"ПУСТЬ СТАЛИН СПЕРВА ЗАВОЮЕТ ДОВЕРИЕ"
Можете ли вы представить себе человека, который бы открыто, с трибуны партийного съезда бросил такие слова в адрес заседавшего в президиуме и набиравшего силу отца народов?! Одни скажут: "Никогда и ни при каких обстоятельствах". Другие, малость поразмыслив, философски заметят, что, мол, едва ли, если, конечно, он не был смертельно болен и не хотел свести счеты о жизнью.
Но это не все! Заинтригую вас еще больше. Что вы скажете, если узнаете, что этот же человек требовал избрания нового Генерального секретаря партии, освободив от этой должности Сталина, и не изменил своей точки зрения даже после ночного звонка Иосифа Виссарионовича, который просил его отказаться от своих слов? И тогда Сталин в пока что бессильной ярости процедил: "Ну, смотри, Григорий, ты еще об этом пожалеешь!"
Эти события происходили в декабре 1925-го. А неразумно храбрым человеком был Григорий Яковлевич Сокольников (настоящая фамилия Бриллиант). Как только не называл его в свое время Ленин - и любителем парадоксов, и ценнейшим работником, и милым и талантливым, и большевистским финансистом, и даже советским Витте (по аналогии с довольно прогрессивным и даровитым царским министром финансов). К этому можно добавить, что сын местечкового врача с Украины, а потом московского аптекаря был еще и прекрасным полководцем. В годы Гражданской войны он был членом Реввоенсовета то Восточного, то Южного фронтов и даже единоначальным командующим 8-й армией, которая билась за Воронеж, освобождала Луганск, Ростов и дошла до Новороссийска. Потом были Туркестан, борьба с басмачеством… и совершенно неожиданное назначение сначала заместителем, а потом и наркомом финансов. Справедливости ради надо сказать, что в первые послеоктябрьские месяцы Сокольников уже занимался всякого рода финансовыми экспроприациями, он даже возглавлял Комиссариат бывших частных банков, но эту организацию быстро упразднили, так что разобраться в хитросплетениях финансовых потоков Сокольников не успел.
Хозяйство ему досталось, прямо скажем, аховое! В стране ходили дензнаки номиналом в миллион и даже миллиард рублей, которые называли "лимонами" и "лимардами", на черном рынке процветала спекуляция. Чтобы купить буханку хлеба, надо было платить триллион, а то и квадриллион этих самых дензнаков. И вдруг, откуда ни возьмись, появился червонец! Он приравнивался к царской золотой десятирублевке. Пошли в ход и серебряные гривенники. Все кинулись обменивать дензнаки на червонцы, принимали их без ограничений из расчета 30 тысяч дензнаков за один червонец.
Народ ликовал! Признали червонец и за границей, ведь он обеспечивался золотом и был признан надежной расчетной единицей. А Григорий Сокольников стал настолько популярен, что Сталин решил зажечь на его пути красный свет: в 1926-м его освободили от обязанностей наркома финансов, перебросили в Госплан и поручили заняться разработкой первого пятилетнего плана развития народного хозяйства. Вникнув в дело, Сокольников тут же ударил в набат! От него требовали большого скачка, развития сверхиндустриализации страны, а он закладывал в пятилетку такие цифры, которые обеспечивали бы проведение плавной индустриализации, "с наибольшей безболезненностью для масс".
"Что это еще за безболезненность?! - раздался окрик из Кремля. - Массы пойдут на любые жертвы. А их заступника от разработки первой пятилетки отстранить!" И отстранили… Некоторое время Сокольникову доверяли какие-то второстепенные хозяйственные посты, пока, наконец, не сочли за благо отправить его с глаз долой: в 1929-м Григория Яковлевича назначили полпредом СССР в Великобритании. Английские газеты, выражающие официальную точку зрения, были в восторге! "Назначение Сокольникова советским послом в Англии является благоприятным предзнаменованием для дружественного развития англо-советских отношений… Новый посол является наиболее подходящим лицом для представительства России в предстоящих трудных и сложных переговорах. Его персональное обаяние, независимость его ума и характера в соединении с авторитетом и уважением, которыми он пользуется в России, являются особо ценными качествами для чрезвычайно трудной задачи, стоящей перед ним".
