Праздниками Германа были 23 апреля (!), 22 июня (летний солнцеворот, на который и у восточных славян часто сдвигались обряды Ярилы), и 12 мая - праздник "настоящего", христианского святого по имени Герман, ставшего объектом этого совсем не христианского культа из-за весеннего праздника и созвучного имени.
Иногда, впрочем, "похороны Германа" не приурочивались к какой-то конкретной дате, а просто производились для того, чтоб повлиять на погоду.
Хоронили Германа женщины (как и русского Ярилу), печально напевая: "Умер Герман от засухи, ради дождя" (или наоборот: "от дождя ради ведра", в зависимости от того, что требовалось хоронившим).
Считалось, что тучи с дождём придут оттуда, куда указывает шапка глиняного Германа, и уйдут туда, куда указывает его… гм… мужское достоинство.
М. Забылин сообщает о культе Яра или Яровида у славян Иллирии и Далмации, но, к сожалению, не сообщает никаких подробностей.
Вас, читатель, наверное, уже не должно удивлять, что даже при такой распространённости культа Ярилы со схожими представлениями об его облике, власти над растительностью и плодородием вообще, предельно близкими датами праздников, и бесчисленными следами в ономастике и местных преданиях всё же находилось немало, гм, "кассиров Сидоровых", продолжавших утверждать, что, мол, "Бога по имени Ярило у славян не было" - как "не было" и Лады с Лелей.
Честно говоря, не завидую я им, учитывая, что , собственно, даруют человеку перечисленные божества. Упоминавшаяся на этих страницах М. Семёнова, кстати, долго бывшая одним из лучших, если не просто лучшим нашим историческим романистом, после того как в своём "Поединке со Змеем" вывела Бога мудрости и поэтического вдохновения Велеса/Волоса как безмозглого дракошу с "пустыми радужными глазами", превратилась в заурядную сочинительницу бандитских боевичков да плодительницу нескончаемых - и раз от разу всё более скучных - "Волкодавов".
Её позднейшие творения ясно показывают как раз полное отсутствие за спиною писательницы оскорблённого ею Велеса-вдохновителя - "се, оставляется ваш дом пуст".
Последствия упрямого отрицания Божества, дающего, помимо прочего, прошу прощения, стояк (и женскую любовь), вы, читатель, представьте уж сами - мне страшновато.
То есть академики-то старенькие, им уже, может быть, и всё равно, а какому-нибудь Л.С. Клейну, в силу его пристрастий, и вовсе побоку, но вам, читатель, я такое не рекомендую повторять даже в шутку.
Итак, известно Божество, о почитании которого у восточных славян говорят поздние этнографические данные, имена людей и названия мест, есть и следы почитания его у южных славян и славян западных, но нет упоминания в летописях и других средневековых источниках.
И есть Божество, упоминаемое в средневековых источниках, но совершенно не оставившее следа в местных преданиях, ономастике, этнографии - но при этом полностью подобное по дарам и власти первому Божеству, а по имени - ему созвучное.
А может, вспомним снова мудрого британского чернеца Оккама и не станем умножать сущности без необходимости? Может, пришла пора отправить "Бога Семарьгла", как "поручика Киже" Киевского Пятибожия, "фигуры не имеющего", в исторический архив недоразумений и ошибок изучения славянской мифологии, вместе с "Усладом" и прочими призраками?
Не было в киевском капище, в Пятибожии никакого "Семарьгла", а был неправильно прочтённый Сем Ярило.
Бог вешнего тепла и цветения, Бог плодородия земли, стад и людей, защитник полей, податель любовного жара и молодецкой удали. Каждый год умирающий и вновь возвращающийся к людям, именно он, единственный среди Бессмертных познавший смерть, ближе всех их к нам, смертным (быть может, оттого-то он и Сем - что, как мы помним, обозначает полубога).
Тут его символом было и "ярица"-жито, зерно, которое, "погребаемое" в земле, "воскресало" по весне колосьями.
Ярило - типичный "умирающий и воскресающий Бог" растительной силы - не зря Джордж Фрэзер в наиболее полном обозрении земледельческих культов такого рода (Диониса, Осириса, Таммуза), своём всемирно известном труде "Золотая ветвь", уделяет немало внимания и восточнославянскому Яриле.
