Владимир посмотрел на певицу и ему показалось, что она тоже смотрит на него. Она пела и улыбалась, плавно раскачиваясь над сценой, и маленький оркестрик за ее спиной старался вовсю, и французские солдаты восхищались больше всех, кричали, аплодировали, кто-то швырнул ей под ноги букет фиалок, и она грациозно подняла их, послала французам воздушный поцелуй и продолжала петь.
– Веселый народ австрийцы, – грустно улыбнулся Даниэль. – Была война – не было войны, они веселятся и никаких гвоздей. Не то что мы…
– Они не видели настоящей войны, – сказал Владимир, продолжая глядеть на певицу, – Жерар, как ты думаешь, у нее красивый голос?
– Замечательный! – с готовностью восхитился Жерар и подмигнул Даниэлю и Вахтангу. – У нее голос настоящей оперной певицы! А фигура, как у греческой богини!
– Да? – Владимир подозрительно взглянул на него.
– Неужели я похож на торговца, который хочет всучить тебе порченый товар? – обиделся Жерар.
Владимир встал и пошел между столиков к эстраде.
– Как бы мы опять не влипли в историю, – сказал Даниэль, глядя ему вслед.
Владимир подошел к эстраде, некоторое время ждал, глядя на певицу. Теперь она смотрела на него и улыбалась. Она кончила петь и во время короткой паузы, когда гремели аплодисменты и солдаты кричали: "Браво!", Владимир спросил:
– Простите, фройлен, вы умеете петь по-русски?
– Немного, – чуть смутилась певица, – несколько русских песен…
– Каких?
– Ну… "Калитку" знаю… "Гори, гори, моя звезда"…
– Благодарю вас, фройлен, – Владимир раскланялся и пошел к своему столику. Вид у него озабоченный.
– Ты договорился с ней с пулеметной скоростью, – сказал Жерар.
– Эх, если б была гитара… Она могла бы спеть "Калитку"…
– Может, я смогу помочь? – осторожно спросил Вахтанг.
– А ты умеешь на гитаре? – удивился Владимир.
– Не только… – усмехнулся Вахтанг, – я ведь консерваторию кончил…
– Ого! – выпучил глаза Жерар. – Консерваторию? Даниэль, как ты думаешь, сколько еще талантов спрятано в этом грузине?
– Затрудняюсь даже предположить, – улыбнулся Даниэль.
– Я сейчас,-Вахтанг направился к столику, за которым сидели русские офицеры.
– По моему, он это делает зря, – нахмурился Владимир.
– Господа… мой товарищ… – на ломанном русском проговорил Вахтанг, подойдя к столику, – он немного поет по-русски… Можно вашу гитару? Две минуты?
Русские сначала настороженно посмотрели на него, потом капитан улыбнулся, сказал:
– Василий, дай ему гитару.
Василий тоже улыбнулся, снял с плеча гитару, протянул Вахтангу.
– Спасибо, – улыбнулся тоже Вахтанг. – Виват! Победа! Он вернулся к столику, присел и взглянул на Владимира:
– Попробуем на троих. Я тоже знаю "Калитку", – он опытной рукой провел по струнам, взял аккорд.
– Пошли! – Владимир решительно встал. – Только голос у меня так… для компании…
– Ничего, дорогой, ничего…
Они направились к эстраде.
– Прошу прощения, фройлен, мы готовы спеть с вами "Калитку", – сказал Владимир
Певица сделала знак рукой оркестру и музыканты умолкли. Стало тихо, и в этой тишине начали мелодично звучать переборы гитарных струн, и певица первая начала негромко:
– Отвори поскорее калитку…
Вторым вступил Вахтанг. Чуть хрипловатым голосом, с сильным акцентом, но голосом сочным и глубоким. Третьим присоединился Владимир. Зал начал невольно прислушиваться к голосам певицы, Владимира и Вахтанга. Играл он мастерски, гитара плакала и волновалась, и голоса двоих мужчин вселяли в души тревогу и надежду…
Когда они замолкли, ресторан взорвался аплодисментами, и больше всех старались Жерар и Даниэль.
– Когда вы кончаете работу, фройлен? – спросил Владимир.
– К сожалению, я сегодня занята, – с извиняющейся улыбкой ответила певица.
Подлетел официант с корзиной цветов, отдал ее Владимиру, а тот, в свою очередь, протянул цветы певице.