И действительно, дело пошло на лад. Одно за другим были подписаны важные соглашения, среди которых торговое и о рыболовстве. Произошли положительные сдвиги и в советском экспорте, за три года Великобритания переместилась с двадцать первого на шестое место. Небывало плодотворными стали личные контакты. На всякого рода приемы и завтраки, устраиваемые в полпредстве, охотно приходили такие известные люди, как Ллойд Джордж, Уинстон Черчилль, Бернард Шоу, Бертран Рассел, леди Астор и многие другие. Самого Сокольникова и его жену, писательницу Галину Серебрякову, с удовольствием принимали в самых аристократических и финансово-промышленных домах Лондона.
Англичане были просто изумлены, что в лапотной красной России есть такие интеллигентные, обаятельные и культурные люди. Вот как писала о Сокольникове той поры его супруга: "Его изысканные манеры, чистое, то, что называется аристократическим, лицо с прямым гордым носом, продолговатыми, темными глазами, высоким, необыкновенно очерченным лбом - вся его осанка, хорошо вытренированного и сильного физически человека вызывали изумление английской знати".
Как ни странно, англичанам вторили и вчерашние белогвардейцы. В их газетах, выходящих в Париже, появились статьи с недвусмысленными заголовками: "Сталин и Сокольников" и, что более рискованно, "Сталин или Сокольников?". Речь в них шла о принципиально важном, о том, кто победит: Сокольников, который является сторонником сосуществования двух систем и верности взятым на себя обязательствам, или Сталин, который по-прежнему не только мечтает о победе мировой революции, но и всячески к этому стремится.
Прочтя все это, Григорий Яковлевич сильно встревожился. Противопоставление Сталину, да еще не в пользу последнего, - это чревато последствиями. А тут еще, как черт из табакерки, выскочил Троцкий, и тоже с дифирамбами! "Григорий Сокольников, - писал он, - это человек выдающихся дарований, с широким образованием и интернациональным кругозором". Похвала от смертельного врага Сталина - это все равно что стакан цикуты вместо чая - чуть раньше, чуть позже, но обязательно убьет. "Этого Сталин никогда мне не простит и обязательно отомстит, - обеспокоенно говорил он жене. - Надо знать его характер, он никогда ничего не забывает и ничего не прощает. К тому же однажды он мне уже пригрозил, проронив, что смотри, мол, Григорий, пожалеешь, но будет поздно".
Но пока что тучи над головой Сокольникова только сгущались, время удара молнии еще не настало… Первый звонок прозвенел в сентябре 1932-го, когда якобы "согласно его просьбе" Григория Яковлевича отозвали в Москву. В честь его отъезда Англо-русская торговая палата организовала прощальный банкет, на котором видные промышленники, банкиры и предприниматели, забыв о британской сдержанности, произносили такие прочувствованные тосты, что как писали на следующий день газеты: "Всем стало ясно, что Григорий Сокольников пользуется действительным уважением лондонского общества".
Как вы понимаете, об этом тут же настучали Сталину, и когда Сокольников вернулся в Москву и предстал пред его очи, вместо приветствия вождь зловеще бросил: "Говорят, Григорий, ты так полюбился господам англичанам, что они тебя отпускать не хотели. Может, лучше тебе жить с ними?"
