетных сообщениях указывалось, что она наступила в 17 часов 30 минут. А между тем С.З. Гинзбург утверждает, что он хорошо помнит: его и группу ответственных работников вызвали в наркомат в 15 часов, и там в длинном главном коридоре здания к нему подбежал заместитель наркома Серебровский и сообщил скорбную весть. Оттуда они уехали на квартиру покойного и прибыли туда в 17 часов.
Поднявшись на второй этаж и пройдя в большую комнату - столовую, они увидели много незнакомых людей, разговаривавших между собой. Вошедших, а их было пятеро - Серебровский, Гинзбург, брат Лазаря Кагановича Михаил, и ещё двое, их фамилий Гинзбург не помнит, - попросили зайти в спальню, где на кровати лежал Серго, прикрытый до плеч покрывалом. Было такое впечатление, что он просто крепко спит. Сбоку, вдоль кровати, стояли Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Каганович, Микоян, Ежов, Хрущёв и другие. В молчании простояли восемь - десять минут.
"Сталин первым нарушил молчание, внятно и отчётливо заметив: "Вот что значит, Серго с больным сердцем работал на износ и сердце не выдержало…" - так описывает эту сцену С.З. Гинзбург, очевидцем которой он был. - Он сказал далее, обращаясь к своему ближайшему окружению, что пора уходить. Они ушли, а мы, постояв ещё несколько минут у постели Серго, перешли из спальни в столовую, где находилось много незнакомых людей.
На прощание Сталин что-то сказал в коридоре Зинаиде Гавриловне. Через много лет, уже после смерти Сталина, она рассказала, что Сталин её резко предупредил: "Зина, никому ни слова о подробностях смерти Серго, ничего, кроме официального сообщения. Ты меня ведь знаешь…" Зинаида Гавриловна отлично всё знала и многие годы молчала…
Прошли годы. Как-то при встрече Никита Сергеевич Хрущёв спросил меня: "Семён, ты тогда с нами был на квартире у Серго. Ты знал, что было причиной его смерти?" Я ответил, что, кроме официальной версии, мне ничего не известно. Никита Сергеевич сказал мне, что в то время и он, кандидат в члены Политбюро, тоже ничего другого не знал".
А вот что пишет по этому поводу Р. Медведев со ссылкой на жену Серго. Вечером 17 февраля Орджоникидзе, несмотря на крушение отношений со Сталиным, отправился на работу в наркомат. Подписал множество телеграмм, деловых бумаг, назначил ряд встреч на следующий день. Однако утром следующего дня не поднялся с кровати, не оделся и не вышел к завтраку. Просил никого не заходить к себе и всё время что-то писал. Днём в квартиру Серго пришёл его друг Г. Гвахария. Но Серго не принял его, велел лишь накормить его в столовой. Стало темнеть. Решив ещё раз зайти в спальню к мужу, Зинаида Гавриловна, проходя через гостиную, зажгла свет. И в этот момент в спальне раздался выстрел. Вбежав туда, она увидела мужа, лежавшего на кровати. Он был уже мёртв.
Она сразу же позвонила Сталину, квартира которого была напротив. Он пришёл не сразу - сначала собрал членов Политбюро. В спальню вбежала и сестра жены. Она увидела на письменном столе листки бумаги, исписанные бисерным почерком Серго. Вера Гавриловна схватила эти листки и зажала в руке, читать она не могла. Когда Сталин вошёл в спальню в сопровождении Молотова, Ворошилова и других членов Политбюро, он сразу увидел листки в руке у Веры Гавриловны и вырвал их. Зинаида Гавриловна, рыдая, воскликнула:
- Не уберегли Серго ни для меня, ни для партии!
- Молчи, дура! - оборвал её Сталин.
Рой Медведев впервые опубликовал хранящиеся у него рукописные воспоминания Константина, младшего брата Серго. Константин работал в Управлении гидрометеослужбы при Совнаркоме СССР. Арестовали его в 1937 году сразу после гибели старших братьев, и провёл он в лагерях шестнадцать лет, дождавшись реабилитации лишь после смерти Сталина.