Можно не без основания спросить, разве тот план не заслуживал более полного рассмотрения объединенным англо-французским штабом, когда у них еще было время и рассмотреть политические аспекты этого плана, и должным образом подготовиться к его осуществлению, учитывая известную оппозицию Бельгии и Голландии к подобного рода предложениям.
Возникает также вопрос, рассматривался ли этот план и не был ли он отклонен вследствие возражений со стороны Бельгии. Имеющиеся данные о штабных переговорах подтверждают, что этот вопрос ставился на обсуждение, но по политическим соображениям ему не было придано серьезного значения. Здесь нам, однако, важно отметить, что 1 сентября 1939 года французский главнокомандующий все же считал возможным (с военной точки зрения) двинуть свои войска через Бельгию, если позволят сложившиеся политические условия. Важно, что план не указывает на полную невозможность предпринять такое контрнаступление при данных обстоятельствах. Он не подтверждает того вывода, что французская армия не смогла бы предпринять энергичное контрнаступление против немцев, даже если бы у политиков и военных лидеров в Лондоне и Париже были воля и желание осуществить его.
Вторым необоснованным предположением "историков школы Лиддел Гарта" было утверждение, что французы не могли вовремя провести мобилизацию, чтобы предпринять эффективные операции. Во многом эти утверждения основываются на заявлении Гамелена, что ему нужно было 17 дней со дня объявления мобилизации, за который впоследствии он принял 1 сентября. Это не было ни правильно, ни оправданно.
Теперь нам будет ясно, почему мы ранее столь тщательно останавливались на датах французской мобилизации. Предварительная мобилизация фактически началась 21 августа. Больше того, значительная часть личного состава оборонительных сооружений и приграничных войск была уже на позициях за несколько дней до общей мобилизации. Документы, обнаруженные немцами, когда они заняли Париж, показывают, что мобилизация в основном была завершена к 4 сентября и что уже тогда французская армия была готова к ведению боевых операций. К 10 сентября французы довели до штатной численности личный состав бронетанковых войск и артиллерии. Фактически они имели все, кроме желания нанести удар.
Французы отмобилизовали 110 дивизий. После выделения войск для прикрытия границы с Италией и 14 дивизий в Северной Африке генерал Гамелен имел 85 полностью обученных и оснащенных дивизий против немецкой армии фон Лееба в составе 11 кадровых дивизий, поддерживаемых 25 недоукомплектованными, в основном необученными и слабо оснащенными дивизиями второй волны, местной самообороны и частей подготовки пополнений. У Гамелена было шестикратное превосходство в орудиях; кроме дивизионной артиллерии у него было 1600 орудий против 300 немецких орудий; французские орудия были лучше и более крупного калибра, чем у немцев. У Гамелена в войсках против немцев было 35 тыс. кадровых офицеров, а у немцев - менее 10 тыс. У Гамелена было 3286 танков, у немцев - ни одного. У французов и англичан вместе было 934 исправных боевых истребителя; немцы на Западном фронте, по существу, в это время не имели ни одного боевого самолета; англичане имели 776 исправных бомбардировщиков, а немцы фактически не имели ни одного на Западном фронте.
В центральном секторе между Рейном и Мозелем, где в 1938 году Гамелен планировал нанести свой главный удар, на позициях к 4 сентября, когда завершилась мобилизация, было 40 французских дивизий. Немцы сосредоточили 17 кадровых дивизий с поддерживающими частями весьма невысокой боеспособности, тогда как французы с каждым днем наращивали свои силы.
Если бы Гамелен осуществил свой план, он не только прорвался бы к сердцу Германии в направлении Майнца, но и захлопнул бы западню для основного костяка немецкой армии на Саарском фронте. Нет надобности говорить о последствиях такой операции для всего хода войны против поляков. Достаточно сказать, что вся Западная Германия оказалась бы широко открытой для вторжения, а это, возможно, подтолкнуло бы немецких генералов на действия против Гитлера.
Генералы Гальдер, Кейтель, Лееб, Витцлебен, Вестфаль и Манштейн предусматривали возможные варианты наступательных действий союзников, которые могли бы опрокинуть немецкую оборону на Западе. Но мы здесь можем ограничиться тем планом, который подготовил французский генеральный штаб, но который, очевидно, никогда серьезно правительства Англии и Франции и их генеральные штабы не рассматривали. Генерал Жорж, командовавший войсками на важнейшем французском секторе, докладывал 4 сентября, что его войска заняли позиции и готовы перейти в наступление.
