Приведенные строки отчетливо характеризуют арет?) в представлении Архилоха. Тут нет речи ни о богатстве, ни о благородном (а то и божественном) происхождении. Ибо, участник многих битв, поэт знал настоящую цену всему этому. Архилох был поэтом, который "полной рукой черпал из сокровищницы человеческого гения, облагородив и форму, и содержание греческой литературы". К этому следует добавить, что Архилох был социальным творцом, остро ощущавшим дух и требования времени.
Его современник (или живший несколько позже) Тиртей ненамного уступал Архилоху в эмоциональности. Выразитель интересов Спарты, он был ярким и тенденциозным поэтом. Его понимание и оценка ἁρετή во многом совпадают с оценкой Архилоха.
Наивысшей доблестью человека и гражданина Тиртей считает воинское умение, опирающееся на физическую мощь. У него эта тема звучит еще более целенаправленно, нежели у Архилоха, круг интересов которого был несравненно шире, чем у вдохновителя лакедемонян.
В одном из стихотворений Тиртей наставляет молодежь:
Я не считаю ни памяти доброй, ни славы достойным
Мужа за ног быстроту или за силу в борьбе,
Хоть бы он даже был равен циклопам и ростом, и силой,
Или фракийский Борей в беге ему уступал,
Хоть бы он видом был даже прелестней красавца Тифона
Или богатством своим Мида с Киниром затмил.
Хоть бы он царственней был Танталова сына Пелопа.
Или Адрастов язык сладкоречивый имел,
Хоть бы он всякую славу стяжал, кроме доблестной силы!
Ибо не будет никто доблестным мужем в войне,
Если не будет отважно стоять в виду сечи кровавой
Или стремиться вперед в бой рукопашный с врагом:
Эта лишь доблесть и этот лишь подвиг для юного мужа
Лучше, прекраснее всех прочих похвал средь людей.
Когда у знаменитого Леонида спросили его мнение о Тиртее, тот ответил: "αγαθος νεων φυχας αικαλλειν" (способен возбуждать души юношей).
Как видим, и Архилох, и Тиртей, оба творившие приблизительно в середине VII века до н. э., во многом одинаково определяют роль и место спортивной агонистики в жизни человеческого общества. Правда, Тиртей предъявляет к соотечественникам более определенные требования. Но у обоих поэтов сила и телесная красота могут войти как составные элементы в понятие доблести и чести лишь на службе у отечества – у родного города.
Все чаще физическая универсальность уступает первенство моральным качествам и порой богатству. Примечательно, что несколько позднее Платон в своем "Государстве" выше всего ценил в гражданах именно эти качества: быть защитником отечеству и в физическом, и в экономическом аспектах.
Почти на столетие позже Архилоха и Тиртея выступил со своими элегиями Феогнид. К этому времени власть денег в полисах настолько усилилась, что это нашло многократное отражение в стихах поэта.
В начале Первой элегии, наставляя Кирна, Феогнид говорит тому, что верный друг всегда дороже золота и серебра. Чуть дальше поэт сообщает, что главное в человеческой жизни – счастье. Оно выше богатства тоже. Подойдя к середине элегии, Феогнид, однако, вынужден констатировать, что бедность – страшнейшее несчастье для человека. И еще через несколько стихов признается:
Для большинства же людей наивысшая
доблесть – богатство,
Новое веяние проступает в этих строках прямолинейно и недвусмысленно. Наиболее всесторонне и обоснованно в этот период аристократическую агонистику и аристократические идеалы вообще критикует Ксенофан. К тому времени здоровые корни древнегреческого спорта уже весьма основательно были поражены микробами профессионализма.
Атлетика и медицина
Победить на Олимпийском стадионе теперь мог лишь тот, кто тренировался систематически и упорно, отложив все остальные занятия. Или же, как было сказано, те выходцы из мастеровых, торговцев и бедноты, которые в силу жизненной необходимости стали атлетами-профессионалами и выступали на играх за деньги.