– О-о, – улыбнулась она, – вы очень добры!
Владимир запихнул в корзину пачку денег, отчего у певицы глаза стали вдвое больше. И вдруг Вахтанг легко вспрыгнул на эстраду и сделал повелительный жест оркестру, приказывавший молчать.
И заиграл. И запел по-грузински… Это был плач по родине, это была раненая надежда на встречу с ней, это были любовь и страдание. Гортанный голос легко взбирался в самую высь нот и вдруг обрушивался вниз… и оборвался на глубокой, торжествующей ноте…
Никто в зале не понял языка, но вновь взорвались аплодисменты. Вахтанг поцеловал руку у певицы, спрыгнул с эстрады и пошел к столику с русскими офицерами. Вернул гитару
– Большое спасибо…
– Слушай, ты ведь грузин, а? – спросил капитан.
– Ты понимаешь по-грузински? – спросил Вахтанг.
– Нет. Но у нас в роте был грузин, часто пел… А почему ты… – он недоговорил, но Вахтанг понял смысл вопроса.
– Я из концлагеря, – Вахтанг присел за столик, – совсем недавно. Нас освободили американцы.
– Документы есть? – поинтересовался капитан.
– Н-нет… Мы ушли на свободу и все… Вот думаю пойти в вашу комендатуру…
– Без документа? – усмехнулся капитан. – А может, ты власовец? Или из националистического батальона? Чем докажешь?
– Вот мой документ, – Вахтанг закатал рукава пиджака и рубашки, – близко у локтя был вытатуирован номер, – это недостаточно?
– Недостаточно, – нахмурился капитан, – сейчас в Вене всякие ошиваются… Пленные вообще…
– Что вообще? – Вахтанг весь напрягся.
– Да так… сдавались, чтоб живыми остаться, а теперь…
– Ты-и… – Вахтанг дернулся и кулак сжался сам собой, но в последнюю секунду сдержался. – Извини, дорогой. Спасибо за гитару.
Он встал и направился к своему столику, русские офицеры настороженно смотрели ему вслед, потом владелец гитары сказал:
– В комендатуру бы его…
– Черт с ним. Тут выпивки сколько, только отдыхать начали, а с ним возись до ночи… протоколы, допросы… объяснения пиши… Ладно, братцы, выпьем за победу!
…Вечер. Набережная Дуная. У пристани стояло множество небольших катеров, украшенных гирляндами светящихся лампочек. Рядом полыхала неоновая вывеска ресторана. У подъезда прохаживался Владимир, курил, то и дело поглядывая на двери. Подъезжали и отъезжали машины. Суетился швейцар, открывая двери. Неподалеку от Владимира стояли четверо французских солдат и черноволосый сержант с тонкими усиками. Они о чем-то переговаривались, смеялись и тоже поглядывали на двери ресторана.
И тут вышла певица в серебристом платье, в меховой пелерине, накинутой на плечи. Она шла прямо навстречу Владимиру, улыбалась. Владимир, растерянно смотря на нее, едва слышно вымолвил:
– Фройлен…
Но певица прошла мимо него и, оказывается, смотрела вовсе не на Владимира, а за его спину, на брюнета – сержанта с усиками. Он отделился от своих товарищей, встретил певицу изящным полупоклоном, взял под руку, что-то быстро заговорил, улыбаясь и жестикулируя свободной рукой.
На лице Владимира появилась досада и разочарование. Он отшвырнул окурок и уже хотел войти в ресторан, как вдруг заметил, что остальные четверо французских солдат, подмигивая друг другу, пошли вслед за певицей и сержантом. Владимир секунду раздумывал, затем направился за солдатами. Он шел, словно привязанный, закуривая новую сигарету.
Он видел, как певица и сержант спустились по широкой бетонной лестнице на пристань. Сержант продолжал о чем-то говорить, целовал певице руку повыше локтя и жестом приглашал ее войти на катер, увешанный гирляндами лампочек. Певица послушно ступила на шаткие деревянные мостки, и скоро они скрылись внутри катера. Французские солдаты, следившие за ними, негромко смеялись, затем один что-то сказал друзьям и тоже убежал по мосткам на катер, исчез внутри. И по их жестам, сальным двусмысленным ухмылкам Владимир догадался, что они собрались делать. Один из солдат, заметив его, загородил дорогу, что-то сказал по-французски.
