Столь крупный размах подобного рода филантропии, не только Рокфеллера и Карнеги, но и многих других "баронов-грабителей" индустриальной эпохи, отмечает П. Холл, помогал и политикам, и широким массам американцев усвоить идею, что богатство бывает не только хищнически приобретенным и эгоистически расточительным. Ту идею, что оно может в невиданных ранее масштабах служить общественной пользе. Но осознание этой стороны богатства еще было далеко не полным, как показало развитие событий, связанных с основанием универсального грантодающего фонда.
Идею подобного фонда выдвинул в 1906 году тот же Фредерик Гейтс. И не только потому, что как раз тогда появился в качестве его первого образца фонд Рассела Сейджа. Гейтс выдвинул ее по той практической причине, что, как он заявил Рокфеллеру, богатство последнего нарастает столь быстро, что его наследники либо пустят его на ветер, либо рухнут под его тяжестью. Поэтому единственный выход состоит в том, чтобы инвестировать большую его часть в независимые филантропические корпорации, служащие "благу человечества".
Первая попытка организовать подобную корпорацию с капиталом в 100 млн., вкладываемых Рокфеллером, и действующую на основе устава, утвержденного Конгрессом, окончилась в 1910 году неудачей, вызвав массовую бурю протестов, поддержанную прессой и политиками. Как раз в это время начинался особенно подогреваемый левой прессой антитрестовский процесс против рокфеллеровской Стандарт Ойл. Перед этим прошли президентские выборы, и кандидаты от обеих партий внесли свой вклад в разогрев полемики вокруг создания фонда.
Демократ Теодор Рузвельт заявил, что никакая благотворительность в расходовании богатства столь крупных масштабов не может компенсировать циничность методов, которыми оно приобретено. В свою очередь, победивший его на выборах республиканец Уильям Тафт отверг попытки принять федеральный закон, "инкорпорирующий мистера Рокфеллера". Разве можно дать ему право расходовать огромное состояние на публичные цели по его сомнительному усмотрению, за которым скрываются его частные интересы? Не помогло преодолеть подозрительность и предложение утвердить совет попечителей нового фонда решением Конгресса. Положение вновь спасли отличавшиеся новаторским подходом власти штата Нью-Йорк. В 1913 году – два года спустя после регистрации филантропической Корпорации Карнеги – они утвердили устав фонда Рокфеллера (Rockefeller Foundation).
***
Сопротивление, с которым были встречены грантодающие фонды, можно объяснить их необычностью. Они выделялись не только обширными правами попечителей в распоряжении их огромными финансовыми активами, но и ясно выраженными целями реформирования социальной, экономической и политической жизни.
Эти возвышенные цели предполагалось достигать не прямыми политическими акциями, в большой мере подконтрольными в условиях демократии широкой публике и государству. Фонды стремились к этим целям иным, новаторским путем. Они исследовали существующие условия, предоставляли его результаты в руки влиятельных граждан и политиков и мобилизовали избирателей для изменения статус-кво через выборные политические институты. Однако лишь в последующие десятилетия, особенно после 1945 года и наиболее наглядно в наши дни, взаимосвязь между научными экспертами, профессиональными организациями, бизнесом и правительством стала образцом управления нового типа. Основанного не на рутинной и односторонней политике, а на системе принципов и стратегии.
Подозрительность к "подрывающим основы" фондам и им подобным организациям-активистам, прошла красной нитью через все решающие события американской публичной жизни первой половины 20 века. Конгресс неоднократно проводил слушания относительно их опасной для страны роли, суды были завалены исками против фондов, их вредоносную деятельность разоблачала пресса, как и вереница книг, содержащих критические расследования "антидемократической практики" лидеров фондовой филантропии. Волны враждебности к ее деятельности периодически возникали и во второй половине того же века, ее рецидивы вспыхивают до сих пор, особенно в пору, когда страну поражают разного рода кризисы. Тому есть определенные основания, формулируемые по-своему каждой из соперничающих сторон в американской политике.