С другой стороны, все возрастает роль искусства и знаний в жизни древнегреческих государств. У науки возникают общие точки соприкосновения с агонистикой: педотрибы и гимнасты постигают начатки медицины и физиологии, зарождаются не только основы лечебной физкультуры, но и определенные методы тренировок атлетов.
В одном из своих диалогов Платон влагает в уста Сократа такие слова: "…в общем служении телу я вижу две части: гимнастику и медицину. И эти части, взятые вместе, относясь к одному и тому же предмету, находятся во взаимном общении, хотя и отличаются одна от другой".
Аристотель с большим уважением писал о педотрибе Геродике из Селимврии. Современник Гиппократа, этот тренер, когда заболел, придумал для себя систему упражнений. Специальной тренировкой он добился того, что организм лучше усваивал пищу и окреп.
Вначале гимнастами назывались у эллинов обычные учителя в гимнасиях и палестрах, тренировавшие юных греков. Однако впоследствии это звание носил не столько тренер, сколько человек, понимающий целебную силу физических упражнений. Как метод лечения гимнастика возникла значительно позже спорта: в своем медицинском значении это слово родилось лишь в Y веке до н. э. И местом его рождения были античные стадионы.
Так, Иккос из Тарента, первый из греков начавший лечить физическими упражнениями, называл себя еще просто педотрибом. Примечательно, что в 446 году до н. э. Иккос стал олимпиоником.
Кстати, диету как способ лечения в Элладе ввели впервые именно гимнасты и педотрибы, а не врачи.
Теоретические обобщения рождались на основе многолетнего опыта атлетов и их воспитателей. У Павсания есть рассказ о Гисимоне из Элиды, который "…когда был еще мальчиком, страдал простудой мышц (т. е. ревматизмом. – Ю. Ш.) и решил заняться пятиборьем, чтобы с помощью упражнений стать здоровым человеком. Впоследствии он победил в Олимпии и в Немее".
Очень много подобных повествований находим у древнегреческих прозаиков не только классического, но и эллинистического и даже римского периодов. Упражнения делают больного человека атлетом, победителем – этот мотив широко распространен в древнегреческой литературе, начиная с V века до н. э. и кончая III веком н. э.
В этом отношении интересен рассказ Элиана о некоем Стратоне: "Принадлежа к знатному роду, он, однако, совершенно пренебрегал телесными упражнениями. Но когда стал страдать болезнью селезенки и врачи предписали ему упражняться в гимнасии, Стратой сначала предавался этому настолько, насколько было необходимо для здоровья. Постепенно делая успехи в этих занятиях и отдавшись им безраздельно, Стратон во время Олимпийских игр оказался в один день победителем в борьбе и панкратии. Он и вторично завоевал победу в Олимпии, а также отличился на Немейских, Пифийских и Истмийских играх".
Многие античные врачи были хорошими атлетами. Сам Гиппократ не раз выходил победителем в борьбе и на конных состязаниях.
Отец медицины был очень высокого мнения о целебных свойствах физических упражнений, о практической смекалке и открытиях учителей гимнастики. В своем труде "О древней медицине" Гиппократ писал: "…Те, которые заведуют гимнастикой и укреплением сил, постоянно открывают что-нибудь, посредством чего всякий, пользуясь известной пищей и питьем, может наилегче достигать укрепления и делаться могучим и здоровым", Почти в каждом труде отца медицины можно прочесть рекомендации гимнастического характера с целью лечения различных заболеваний.
Большое значение придавал Гиппократ образу жизни людей, всегда связывая их здоровье и склонности с существующими социальными условиями. Великий медик имел возможность сравнивать образ жизни различных народов и делает несомненно социальный вывод: "…от покоя и лености возрастает трусость, а от упражнений и трудов – храбрость".
