Установление этих новых средств воздействия составляет то, что Анфантен называл впоследствии "политикой сен-симонизма", замечая при этом, что члены нового человечества не будут в состоянии без улыбки вспоминать так называемую политику настоящего времени, что Изложение называет своим настоящим именем: "религией сен-симонизма". Это учение может быть действительно названо религией по двум основаниям. Прежде всего оно не считается с партиями и обращается как к людям, смотрящим в прошлое, так и к людям, смотрящим в будущее, сочувствуя последним за их любовь к прогрессу, а первым – за их любовь к порядку и за присущее им чувство уважения. Кроме того, оно ставит своей задачей глубоко, радикально изменить систему чувств, идей, интересов, дать миру "окончательное возрождение".
Если принять во внимание важность, которую сен-симонизм приписывает католицизму, не переставая восхвалять его дух и напоминать о его правах "на любовь и изумление"; если установить тот факт, что учреждения, нового расцвета которых он желал бы, представляют собой учреждения, или созданные церковью, или проникнутые ее духом, то можно спросить себя, почему сен-симонисты не проповедывали чистого и прямого возврата к католической вере?
Причина в том, что они упрекают католицизм в "неполноте"156 догмата. Христианство пренебрегает "материальной стороной человеческого существования". Когда оно говорит о ней, то лишь с целью осудить ее. "Плот – это грех", – сказал блаженный Августин. Вследствие этого, несмотря на свой "прогрессивный характер" и свою чрезвычайную приспособленность к требованиям органических периодов, христианство никогда не было в состоянии "стать исключительным руководителем общества". Военное общество обладало пороками, было, несомненно, ниже церкви; тем не менее оно удержалось наряду с ней. Более того – "материальный элемент, нашедший свое выражение в поэзии, науке и промышленности, развился и мало-помалу
организовался вне церкви и ее законов, пока, наконец, достигнув известной степени силы, не стал отрицанием христианского учения, оттолкнувшего его, и точкой опоры для всех нападений, направленных против этого учения". Вследствие этого религиозный прогресс, к которому призвано в настоящее время человечество, должен состоять в "реабилитации материи".
Реабилитация материи, принявшая впоследствии столь своеобразный характер и поведшая к столь прискорбным результатам в эпоху разложения школы, была вначале очень возвышенной точкой зрения, которая вносила единство туда, куда христианство ввело двойственность; точкой зрения, которая показывала человеку, что "все элементы его существования, подобно элементам существования Вселенной, находятся между собою в гармонии" и что, развиваясь материально, он в такой же степени выполняет религиозную задачу, как и развиваясь духовно; точкой зрения, которая приглашала человека расширить "поле деятельности для своей любви и для своего ума". Согласно духу своей доктрины сен-симонисты желают уничтожить последний остаток манихеизма. "Отныне зло не должно более рассматриваться как обладающее положительной природой". Отныне "и в религиозных представлениях, и в социальном строе" должно быть "восстановлено единство" или, скорее, "понято, охвачено в его целом то единство, которое он (человек) до сих пор любил, знал, осуществлял лишь частично и постепенно".
"Единство" – вот последняя идея, пленяющая сен-симонистов. Они хотят внести единство повсюду. Единство между мужчиной и женщиной – оно создает социальную чету. Единство теории и практики: они изумляются ему в Средних веках и предсказывают, что современный мир к нему возвратится. Единство человеческой природы: нет более разлада между духом и плотью. Единство в начале всех начал: "Бог един, Бог во всем, что существует". Они отвергают, однако, обвинение в пантеизме с чрезвычайной энергией. Все пантеистические системы, говорят они, ниже католицизма; но сами они стремятся превзойти католицизм. И они, действительно, превзошли его новым откровением, которое пристроили к старому. "Моисей, Иисус, Сен-Симон – это три живых закона", говорит Анфантен. "Слушайте, слушайте, – скажет другой ученик, – слово Сен-Симона – слово самого Бога". Учитель – тот, кто "любит более всего Бога и Человечество", тот, кто является "живым законом" – шествует по пути прогресса не иначе, как заставляя вместе с собой идти вперед все человечество. Он – истинный символ единства.