Есть, однако, одно универсальное основание, признаваемое всеми сторонами. Речь идет о способности частного фонда направить огромные средства в распоряжение независимых бесприбыльных организаций по усмотрению опять же независимого совета директоров. И нередко под влиянием намерений живущего донора или воли, выраженной в его завещании. Подобная возможность объективно позволяет так называемым "special interests", то есть частным заинтересованным лицам и организациям, оказывать влияние на публичную политику и результаты выборов, а также ориентировать определенным образом исследования и образование в колледжах и университетах.
И тем не менее, за более чем сто лет существования частных фондов, в Америке научились с ними сотрудничать, используя их плюсы и нейтрализуя минусы. За эту сотню лет частные фонды, а также рожденные и финансируемые ими бесприбыльные организации, стремящиеся, хотя и разными путями, к "благополучию сообществ, страны и человечества", стали неотъемлемой частью социального и политического ландшафта не только в США, где они появились, но и в остальном мире.
Острые публичные дебаты, периодически вспыхивающие вокруг деятельности фондов и их основателей, способствовали выработке большинством из них достаточно осторожного и сбалансированного поведения. Лишь немногие фонды, такие, например, как упомянутый выше социологический фонд Рассела Сейджа или политологический Брукингский институт (Brookings Institution) работают напрямую в сфере социальной и международной политики. Большинство же фондов действует с осмотрительностью, вкладывая средства в такие нейтральные сферы как здравоохранение и образование, либо воздействуя на социальную политику косвенно – через публично признанные исследовательские центры, авторитетные университеты и признанных ученых.
Вот два особенно наглядных примера того, как это происходит в США.
В 1910 году по инициативе и на грант фонда Карнеги по развитию образования, Абрахам Флекснер (Abraham Flexner, 1866–1959), педагог и автор вышедшей в 1908 гду остро критичной книги о здешнем высшем образовании (The American College), представил этому фонду и широкой публике объемистый доклад "О медицинском образовании в США и Канаде". Более известный под именем Flexner Report, этот доклад способствовал не только перестройке обучения профессии врача, но и обновлению всей сферы здравоохранения того времени.
В 1944 году знаменитый шведский экономист и нобелевский лауреат Гуннар Мюрдаль (Gunnar Myrdal, 1898–1987) опубликовал капитальное, объемом в полторы тысячи страниц, исследование "Американская дилемма: негритянская проблема и современная демократия". Мюрдаль с участием группы соавторов выполнял эту уникальную работу в течение 6 лет на грант фонда Карнеги. Фонд намеренно выбрал Мюрдаля в качестве руководителя проекта как европейского ученого, который мог бы беспристрастно, со стороны исследовать расовую проблему США и предложить серьезные варианты ее решения.
Вызвав огромный интерес, эта влиятельная работа выдержала 25 изданий общим тиражом более 100 тыс. экземпляров. Мюрдаль заключил ее осторожно оптимистичным и, вместе с тем, далеко идущим выводом. Демократия, – писал он, – сумеет преодолеть расизм, если разрешит чисто американский конфликт ценностей свободы и равенства и доктрины расового превосходства. Проще говоря – если "излечить" расовые предрассудки белых и/или изменить обстоятельства жизни черных. Несмотря ка кажущуюся неосуществимость этой глубокомысленной рекомендации, наблюдения и рекомендации книги Мюрдаля оказали огромное влияние на выработку и реализацию политики расовой интеграции в США в 60-е и последующие годы. Именно эту книгу цитировали в дебатах Верховного суда США по знаменитому иску 1954 года "Браун против Совета по образованию" (Brown v. Board of Education), в решении по которому суд объявил незаконной расовую сегрегацию в американских публичных школах.
Становление новой системы отношений индустриального богатства и публичной жизни в США накануне Первой мировой войны привело, по оценке П. Холла, к созданию настоящего созвездия филантропических фондов и исследовательских университетов, разрабатывающих политическую и социальную стратегию правительственных учреждений, а также обширного и влиятельного круга профессиональных ассоциаций, ориентированных на социальные изменения.
Они и составили на исходе "прогрессистской эры" ту инфраструктуру реформистского истеблишмента, который взялся завершить формирование американской нации, ее гражданского общества и образа жизни. Стремительно рождающаяся фондовая филантропия стала одним из важнейших инструментов этого процесса.