Это уже не шутка или случайная обмолвка. Это - хорошо продуманный и жестко сформулированный приговор. Григорий Яковлевич, конечно же, вздрогнул, но выводов не сделал. Самое странное, решительных, с конкретными последствиями выводов не сделал ни один из высокопоставленных дипломатов той поры. Они, как загипнотизированные, лезли в пасть удава, а ведь практически у всех была возможность если не порвать эту пасть, то уж, по крайней мере, избежать ее острых зубов: достаточно было последовать совету Сталина и остаться в том же Лондоне, Париже или Стамбуле. Справедливости ради надо сказать, что один из них все же решится на неординарный поступок, но это будет позже, гораздо позже, когда страну зальют реки невинно пролитой крови.
Что касается Григория Сокольникова, то его даже приласкали, назначив на некоторое время заместителем народного комиссара по иностранным делам. А буквально через год, в соответствии с иезуитской сталинской логикой, перебросили в Наркомат лесной промышленности, назначив первым заместителем наркома. Так дипломат с мировым именем стал заниматься вопросами сплава древесины, корчевания пней и вторичной переработки сучьев… Но и тут его не оставили в покое, начались проработки на партсобраниях, требования признать ошибки и покаяться в грехах. Сокольников, как мог, отбивался…
Так продолжалось до мая 1936-го, когда ни с того ни с сего Григорию Яковлевичу позвонил Сталин и спросил, есть ли у него дача. Оказалось, что нет. Тут же последовала соответствующая команда, и за несколько недель в Баковке построили прекрасную дачу, куда уже в июне переехала вся семья: жена, теща, двое детей и, конечно же, сам Григорий Яковлевич. Казалось бы, можно перевести дыхание и забыть о неприятностях, но дурные предчувствия Сокольникова не отпускали. Он с тревогой следил за судебными процессами над "врагами народа", многих из которых хорошо знал, и готовился к самому худшему. Все чаще он топил печь, а на участке разводил костры, так Григорий Яковлевич уничтожал письма и документы, которые могли скомпрометировать его самого или его близких.
Тогда же он начал подумывать о самоубийстве. "Иного выхода, кроме пули в лоб, нет, - говорил он жене. - Этим я спасу тебя, а моя жизнь уже все равно прожита".
И вдруг, если так можно выразиться, новая кислородная подушка: Сталин пригласил его к себе на дачу. Уже был подписан ордер на арест, уже ждали сигнала, чтобы приступить к обыску на квартире и на даче, уже имелось разрешение на арест и жены, и старшей дочери, а Сталин, получая при этом иезуитски гнусное удовольствие, поднимает бокал и пьет: "За Сокольникова, старого моего друга боевого, одного из творцов Октябрьской революции".
Пришли за Григорием Яковлевичем 26 июля 1936 года. Потом была Лубянка, а стало быть, пытки, издевательства, карцеры, словом, весь "джентльменский" набор тогдашних чекистов. Требовали от него одного: признания в том, что он являлся членом так называемого параллельного троцкистского центра, который ставил своей задачей свержение советской власти в СССР.
Процесс проходил в Доме Союзов, на него даже пускали кое-кого из журналистов. Один из них писал: "Бледное лицо, скорбные глаза, черный лондонский костюм. Он как бы носит траур по самому себе". Другой же англичанин, видимо знавший Сокольникова в лучшие времена, не скрывает своего сочувственного отношения: "Сокольников производит впечатление совершенно разбитого человека. Подсудимый вяло и безучастно сознается во всем, в измене, вредительстве, подготовке террористических актов. Говорит тихо, голос его едва слышен".
30 января 1937 года огласили неожиданно мягкий приговор: Сокольников осужден по многочисленным пунктам печально известной 58-й статьи УК РСФСР и приговорен к 10-летнему тюремному заключению. Но это вовсе не значило, что он приговорен к жизни. Григория Яковлевича бросили в одну из самых лютых тюрем - Верхне-Уральский политизолятор. Дольше года там не выдерживали. Сокольников продержался два. Отчего он умер и где похоронен, не знает никто.