Английское правительство и комитет начальников штабов, в свою очередь, не более французов мыслили категориями немедленных действий или собирались воспользоваться теми возможностями, которые представлялись в результате занятости вермахта на польском фронте. В Англии больше всего беспокоились о том, чтобы не сделать ничего такого, что прервало бы запланированное наращивание военно-воздушной мощи, чтобы "не растрачивать ресурсы на второстепенные цели", как это было сформулировано в официальных выводах. Но, кажется, никто, за исключением коммодора авиации Слессора, не предложил главную цель, на которую можно было направить бомбардировочную авиацию. Штаб ВВС Англии смотрел на свое бомбардировочное авиакомандование прежде всего как на объединение, нуждающееся в сохранении и расширении; это считалось главным, и его использование предусматривалось только в случае необходимости предотвратить поражение. В результате "англичане были согласны на практике осуществлять политику ограниченных бомбардировок", которая, как утверждалось, была одобрена французами, в то время как вермахт приступил к разгрому Польши. Больше того, руководство английских ВВС докладывало, что, поскольку люфтваффе атаковали только военные объекты в Польше, "бомбардировочное авиакомандование будет ограничивать свои действия атаками на военно-морской флот Германии и распространением пропагандистских листовок над территорией Германии".
Предположение, что люфтваффе действовали только против военных объектов (Варшава была одним из них), выдвинутое руководством английских ВВС и английской армии в качестве аргумента против тех, кто хотел активного вмешательства бомбардировочного авиакомандования в боевые действия против Германии, было отвергнуто некоторыми высокопоставленными офицерами в английских ВВС.
Коммодор авиации Слессор, являвшийся начальником отдела планирования штаба ВВС Англии и членом объединенного англо-французского штаба со дня его создания в марте, подверг сомнению разумность такой политики в своем меморандуме на имя начальника штаба ВВС, подготовленном в ходе первой недели войны. Учитывая, что представившаяся возможность напасть на Германию, когда она погрязла на другом фронте, приносилась в жертву вследствие приверженности к принятой политике сохранения в целости бомбардировочной авиации, Слессор писал: "Хотя численность нашей авиации в воздухе является важнейшим фактором, нельзя игнорировать другие важные соображения. Мы теперь находимся в состоянии войны со страной, обладающей внушительным фасадом своей вооруженной мощи. Однако эта страна со своим фасадом насквозь прогнила, ослабела в финансовом и экономическом отношении и уже погрязла на другом фронте боевых действий… В настоящее время инициатива за нами. Если мы воспользуемся ею теперь, то можем добиться важных результатов, если мы упустим инициативу вследствие выжидания, то, вероятно, потеряем значительно больше, чем выиграем".
Это было здравое, почти пророческое предупреждение, о котором Джон Слессор позднее в своих мемуарах странно умалчивает.
Оценку обстановки того времени, данную Слессором, разделял и помощник начальника штаба ВВС вице-маршал авиации Дуглас. В своих мемуарах лорд Дуглас описывает, что события развернулись в совершенно ином направлении, чем предполагали. Вместо того чтобы разрешить английским ВВС участвовать в войне, их удерживали на привязи. Английские ВВС должны были получить приказ начать воздушное наступление против Германии немедленнно. Вместо этого немцам позволили диктовать англичанам политику и образ действий. Дуглас и штаб ВВС с горечью переживали крах такой политики и унижение, видя уничтожение Польши, в то время как западные союзники пальцем не шевельнули, чтобы помочь ей. Они чувствовали, что единственное возможное объяснение такому поведению нужно искать в том, что премьер-министр и кабинет все еще надеялись договориться с Гитлером после разгрома им Польши.
Но было, однако, и другое возможное объяснение. Рекомендации, которые выносили английский и французский комитеты начальников штабов, с тех пор как они начали совместное обсуждение, сводились к тому, чтобы предостерегать свои правительства от принятия решительных мер. Как мы видели, военные, авиационные и военно-морские советники правительств все время твердили, что они не в состоянии оказать какую-либо помощь Польше или нанести более или менее ощутимый удар по Германии. И все же, даже исключая особые обстоятельства, связанные с военно-морским флотом, нельзя избежать вывода, что англо-французское контрнаступление в широких масштабах (в условиях 1939 года) было возможно и почти наверняка оказалось бы успешным.