Эта забота о единстве должна была привести сен-симонистов к порицанию установленного христианством различия между духовною и светскою властью. Это опять "дуализм", в котором нет ничего "ни первичного, ни неизменного" и который не является основным для человеческого существования. Религия, как они ее понимают, должна, как мы видим, пропитывать социально-политический строй и "всецело господствовать в нем". Но что это такое, как не доктрина Руссо в чистом виде, которую, не ведая того, воспроизводят сен-симонисты? Вместе с автором Общественного договора они хотят "соединить обе головы орла".
Противники сен-симонизма, критикуя его, всего более обращали свое внимание или на его позднейшие эксцентричности в реабилитации плоти, или на теории, относящиеся к собственности. Один из них, отыскивая окончательную формулу, представляет сен-симонистов как коммунистов, которые видоизменили коммунизм "в том, что касается распределения капиталов и продуктов". Но измененный таким образом коммунизм уже более не коммунизм. А кроме того, сен-симонисты развивают идею "о естественном неравенстве" людей с такой настойчивостью, что их никак нельзя упрекнуть на этот счет в двусмысленности.
С другой стороны, социалисты видят истинную заслугу сен-симонистов по преимуществу в их взглядах на уничтожение права наследования, эмансипацию женщины, демократизацию кредита и проч. Без сомнения, влияние сен-симонизма чувствительно отразилось на последующей судьбе этих разнообразных теорий. Но не в этом следует видеть наиболее значительное влияние сен-симонистов на движение идей XIX века. Если бы нужно было искать это влияние в какой-нибудь отдельной теории, то его можно было бы найти скорее всего, по нашему мнению, в их критике идеи права и в их апологии принципа авторитета.
Критика идеи права, которая занимает такое значительное место в позднейших формах реакции против индивидуализма, сведена сенсимонизмом к одной очень точной формуле. "Ни один кодекс морали – нам причиняет отвращение, прибавляют они в скобках, называть этим именем мистические концепции эгоизма, относящиеся к критическим эпохам, – ни один кодекс морали не рассматривал индивидуума как центр, т. е. не проповедывал эгоизма; напротив того, все учреждения органических эпох созданы для того, чтобы приблизить гражданина к окружности… они постоянно ставили своей задачей напоминать ему об его обязанностях, побуждая его исполнять их, заставляя его бояться пренебрегать ими". Эти мистические концепции эгоизма не что иное, как теория права Руссо и Канта, это – свободная и разумная воля.
Сен-симонисты с пренебрежением устраняют ее, а вместе с нею и принцип автономии. "Жалким божествам индивидуалистической доктрины, двум детищам рассудочной мысли – совести и общественному мнению - скоро были возданы почести, в которых человечество отказало церкви". И всегда с тем же самым изумлением перед учреждениями и практикой церкви, неоднократное выражение которого мы уже приводили, они превозносят систему "наград" за добрые дела, применяемую церковью, канонизацию, даже индульгенции, и "выражают сожаление" обществу, "которое не боится прославлять уничтожение этих великих средств порядка, не думая вновь воспользоваться ими в будущем". Они понимают почему "сильные умы" наших дней бросают на это общество взоры презрения или отчаяния и почему "де Местр всеми силами души пытался вернуть прошлое". Эта попытка вновь объективировать принцип морали принесла свои плоды: она могущественно способствовала отдалению умов от путей, открытых философией Канта, заставляя их жертвовать вместе с моральной автономией и политической свободой.