Наконец, публичные чтения писателями и учеными своих произведений перед олимпийской или даже просто гимнасийной аудиторией тоже являются свидетельством неуклонно возрастающей роли интеллекта.
Критика "спортивной идиотии". Ксенофан. Две триады
В это время многие уже начинают понимать пагубность нездорового ажиотажа, который разгорается на стадионах. Почти обожествляя атлетов-любимцев, публика нередко превозносила их лишь за силу кулачного удара или умение изуродовать противника, оставаясь в рамках жестких параграфов Олимпийского устава. Против этого страстно выступали Еврипид, Аристофан, Исократ, Эпиктет, Дион Хрисостом и другие.
Итак, "…уже в древности восставали против спортивной идиотии, ратуя за разумный спорт, против его переоценки вообще и теневых сторон в особенности".
Из всех древнегреческих поэтов классической эпохи подобная критика наиболее широко представлена у Ксенофана.
В одной из его элегий выражена досада и горькая ирония по поводу бессмысленного возвеличивания недалеких и ограниченных атлетов, победы которых не приносят никакой общественно-практической пользы полису и соотечественникам.
В то же время ученые, поэты и другие люди, ежедневно думающие и пекущиеся о благе отечества, остаются в тени. Поэт сетует по поводу того, что удачливый пятиборец, кулачный боец, борец, всадник, даже жестокий панкратиаст, завоевав олимпийский приз, прославится среди земляков, получит от них дары и пожизненное содержание, хотя действительных заслуг у него значительно меньше, чем у тех, чье "искусство выше всякой силы коня или мужа" (с. 1-12).
Поэт подчеркивает, что знание, умение, общий интеллект, наука, искусство приносят обществу неизмеримо большую пользу, нежели простая быстрота ног или бездумная сила могучих рук. Предостерегая сограждан от чрезмерного и нездорового увлечения "агонистической идиотией", Ксенофан концентрирует в элегии доводы убедительные и горькие по своей сути. Впрочем, лучше всего привести здесь это произведение полностью:
Если кто в беге других превзойдет
или как пятиборец
В роще Зевеса себя
выкажет прочих сильней.
Там, над Писейским потоком в Олимпии,
или в борьбе он.
Или в кулачном бою
к тяжкой победе придет,
Или же в схватке жестокой,
(что всеми зовется панкратий), -
То благодарны вовек
будут ему земляки.
Впредь и на играх ему
предоставят почетное место,
И от сограждан всегда
будет еду получать,
И от народа дары -
все, что лучшего в городе сыщут.
Первый на скачках, – опять
слава ему и почет,
Хоть по заслугам уступит он мне:
ведь искусство поэта
Выше, чем конская прыть
или уловки борца.
Все же, увы, не в почете оно.
А ведь несправедливо,
Если искусству ума
силу народ предпочтет.
Пусть и могучих кулачных бойцов
не имеет наш город,
Нет ни борцов-крепышей,
ни пятиборцев лихих,
Ни бегуна быстроногого
(как средоточия мощи,
Что в состязаньи мужи ценят превыше всего),
Но все равно в благоденствии
город цветущий пребудет.
Радости ж мало для всех,
если в упорной борьбе
Стать победителем в Писе удастся кому-то:
Город ведь мой оттого
вовсе не станет сильней.
Наивно было бы полагать, что большинство завсегдатаев античных стадионов было настроено столь же критически. Несомненно, что было как раз наоборот. Тем больше чести поэту, смело выступившему против далеко не прогрессивного общественного мнения. И неудивительно, что в поэтической запальчивости Ксенофан несколько "перегнул палку", начисто отрицал всякие заслуги атлетов перед родным городом вообще. Тем не менее в новых общественных слоях Греции зарождается все более отчетливая критика жестокой спортивной агонистики, критика серьезная и умно аргументированная, Однако дух соревнования на античных стадионах ничуть не ослабевает. Этому способствует и система полисов, и национальный характер греков.