Зато многие знают, что Сталин последовал совету Сокольникова, что пусть, мол, он сперва завоюет доверие. Сталин доверие завоевал, да такое безграничное, что есть люди, которые до сих пор не верят, что именно он, и никто другой, был инициатором невиданных репрессий, что именно он повинен в гибели миллионов ни в чем не повинных людей, что были случаи, когда приговоренные к расстрелу, уже будучи в руках палача, умирали со словами: "Да здравствует Сталин!" Трудно поверить в то, что я сейчас скажу, но это документально установленный факт. Узнав об этих далеко не единичных случаях, руководство НКВД приняло на первый взгляд неправдоподобное, но на самом деле чисто большевистское решение: "Надо проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы они в столь неподходящий момент не марали имя вождя".
БОЛГАРСКИЙ СЛЕД В РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ
Это случилось все в том же изуверском 1937-м. Избитый до полусмерти и садистски изувеченный человек попросил у следователя карандаш и неожиданно твердым голосом сказал:
- Вы требовали признаний? Сейчас они будут… Я напишу…
- Давно бы так, - усмехнулся следователь. - Но помните: "Я ни в чем не виноват" у нас не проходит. Так что пишите правду.
- Да-да, я напишу правду.
Поразительно, но эта коряво нацарапанная записка сохранилась, она подшита в дело и, не боюсь этого слова, буквально вопиет.
"До сих пор я просил лишь о помиловании, но не писал о самом деле. Теперь я напишу заявление с требованием о пересмотре моего дела, с описанием всех "тайн мадридского двора". Пусть хоть люди, через чьи руки проходят всякие заявления, знают, как "стряпают" дурные дела и процессы из-за личной политической мести. Пусть я скоро умру, пусть я труп… Когда-нибудь и трупы заговорят".
Это "когда-нибудь" наступило, и пусть автор этих строк Христиан Раковский заговорить не сможет, о нем расскажут многочисленные документы, воспоминания друзей и, самое главное, его дела.
Быть борцом, заступником и революционером Крыстьо (это его настоящее, болгарское имя) Раковского обрек, если так можно выразиться, факт рождения. Один его родственник, Георгий Мамарчев, до конца своих дней боролся с турками, другой, Георгий Раковский, на этой же почве стал национальным героем. Дело зашло так далеко, что еще подростком Христиан официально отказался от своей фамилии Станчев и стал Раковским.
Такая фамилия ко многому обязывала - и Христиан начинает действовать. В четырнадцатилетнем возрасте он учиняет бунт в гимназии, за что его тут же выгоняют на улицу. Христиан перебирается в Габрово и принимается мутить воду среди местных гимназистов, объявив себя последовательным социалистом. На этот раз его вышвырнули не только из гимназии, но и из страны, лишив права продолжать образование в Болгарии.
Пришлось молодому социалисту перебираться в Женеву и держать экзамен на медицинский факультет университета. Но, даже став студентом, Христиан все свое время проводил не столько в лабораториях и анатомичках, сколько в подпольных редакциях и малоприметных кафе, где собирался весь цвет мятежной европейской эмиграции. Именно там Христиан познакомился с Георгием Плехановым, Верой Засулич, Карлом Каутским, Жаном Жоресом и даже Фридрихом Энгельсом. Тогда же он начал сотрудничать в "Искре", причем с самого первого номера.
В Россию Раковский впервые приехал в 1897 году. Тогда ему было 24 года, и в Москву он отправился не столько на международный съезд врачей, сколько… жениться. Его избранницей стала Елизавета Рябова, дочь артиста императорских театров. Их брак был счастливым, но недолгим: через пять лет Елизавета во время родов скончалась.
Потом был 1905-й - год первой русской революции. Вооруженные выступления прокатились по всей России, и все жестоко подавили - все, кроме одного. Как писали в те годы, "непобежденной территорией революции был и остается броненосец "Потемкин"". Как вы, наверное, помните, все началось с борща, приготовленного из червивого мяса, потом - расправа над наиболее ненавистными офицерами, заход в Одессу, похороны погибшего руководителя восстания, прорыв через прибывшую из Севастополя эскадру и вынужденная швартовка в румынской Констанце.