Поэтому генеральные штабы Англии и Франции должны вместе со своими правительствами разделять серьезную ответственность за отказ дать сражение, которое могло быть выиграно и которое могло решить исход второй мировой войны в сентябре 1939 года. Представившаяся возможность исчезла, чтобы никогда больше не повториться.
7. Урок сентября - "Чтобы поймать рыбу, нужно научиться мыслить, как рыба"
Нет какого-то одного действия, одного человека и какой-то одной политики, на которые можно было бы возложить ответственность за промах англичан и французов в деле обеспечения победы и завершения войны против Гитлера осенью 1939 года. Люди делали ошибки, и они продолжают еще делать их. Добрые намерения и высокие моральные соображения завели людей на такой путь действий, который навлек катастрофу на свои и чужие народы. И люди, находившиеся у власти в Англии и во Франции, опускались до обмана своих народов, своих коллег по кабинету министров и своего польского союзника не потому, что хотели предать Польшу, а потому, что они самым искренним образом верили, что этими средствами, сколь ни сомнительными, они смогут удержать Гитлера от развязывания войны. Однако в конечном счете они предали поляков, так как ими самими овладел страх перед возможными результатами нападения люфтваффе на города Англии и Франции. Эта вера и этот страх были обоснованы и оправдывались той информацией, какой английское и французское правительства и их советники располагали в то время.
Характер информации, ее источник и ее интерпретация - вот что требует самого тщательного рассмотрения, прежде чем мы закончим исследование по поводу этой решающей битвы, которая не произошла. Вместе с тем необходимо также рассмотреть и другие сопутствующие факторы, приведшие правительства союзных держав к нерешительности в 1939 году и способствовавшие формулированию разведывательной информации, доступной всем правительствам, ибо в итоге всего анализа выясняется, что самой крупной Ошибкой была та, которую совершили Гитлер и немецкие генералы, с готовностью пошедшие за фюрером, пока на карте была только Польша.
Политические взгляды и оценки чаще всего основывались на социальных предубеждениях и обусловливались характером предвоенного общества, все еще в сильной степени изолированного в замкнутые группы, сформированные классовой структурой Англии и Франции, и иерархическим военным и национал-социалистским обществом Германии 1939 года. Даже такие крупнейшие социальные потрясения, как всеобщая стачка 1926 года, не вызвали классового возбуждения той интенсивности и ожесточенности, какое наблюдалось в год перед началом войны.
Концепция национал-социалистской Германии как бастиона против русского коммунизма была воспринята значительно шире среди правящих и высших классов Англии и Западной Европы, чем это может предполагать новое поколение спустя тридцать лет. В большинстве случаев не сочувствие или поддержка расовой политики и идей нацистов и фашистов приводили к прощению действий нацистов и к недостаточному противодействию со стороны демократий, короче говоря, к политике умиротворения; они проистекали в большинстве случаев от страха перед распространением русского влияния.
Чемберлен отмечал свое "глубочайшее недоверие к России" и к ее побудительным мотивам через какие-нибудь десять дней после того, как Гитлер оккупировал Прагу, а в течение последующих шести месяцев в своих частных письмах он продолжал выражать свое искреннее убеждение, что Гитлер желал мирного урегулирования с Англией и не стремился к войне. Биограф Чемберлена справедливо подчеркивал, что это было вызвано вовсе не предрассудками. По его утверждению, оно основывалось на данных разведки и информации, которую представляли Чемберлену, о характере русской власти и ее вооруженных сил и, надо полагать, также на информации о Германии и намерениях Гитлера.
Невиль Чемберлен не был исключением. Наоборот, он был одним из наиболее типичных людей своего времени и своего класса, политических деятелей и военных, которые вершили делами в те предвоенные месяцы. Их взгляды были удивительно едины, хотя в стаде и были отдельные паршивые овцы, шедшие не в ногу со своим классом. Частные заметки Джонса, лорда Лотиана и Айронсайда показывают, что тогдашние руководители Англии не были ни злодеями, ни глупцами, а просто частью строго ограниченного общества, жившего в пределах своего умственного кругозора и оперировавшего закостенелыми политическими и стратегическими концепциями; их подбадривали представители правящих классов Германии, которые, часто не имея намерений работать на руку Гитлеру, даже не подозревали, что льют воду как раз на его мельницу.