Сами сен-симонисты, не колеблясь, провозглашали наивозможно полное подчинение власти и расширение ее полномочий. Они говорят об этом с напыщенным красноречием. "Их единственная цель, – говорят они охотно, – состоит в том, чтобы организовать власть, которая была бы "любима, обожаема, почитаема". Этой любимой, обожаемой и почитаемой власти они вручают самые обширные полномочия. Политическая система должна "охватывать весь социальный строй… регламентировать отношения людей друг к другу – от самых общих до мелочей". Деятельность власти "должна простираться на все, быть всегда налицо". И действительно, они ожидают от правительства не только распределения орудий труда и кредита, не только административной деятельности и того, что один из них называет "тесной централизацией", но также постоянного руководства, проявляющегося во всех областях деятельности, начиная с материального производства, где будет проявляться "гений" "князей" промышленности, и кончая верованиями. Разве революция не совершила преступление, допустив "профанацию алтаря постыдной конкуренцией культов".
Де Местр, Балланш, Ламенне – имена эти еще часто будут повторяться – вот у кого сен-симонисты заимствуют элементы своей критики настоящего; взгляды на будущее открыл своим ученикам сам Сен-Симон. Они верно следуют за ним почти во всем. Но один из его взглядов они подчеркивают по преимуществу, как основной пункт – это его "открытие" общих законов истории, закона "прогрессивного развития человечества". Они говорят, употребляя его собственные слова, что эта идея у мыслителей XVIII века оставалась "бесплодной", тогда как их учитель сделал ее плодотворной, указав направление и смысл прогресса, а также средства для его осуществления и роста. С своей стороны, ученики поработали над тем, чтобы сделать эту идею прогресса идеалом своего века.
Глава вторая
РЕЛИГИЯ ПРОГРЕССА И РЕЛИГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Влияние Сен-Симона сказалось не только на его прямых учениках. Оно коснулось также тех, которые по различным причинам в тот или другой момент порвали со школой и выступили в качестве самостоятельных мыслителей; но они все же не настолько эмансипировались, чтобы на них не замечалось следов влияния учителя. Бюше получает от сенсимонизма религию прогресса, Пьер Леру – религию человечества.
I
Бюше не знал Сен-Симона, но он был близок сначала с Базаром, а затем с Анфантеном. Он сотрудничал в Producteur е и порвал со школой, когда она сделалась своего рода церковью. Он порвал с ней потому, что не чувствовал потребности в новой вере. Католицизм его удовлетворял. Бюше всегда желал оставаться католиком, хотя, по выражению одного из друзей, описавших его жизнь, и держался "вне официальной церкви". Действительно, деятельность Конвента ему казалась настоящим образцом христианской политики. Принципы, которыми вдохновлялось это собрание, по его мнению, отвечали чистому евангельскому учению: одно это учение в достаточной степени показывает, что его католицизм был очень своеобразного характера.
Бюше рано овладел своими идеями, которые очень немногочисленны и которые в течение всей его жизни не подвергались существенным изменениям. Даже самая форма, в которую он их облекает, беспощадно однообразна. Он злоупотреблял правом повторять несколько раз одно и то же в одних и тех же выражениях. Нам пришлось бы поступать также, если бы мы хотели изучать его сочинения в их исторической последовательности. Но ничто не заставляет нас делать этого, так как они не носят и следа эволюции, тем более что мы должны только спросить себя, какова была роль Бюше в критике индивидуализма.
Бюше и Ру, можно сказать, всего более знамениты своей реабилитацией великих исторических преступлений. Не только Ришелье и Екатерина Медичи находят у них полное оправдание, но и Робеспьер выступает как истинный герой в Парламентской истории французской революции. Апология Конвента, отрицательное отношение к Конституанте составляют основу знаменитых Предисловий, в которых обсуждаются все вопросы политической морали и в которых все излагаемые в данном томе события разбираются и оцениваются с предвзятых точек зрения авторов. Конвент хотел "осуществить социальным порядком христианский принцип" – читайте: католический принцип – и "превратить в действительность догмат всеобщего братства". Напротив того, Конституанта делала "протестантское дело" – читайте: дело индивидуализма. Она рассматривала народ "как федерацию договаривающихся между собою суверенов", страну – "как федерацию местностей, суверенных каждая в своей области". Она пренебрегла своей задачей, которая состояла в том, чтобы "установить обобществляющий принцип".