7. Эра "ассоциативного государства"
Трудное начало социального поведения корпораций
С наступлением 20 века почти все американцы придерживались той или иной версии идеалов "прогрессивизма" – убеждения в том, что пороки их экономических, социальных и политических институтов могут быть устранены применением научных принципов, профессионализмом и …состраданием.
В период между двумя мировыми войнами почти все главные социальные силы страны старались найти баланс между возможностями свободного предпринимательства, считавшегося главным истоком инноваций и всеобщего процветания, и общепризнанным убеждением в необходимости демократического правления и экономической справедливости. Именно независимые организации, поддерживаемые частной филантропией, смогли сыграть ключевую роль в этом противоречивом процессе смягчения крайностей капитализма при одновременном его проникновении во все поры публичной и частной жизни страны. Лидеры и активисты этих организаций были убеждены в том, что, повышая эффективность экономических, социальных и политических институтов общества, можно сделать их более справедливыми, что, собственно, и было центральной догмой прогрессивизма.
Концепция эта родилась, прежде всего, в деловой среде. Не только среди ее "капитанов" типа Карнеги, понимавших, что улучшение условий труда и жизни рабочих экономически выгодно и для них. Это стало ясно и для дальновидных инженеров – зачастую и экономистов в одном и том же лице. Начиная с 80-х годов прошлого века, они взялись – прежде всего, в интересах роста производительности и рентабельности – исследовать комплексное взаимодействие в производственном процессе работников и схем оплаты труда, инструментов и материалов, оборудования и организации рабочих мест.
Наиболее влиятельным среди этих подлинных инженеров-экономистов стал на стыке веков был Фредерик У. Тэйлор (Frederick Winslow Taylor, 1856–1915) – выходец из семьи богатых квакеров-аболиционистов, предки которых впервые прибыли в Америку еще в 17 веке. Разработанная им теория научной организации труда позволяла достичь огромного повышения продуктивности и прибыльности индустриального производства. Однако при том непременном условии, что, помимо внедрения технических и организационных инноваций, должны быть значительно улучшены условия жизни и труда и установлена более высокая оплата работников.
Основываясь на этих идеях, менеджеры-прогрессивисты провели в ряде новых отраслей промышленности ряд амбициозных программ так называемого "капитализма социального благосостояния". Они включали общее и профессиональное образование рабочих, обеспечение их и членов семьи здравоохранением, жильем и другими социальными услугами. Целью этих небывалых мер было добиться скачка в производительности труда и, вместе с тем, отвлечь их от участия в рабочем движении, а, значит, от растущего в ту эпоху влияния марксистских и анархистских идей.
Заглушающие острый конфликт труда и капитала идеи Тейлора вызвали особую враждебность инертной касты тогдашних профсоюзов. Ведь если менеджеры и рабочие будут взаимодействовать, совместно добиваясь роста производительности труда, и это будет сопровождаться улучшением их оплаты, условий работы и жизни, профсоюзы могут оказаться вне игры. Пытаясь противодействовать "тейлоризму", профсоюзные лидеры добились принятия Конгрессом закона, который запретил "исследование рабочих операций" на государственных военных заводах и судоверфях, и организовали ряд рабочих забастовок в знак протеста против внедрения, как они утверждали, выгодной лишь капиталистам тейлоровской "потогонной системы".
Продвигая новую систему взаимоотношений труда и капитала, еще дальше пошел Генри Форд (Henry Ford, 1863–1947), выдающийся изобретатель, инженер и предприниматель, создавший в 1903 году корпорацию Форд и положивший начало автомобильной промышленности, основанной на поточном массовом производстве. Добившись благодаря конвейеру, рациональной организации и стандартизации труда, резкого роста его производительности, следовательно, снижения затрат и цен на автомобили, Форд смог ввести пятидневку и 8-часовый рабочий день, вдвое увеличить зарплату рабочих (в 1914 году – до 5 долл. в день, что равносильно 106 долл. в день в 2008 году). Дешевизна автомобиля – ранее предмета роскоши – сделала его доступным сначала для рабочих заводов Форда, а вскоре и для миллионов работающих американцев. Все это, в конечном итоге, позволило ему исключить текучесть кадров, мотивировать лояльность работников целям корпорации, сделав излишней на его предприятиях "классовую борьбу" и нужду рабочих в профсоюзах.