– Но это… нечестно, господа, – с трудом подбирая французские слова, сказал Владимир. – Дама пошла с вашим другом, но зачем второй? Так даже свиньи не делают, господа!
– Что, тоже хочешь? – улыбнулся один из солдат, высокий и носатый. Возьмем его в компанию, а, ребята? Этот немец тоже соскучился по женщине! – и все дружно рассмеялись, кто-то даже приятельски хлопнул Владимира по плечу. Владимир оттолкнул носатого солдата и решительно направился к катеру.
– Э-э, так нельзя! – остановил его носатый. – Очередь! Понимаешь, очередь! Ты – последний! – он опять засмеялся.
И тут Владимир резко ударил его в челюсть. Охнув, солдат упал. Остальные на мгновение растерялись. Владимир побежал к катеру. У самых мостков его догнали, схватили за плечи, били наотмашь по голове. Началась молчаливая драка. Слышен скрежет башмаков по бетону, хриплое дыхание, звуки тяжелых ударов по лицу.
А из катера раздался протяжный женский крик. Владимир пытался проскочить на катер, но всякий раз на его пути вырастал кто-нибудь из солдат и драка закипала с новой силой…
…Жерар, Даниэль и Вахтанг сидели в ресторане. На эстраде гремел оркестр и несколько полуголых девиц кордебалета плясали на сцене, высоко вскидывая обнаженные ноги.
– Папаша мой был моряк! – перекрывая рев музыки, говорил Жерар. – Я его почти не помню – все время пропадал в море. И погиб в Атлантике в шторм. А мать пережила его всего на три года. Умерла от воспаления легких. Мне было тогда двенадцать лет. И с тех пор я – один… А у тебя есть семья, Даниэль?
– Нет, – ответил поляк, то и дело поглядывая на дверь ресторана. – Отец погиб в начале войны на границе, мать – при бомбежке, и сестра тоже… Все погибли…
Вахтанг, казалось, не слышал, о чем они говорили. Сидел, глубоко задумавшись, глубокая складка пролегла меж бровей.
– Да-а, грустно жить, когда у тебя нет никого на свете, – вздохнул Жерар. – Скажу тебе честно, человеку нельзя быть все время одному. Становишься злым. До войны я все ждал, что, наконец, влюблюсь по-настоящему в какую-нибудь женщину… О-о, тогда я был бы счастлив! – Жерар посмотрел на Вахтанга. – А у тебя есть семья, Вахтанг?
– Отца нету… есть сестра и брат… мать умерла, – односложно отвечал Вахтанг и поднял голову. – Мне, кажется, с Владимиром что-то случилось.
– Что с ним могло случиться? – пожал плечами Жерар.
– Я чувствую… – Вахтанг встал. – Посидите, а я проверю…
– Хорошо, – Жерар тоже встал. – Посидите, а я проверю…
…Жерар вышел из ресторана, огляделся по сторонам. Сверкая фарами, двигался поток автомашин, полыхала неоновая вывеска. Жерар подошел к "майбаху", стоявшему на углу улицы, открыл дверцу и к нему бросилась собака, виляла хвостом, лизала руки. Жерар с улыбкой гладил ее, говорил негромко:
– Что, собака? Скучно тебе одному? Ничего, дружище, скоро мы поедем домой… И я накормлю тебя мясом…
Мимо Жерара пробежали несколько французских солдат, и он услышал, как один сказал другому:
– Кажется, там наши дерутся!
Жерар захлопнул дверцу автомашины, заторопился за солдатами. Подойдя к пристани, он увидел внизу, у катера, драку.
– Владимир? – закричал Жерар. – Ты здесь?
– Здесь! – отозвался из клубка сцепившихся людей Владимир.
Жерар в три прыжка слетел вниз и кинулся в драку. От его тяжелых чугунных ударов солдаты попадали в разные стороны. На Жераре трещал смокинг. Кто-то прыгнул ему сзади на спину, но он сбросил человека, крикнул:
– Черт возьми, я ведь тоже француз, негодяи! Остановитесь!