Если бы румынские власти выдали матросов царским властям, всех их ждал расстрел. Так бы, наверное, оно и было, если бы не Раковский. Он организовывал митинги в защиту матросов, публикуя зажигательные статьи, поднял на ноги всю прогрессивную Европу, выводил на улицы тысячи демонстрантов - и румынские власти сдались, они разрешили сойти на берег 700 матросам, а броненосец вернули России. Несколько позже Раковский написал книгу о событиях на "Потемкине", именно она легла в основу сценария всемирно известного фильма Эйзенштейна.
На эти же годы приходится событие, сыгравшее в его судьбе роковую роль: Раковский познакомился и близко сошелся с Троцким. Они стали такими закадычными друзьями, что посвящали друг другу книги. На титульном листе одной из них Троцкий, в частности, написал: "Христиану Георгиевичу Раковскому, борцу, человеку, другу, посвящаю эту книгу". А в разгар Первой мировой войны, после одной из встреч в Швейцарии, Троцкий посвятил старому другу целую статью.
"Раковский - одна из наиболее "интернациональных" фигур в европейском движении. Болгарин по происхождению, но румынский подданный, французский врач по образованию, но русский интеллигент по связям, симпатиям и литературной работе, Раковский владеет всеми балканскими языками и тремя европейскими, активно участвует во внутренней жизни четырех социалистических партий - болгарской, русской, французской и румынской", - писал он в газете "Бернская стража".
Несколько позже, в 1922-м, когда Троцкий был на пике всевластия и популярности, в одном из выступлений он сказал:
- Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему политическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, оказался главой правительства в Советской Украине.
Да-да, не удивляйтесь, в 1917-м Раковский окончательно перебрался в Россию, стал большевиком, комиссаром отряда знаменитого матроса Железнякова, того самого Железнякова, который практически разогнал Учредительное собрание, а затем сражался с деникинцами и был смертельно ранен при выходе из окружения. А дипломатом Раковский чуть было не стал еще в конце 1918-го. Дело в том, что как раз в это время в Германии произошла Ноябрьская революция и был объявлен съезд Советов Германии. Ленин тут же решил направить на съезд делегацию, в состав которой вошел и Раковский. Так случилось, что делегацию перехватили верные кайзеру офицеры и ленинских посланцев чуть было не расстреляли. Когда с германской революцией было покончено, Раковского назначили послом в Вену. Австрийские власти агреман дали, но немцы отказались пропустить его через свою территорию - и до Вены он не добрался.
Так как Гражданская война была в самом разгаре, Раковского в качестве члена Реввоенсовета бросают то на Южный, то на Юго-Западный фронт, где он воюет рука об руку с Михаилом Фрунзе и будущим Маршалом Советского Союза Александром Егоровым. А председателем Совнаркома Украины Раковский стал в январе 1919-го и оставался на этом посту до 1923-го. Но еще в 1922-м его включили в состав делегации, отправлявшейся на Генуэзскую конференцию. Вскоре после ее завершения Раковского назначили заместителем наркома иностранных дел и тут же в качестве полпреда отправили в Лондон.
Отношения с Англией тогда были прескверные. Одной из главных проблем, которая мешала установлению взаимовыгодных отношений, были долги царской России. Поначалу советское правительство отказывалось признать эти долги. Рабочий класс, мол, у английских буржуев никаких денег не брал, а что касается национализированной собственности, то все эти фабрики и заводы построены руками русских рабочих и по праву принадлежат народу, а не британским держателям акций. Тогда Лондон дал понять, что ни о каком признании СССР де-юре не может быть и речи, Советский Союз превратится в страну-изгоя, с которой никто не станет ни торговать, ни поддерживать дипломатических отношений.