Эллада была раздроблена на множество городов-государств, которые без устали соперничали друг с другом за первенство как на политической, так и на спортивной арене.
Ἁρετή Ксенофана синтезирует в себе тезисы патриотизма и служения государству как у Тиртея и Архилоха. Однако его "доблесть" – более всеобъемлюща. Ксенофан воспевает гармоническое телесное развитие в соединении с мудростью, наукой и искусством. Причем поэт открыто отдает предпочтение интеллектуальному перед физическим. Он выступает с откровенной критикой позиции новых общественных слоев ионийского полиса. Эта критика – отзвук длительного спора между физической и умственной культурой. Но, выступая против агонистики, Ксенофан показывает себя глубоким ее знатоком. В частности, в упомянутой элегии Олимпийские состязания перечислены именно в той последовательности, в какой они чередовались на берегах Алфея.
Французский ученый Л. Гарро отмечает, что Ксенофан "…в своей знаменитой элегии умно и яростно атакует давние, традиционные идеалы аристократии и одновременно вредные увлечения богачей молодых полисов".
Ἁρετή прочно становится основным, определяющим пунктом классовой этики. Но это общественное понятие со временем не только меняет, но и, как видим, расширяет свое смысловое и социальное значение.
Нередко, объединившись в полисе, аристократия и молодая поросль богачей стремятся наряду с военно-спортивным совершенством силового характера и к определенным эстетическим идеалам.
Влияние ἁρετή на внешность представителей правящих слоев древнегреческого общества в VI–V веках до н. э. ничуть не ослабевает, хотя носит уже иной характер, нежели во времена Архилоха и Тиртея.
Все более расцветает и крепнет калокагатия. Каждый свободный (и зажиточный) гражданин полиса должен быть хорошо воспитан как в духовном, так и в физическом отношении.
Не только в поэмах Гомера, не только у Тиртея, Архилоха, Феогнида и Ксенофана, но и (как увидим далее) в эпиникиях Пиндара, Симонида Кеосского неизменно ощущаются социальные признаки, видны штрихи общественной жизни, которые не могут заслонить нагромождения мифологических деталей и имен. Это характерно почти для всей поэзии классического периода древнегреческой литературы.
Что же касается более поздней эпохи – эллинистической и римской, – то здесь нередко бывал ощутим поворот в сторону формальной эрудиции "чистой поэзии", без попыток сообщить сведения о жизни, окружающей поэтов.
Однако не только в пределах одного литературно-исторического периода, но даже в рамках одного столетия мы находим в поэзии выражения резко противоположных взглядов на агонистику и ее общественное значение.
Упомянутый уже Б. Билинский предлагал рассматривать две поэтические триады:
Старая триада: Архилох, Тиртей, Ксенофан. А новая триада – это Пиндар, Симонид и Вакхилид.
Именно их поэзия в своем взаимном единстве и столь же взаимной противоположности дала нам своего рода литературные и социальные основания считать период VII–V веков до н. э. классической эпохой греческой агонистики.
Причем если Архилох, Тиртей и даже Ксенофан писали во время преобладающего влияния атлетических идеалов, то Пиндар, Симонид и Вакхилид творили в совершенно иных общественных условиях. Однако далее мы рассмотрим глубже вопрос о том, целиком правомерно ли выделение двух поэтических триад и противопоставление друг другу именно этих авторов.
Гражданин-атлет в поэзии Симонида Кеосского
Когда на поэтическую арену уверенно вышел Симонид Кеосский, были уже созданы все условия для развития величальной песни. Симонид слагал эпиникии в широком и в то же время конкретном смысле этого слова.
В древнегреческих полисах все более возрастает роль личности нового аристократа, собственника денежного богатства. Все напряженнее становится соперничество греческих городов не только на поле боя, но и на стадионах. Кроме того, именно в VI веке до н. э. были с исторической достоверностью учреждены Пифийские, Истмийские и Немейские состязания.