Сочетание всех этих факторов вместе с дипломатической и разведывательной информацией, собираемой и интерпретируемой людьми своего же класса и тех же общих взглядов, создавало фундамент для стратегической концепции, на которой англичане и французы (как ни странно, но и Гитлер) основывали роковые политические курсы, неизбежно приведшие к сентябрю.
Правительства и генеральные штабы Англии и Франции были убеждены, исходя из своих собственных взглядов и логики (а также на основе дипломатической и разведывательной информации), что Гитлер отступит перед угрозой риска мировой войны. Они верили, что их твердые заявления и конфиденциальные дипломатические послания вместе с договорами и пактами о взаимопомощи подействуют на Гитлера как соответствующее сдерживающее средство. (Они не были даже полностью уверены в воинственных намерениях Гитлера.) Гитлер в свою очередь тоже верил (не без определенного основания после Мюнхена), что англичане и французы не пойдут на риск мировой войны и угрозу уничтожения своих городов немецкой авиацией ради сохранения целостности Польши, где ни одна из этих стран не имеет жизненно важных интересов, которые оказались бы под угрозой.
Расчеты той и другой стороны были ошибочными. Обе стороны основывали их, по меньшей мере, частично на информации, полученной через обычные дипломатические и военные каналы. Обе стороны в значительной степени обманывали друг друга. Англичане не собирались в 1939 году оказывать немедленную помощь полякам, как только они подвергнутся нападению; не собирались оказывать помощь и французы. Немецкий обман в некотором смысле был куда более опасным для Гитлера: у него не было средств ни в воздухе, ни на суше, чтобы подкрепить свои угрозы против англичан и французов. По существу, в сентябре последнее слово принадлежало западным союзникам. Как сказал Черчилль, они были хозяевами положения. Соответствующие сдерживающие средства, однако, не сработали, хотя как западные союзники, так и немцы верили в их военную реальность: англичане и французы страшились ударной мощи люфтваффе, а немцы знали, что сто французских дивизий не были ни пугалом, ни мифом. Обе стороны ошибались в психологической оценке возможности, что противник был готов идти на риск мировой войны. Однако Гитлер, как и англо-французские союзники, был готов идти на такой риск, даже если обе стороны имели сомнения и колебания. Здесь важно отметить, что они решили идти на риск мировой войны, и не было эффективного колокола, в который можно было ударить и предупредить каждое правительство, английское, французское и немецкое, об этом одинаковом курсе, что в данном случае было важнее всего прочего.
Многомиллионный поток слов, конфиденциальная и совершенно секретная информация, донесения и сплетни дипломатов, подробности по военным вопросам и экономические оценки попадали через разведывательный аппарат (во всех его аспектах) к людям, принимавшим решения в Лондоне, Париже, Берлине, Риме и Варшаве. Что они знали, когда пробил час принятия решений? Мы видим их действующими в сплошном тумане неведения, ошибочной информации и ошибочных суждений, в котором они действовали. И поэтому нам теперь следует ближе рассмотреть этот "аппарат", на который полагались при своей ориентировке Чемберлен, Даладье, Гитлер и Муссолини.
Что представлял собой в действительности "разведывательный аппарат", военный и дипломатический, летом 1939 года?
Это была странная мешанина. В Англии этот "аппарат" находился под контролем главы секретной службы и министра иностранных дел. Вся военная, военно-морская и авиационная разведка в конечном счете оказывалась под контролем министра иностранных дел (в то время им был лорд Галифакс). Естественно, он также контролировал и всю разведывательную деятельность министерства иностранных дел, тот бесконечный поток телеграмм, писем, официальных донесений, который поступал в министерство иностранных дел от всех английских миссий за границей, от "привилегированных шпионов", как назвал послов Пиго в своем политическом словаре в 1794 году. Однако не было центрального органа, который координировал бы информацию, оценивал и проверял ее, готовил продуманные резюме для кабинета министров при принятии решений. Все это носило случайный характер; часто в это дело вмешивались непрофессионалы, а министры принимали скороспелые решения, основываясь на неподтвердившихся слухах. В марте 1939 года была поднята по тревоге вся система местной обороны на основании слухов, что немцы собирались напасть на английский военно-морской флот. С другой стороны, мы видели, что предупреждению со стороны старшего офицера министерства иностранных дел не было придано должного внимания ни Кадоганом, ни министром иностранных дел.