"Фордизм" стал на полстолетия символом эпохи массового производства, рождающего массовое потребление. Появившись как концепция повышения технической эффективности, он вскоре вышел за пределы предприятия и проник в гущу общества. Низкие цены на автомобили и другие бывшие предметы роскоши, покупка в кредит, агрессивная реклама, общенациональная сеть распределения и доставки – все эти и другие торгово-экономические инновации постепенно образовали инфраструктуру самоподдерживающейся экономики, основанной на покупательной способности массового потребителя.
Путешествуя в 30-х годах по "одноэтажной Америке", советские писатели и соавторы одноименной книги (1937) Илья Ильф и Евгений Петров не могли не посетить заводы Форда. Они хотели увидеть это "капиталистическое чудо" и услышать пророчества его создателя, тем более, что в ходе сталинской индустриализации вовсю использовали не только фордовскую технику, но и его управленческие находки. Не только от Форда, но и повсюду в Америке, – писали Ильф и Петров, – они слышали бесчисленные призывы к тому "как сделать жизнь счастливой, сохранив при этом капитализм".
Форд, как и Карнеги, терпеть не мог традиционную благотворительность. Однако его инвестиции в строительство нового предприятия с лучшими, чем вокруг него, да и во всей стране трудовыми и социальными условиями для работников, были столь велики, а его заявления, что он при этом делится с рабочими прибылью, которую и они создают, были столь вызывающими, что это спровоцировало в 1916 году судебный иск против Форда группы акционеров корпорации. Они обвинили его в том, что он отвлекает прибыль на благотворительные цели вместо того, чтобы распределять ее в виде дивидендов среди владельцев акций. В ответ Форд, рекламируя свою социальную политику, а с ней и позитивный облик компании, заявил, что его поддержка рабочих за счет дохода компании как раз способствует новому росту продаж и прибылей. Его цель именно в том и состоит, говорил Форд, чтобы нанять еще больше работников, чтобы распространить выгоды этой индустриальной системы среди как можно большего числа людей и в итоге помочь им выстроить свою жизнь и свои дома.
Эта вполне прагматичная в наши дни стратегия акционерного бизнеса – пожертвовать частью текущих дивидендов ради будущих и гораздо больших прибылей – показалась тогда многим слишком экстравагантной, так как ее итогом, мол, может стать лишь разорение компании. То, что новая стратегия была облачена в филантропические одежды, лишь усилило бурю протеста в мире бизнеса. Особенно среди конкурентов, у которых Форд переманивал лучшие кадры, но более всего у акционеров, заявивших, что он их ограбил. Судебное решение по их иску (Dodge v. Ford Motor Co, 1919) стало исторической – в негативном смысле – вехой в истории американской филантропии. Постановив, что корпорации бизнеса организованы и действуют, главным образом, ради доходов их акционеров и что они не имеют поэтому законного права отвлекать ее на не связанные с бизнесом филантропические цели, суд на десятилетия притормозил развитие корпоративной филантропии.
Несмотря на указанный правовой запрет и другие усилия ограничить филантропические инициативы бизнеса, ведущие менеджеры крупных корпораций, проникнутые социальными идеями прогрессивизма, использовали в 20-е годы прошлого века новаторские схемы поточного производства, оплаты труда, формирования цен и рекламы не только для продвижения товаров и услуг, но и для "преобразования общества". Если до Первой мировой войны эти компании производили большей частью дорогостоящие товары производственного назначения, то после нее они переключились на создание массового рынка индивидуального потребления. Достигнутый при этом небывалый взлет объема продаж принес новые возможности роста прибылей даже при относительно низких ценах. Поточное производство в комбинации с массовым потреблением позволило учесть предпочтения потребителей и привнести эффективность и качество товаров, услуг и дизайна в американские дома и города.
Создавая массовый рынок, кампании "нового капитализма" щедро тратились, помимо рекламы, и на обучение потребителей. Многочисленные курсы покупателей, на которых миллионы людей знакомились с новыми домашними товарами и технологиями, закладывали основы "домашней экономики". Они способствовали также реализации прогрессистских целей в здравоохранении, поскольку на массовый рынок поступали новые приборы и пищевые продукты, необходимые для улучшения санитарных условий и питания.
***