Но к солдатам подоспела помощь, и драка не утихала…
…Даниэль и Вахтанг сидели в ресторане, ждали. Оба все время поглядывали на дверь. Наконец, Даниэль сказал:
– Ты прав, теперь уже точно что-то случилось. Пошли, – и они разом встали, направились из ресторана…
…Они вышли из ресторана, направились к "майбаху". Уже издали они увидели, как в машине беснуется овчарка. Она билась мордой и лапами о стекло, скалила клыками, рычала и хлопья пены падали с морды на обшивку сиденья.
Даниэль и Вахтанг оглянулись по сторонам, потом Даниэль открыл дверь, и овчарка пулей выскочила из машины, помчалась по набережной к пристани, распугивая редких прохожих.
– Пожалуйста, будь в машине, – сказал Даниэль.
– Я с тобой, – решительно ответил Вахтанг.
– У тебя плечо. Будь в машине. Кстати, в багажнике весь наш капитал! – и Даниэль побежал по набережной вслед за овчаркой.
Овчарка влетела на пристань и с глухим, грозным рычанием бросилась в самую гущу дерущихся. Вот она впилась одному солдату клыками в плечо и тот отскочил в сторону с криком:
– Собака! С ними собака!
А овчарка, словно фурия, вертелась среди солдат, сбивала их с ног, била клыками налево и направо. С криками, руганью солдаты начали разбегаться.
– Что, сукины дети, получили?! – громко хохотал Жерар и с маху ударил какого-то солдата в челюсть. – А это тебе привет из Марселя, подонок!
Солдат полетел в воду с пристани, с шумом поднялся фонтан черной воды.
– Тыловые крысы! – издали кричали французские соддаты. – Если бы не собака, мы бы вам показали!
– Если бы не собака, и если б вас был целый батальон! – закричал Жерар в ответ и присел на корточки перед овчаркой, обнял ее, нежно погладил. – Ах ты моя собака… ты моя нежная, умная собака…
И в это время появился Даниэль – он тоже успел поучаствовать в драке: лацкан пиджака оторван, на скуле ссадина, тяжело дышал, облизывал сбитые костяшки пальцев:
– Черт бы вас побрал! Мы будто сами напрашиваемся, чтоб нас загребли в комендатуру… дураки… мальчишки…
Овчарка тяжело дышала, торопливо облизывала ссадины на лице Жерара, и он блаженно улыбался:
– Ты ничего не понимаешь… нормальная драка…
– Из-за чего хоть сцепились?
– Разве у вас, славян, поймешь? А где Владимир? Он же был здесь!
И в это время из катера вновь раздался женский крик, и через минуту на палубу поспешно поднялся черноволосый сержант с усиками. Он был без берета, лицо исцарапано в кровь, галстук съехал в сторону, на куртке оторвано несколько пуговиц.
– Проклятая бабенка, – выругался сержант, пробегая мимо. За сержантом выскочил солдат. У него тоже расцарапано лицо, порван мундир. Жерар засмеялся, глядя на них:
– Эй, ребята, куда так торопитесь? Может, выпьем по рюмке "Мартеля", ха-ха-ха!
На палубу катера вышли певица и Владимир. Серебристое платье на ней растерзано, она оглядывалась, растерянно повторяла:
– Пелерина! Боже мой, моя пелерина…
– Дура! – свирепо рявкнул Владимир, – чертова дура! – Он схватил ее за руку и потащил за собой. Прошел мимо Жерара и Даниэля и даже не посмотрел в их сторону.
– Кажется, остаток вечера мы проведем без него, – сказал Жерар…
…В спальне полумрак. На окне проплывали неоновые отблески. Владимир курил, глядя в окно, говорил с глухой яростью:
– Я понимаю тех, кто это делает из нужды! Чтобы не умереть голодной смертью! Чтобы накормить детей! Но я не понимаю, когда этим занимаются просто так… ради удовольствия! С каждым встречным! С пьяными подонками!
За его спиной был слышен тихий плач. Певица сидела на кровати и плакала, уткнув лицо в ладони. Она совсем раздета и обнаженное тело матово отсвечивает. Кажется, оно выточено из мрамора. И мерцающие волосы рассыпались по плечам.
– Тебе, наверное, хотелось, чтобы тебя изнасиловала вся эта бравая компания! Как кобели в очереди к истекающей сучке?! Шлюха!
– Перестань… перестань… – она плакала, качая головой. Владимир молчал, ожесточенно курил, прикурив от окурка новую сигарету, пристально глядя в темноту.
– Ты ничего не понимаешь… – плачущим голосом говорила певица, – как трудно… невозможно жить… Я пою в ресторане за пятьдесят оккупационных марок… А буханка хлеба стоит сорок пять… А у меня есть еще старуха мать, которая тоже хочет есть… И я должна одеваться, чтобы прилично выглядеть, должна покупать пудру, духи и чулки… Я не знаю, кому эта война принесла больше страданий, мужчинам или нам… Я, наверное, была бы счастлива, если бы меня убили на фронте… Боже мой, ты ничего не понимаешь, – и она снова заплакала. – Как мне противны ваши сальные похотливые рожи! Винный перегар изо рта… жадные, нахальные руки… Владимир медленно подошел к кровати, сел и осторожно погладил певицу по волосам, по обнаженным плечам.
– Извини… – с трудом произнес он. – Я дурак… Я просто пьяный дурак…
– Ты ведь не немец. Ты плохо говоришь по-немецки. Ты кто?
– Я русский…
– Русский? – она в страхе отшатнулась от него.
– Да, русский, – грустно улыбнулся он. – Зовут меня Володей. А тебя?
– Элиза… – вздохнула певица, подняв голову. От слез на глазах размазалась тушь, темными полосками стекала по щекам.
– Ты здорово пела. Ты так здорово пела, что я сразу потерял голову, когда услышал… – он обнял ее, поцеловал в испачканные тушью глаза, губы…
…Вахтанга в машине не было. Жерар осмотрел машину, сказал:
– Слушай, кажется, он и пистолет мой прихватил… здесь лежал, под сиденьем… Куда он пошел?
Даниэль молчал, в растерянности оглядывался по сторонам. И вдруг Жерар увидел на ветровом щитке небольшой клочок бумаги, взял его, вылез из машины:
– Смотри, что я нашел… Тут по-русски… Ты понимаешь по-русски?
Даниэль взял клочок бумаги, с трудом разобрал в прозрачном свете фонаря неровные буквы русского алфавита:
"ДРУЗЬЯ, ПРОЩАЙТЕ. Я УШЕЛ. МНЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НЕКУДА. Я ПОЛЮБИЛ ВАС ВСЕМ СЕРДЦЕМ. ВАХТАНГ".
Даниэль смял в кулаке бумажку:
– Че-ерт! Где же его искать? О Бог мой, где его искать!?
– Что он написал? – спросил его Жерар.
– Он стреляться ушел, понимаешь? Стреляться! – Даниэль завертел головой по сторонам, бросился к бульвару на набережной, закричал на бегу:
– Вахта-а-анг! Вахта-а-анг!
Жерар наклонился к собаке, вертевшейся рядом, проговорил:
– Давай собака, ищи Вахтанга! Ищи! Вахтанга!
Овчарка прыжками помчалась следом за Даниэлем и последним тяжело побежал Жерар…
…Вахтанг действительно был на бульваре. Он сидел на лавочке в тени громадного дерева, и в темноте его почти не было видно. Он смотрел на ночной Дунай, на катера, освещенные гирляндами лампочек. Бульвар пустынен, с улицы доносился рокот автомобилей. Он смотрел на Дунай, и рука с пистолетом лежала на колене, и другой рукой поглаживал пистолет, и лицо его было спокойным…
…Лишь на мгновение мелькнула перед ним Кура, стиснутая горными кручами, и древний монастырь на вершине горы… старые улочки Тбилиси… Лишь на мгновение… Вахтанг тряхнул головой, приходя в себя, медленно перекрестился, медленно произнес фразу по-грузински, переложил пистолет из левой руки в правую, передернул затвор и приставил пистолет к сердцу. Прошла секунда, другая… и вдруг из темноты послышалось частое громкое дыхание, и перед ним выросла овчарка с разинутой пастью и вываленным языком. Она остановилась, как вкопанная, и завиляла хвостом, и гавкнула совсем негромко, словно, радовалась встрече. И из черной глубины бульвара Вахтанг услышал протяжные крики друзей:
– Вахта-а-анг! Вахта-а-анг!
…Жерар, Даниэль, Вахтанг медленно шли по бульвару, и Жерар громко возмущался:
– Как ты мог решаться на такое, не посоветовавшись с нами, сукин ты сын! После всего, что мы пережили на войне! В этом проклятом концлагере! И остались живы! Я думал, самый дурацкий народ на свете – это славяне!