Именно его, а не строгого, лучезарно-неприступного Даждьбога Хорса или, тем паче, беспощадно-непредсказуемого Стрибога могли на праздниках изображать ряженые люди (на одно-единственное упоминание о ряженом "Крале Перуне" у болгар приходятся десятки упоминаний о "Ярилах", "Яровитах", "Юриях" у русских, белорусов, поморян, украинцев, словенцев, причём облик и почитание "Краля Перуна" настолько похожи на таковые Ярилы- Яровита-Юрия, что речь надо вести о проявлении черт вешнего Бога у грозного Громовержца).
По этой своей близости к простым людям, а также оттого, что его дары - любовь и плодородие - были важнее всего для земледельцев и пастухов, Ярило- "Семарьгл" и был идеальным покровителем касты общинников, производителей жизненных благ, отчасти - и торговцев (Ярилами в некоторых местах называли ярмарки, проходившие около священных дней вешнего Бога).
Размах и популярность культа Ярилы на Руси вполне соответствуют таковым галльского "Меркурия" и индоарийского Ганеши.
Макошь
На море-океане, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне светлица, в той светлице красная девица Матерь Божия с двумя сестрицами, они прядут и сучат шёлковую кудельку.
Заговор
Макошь (Мокошь, Макешь, Мокуша и пр.) - единственная Богиня киевского Пятибожия - из чего, понятное дело, отнюдь не следует, что она была единственной Богиней русов и славян. Она упоминается во множестве поучений, обличительных "Слов", житиях, исповедных вопросах. Эта Богиня упоминается в поучениях против Язычества обычно вместе с "вилами" - теми самыми стихийными девами, о которых мы говорили в начале книги.
Иногда её называют "Мокошь-Дива", что сходно с индуистским "Дэви", а равно и с названием последней из пяти частей Уэльса - Диведом. В поучениях и "словах" Мокошь сравнивают с суровой Гекатой, идолы которой (весьма, к слову сказать, напоминающие гневные формы индуистской Дэви) вымазаны жертвенной кровью.
Суровый характер Богини подтверждается также и засвидетельствованной ещё Далем поговоркой - "Бог не Макешь, чем-нибудь да потешит".
Под "Богом" здесь скорее всего уже подразумевается милосердный "Господь" христиан, в противоположность "Макеши"-Мокоши, от которой ждать милостей неразумно.
На месте капища Мокоши стоит, по всей видимости, Мокошинский монастырь в Черниговской области (как Перыньская обитель в Новгородчине - на месте капища Громовержца).
Названия Мокош, Мокошницы, Мокошин верх известны в Польше, Чехии, у полабских славян - Мукуш, Мукеш, лужицкое Мокошице.
В Пскове жил тиун- управитель Хлоптун Мокуша. Словенцам известна сказка о колдунье по имени Мокошка. Ещё в XVI столетии в исповедальниках, так называемых "худых номоканунцах", исповедникам предписывалось задавать "духовным дочерям" вопрос: "Не ходила ли еси к Мокуше?"
Любопытно, что этот вопрос должен был задаваться среди запретов на всякого рода гадания - "Мокуша"-Мокошь, очевидно, почиталась способной предвещать будущее.
Рыбаков в этой связи указывает на мелькающее в обличениях Языческих суеверий словцо "кошь" или "къшь", упоминающееся рядом с верой в сны ("сносудец"), предопределение ("усрячу", Сречу). В одном таком списке вместо "кошь" написано Мокошь.
Рыбаков обращается к работам И.И. Срезневского.
По-древнерусски "къшь" - жребий, "къшение" или "кошение" - жеребьёвка, "кошитися" - метать жребий, наконец, "прокъшити" - победить в жеребьёвке (было даже славянское имя Прокош).
С другой стороны, Рыбаков обращает внимание на такие слова, как "кошьница", "кошель", "кошуля" - ёмкости для зерна и хлеба. В связи с этим Борис Александрович предполагал, что имя Богини может быть истолковано как "Ма(ть) судьбы, жребия, участи" или же "Мать коробов, мать урожая".
То есть Макошь становилась Богиней судьбы и плодородия.
Вместе с тем он допускал и толкование от "мокнуть, мокрый" - сравним: "Мать Сыра Земля".
Созвездие Водолея в древней Руси называлось Мокрошь или Мокрешь, моравский историк XVIII века Стржедовский упоминает божество Макосла, связанное с водой, "мокридами" на русском Севере называли обряд, когда в почитаемый колодец бросали пряжу, кудель, что выводит нас на третье истолкование имени русской Богини.
В литовском языке есть слова makstiti - "плести", meksti - "вязать", maks - "торба, мошна" (мы опять возвращаемся к кошулям и кошелям Рыбакова). Из этих и других слов языковеды-лингвисты восстанавливают предполагаемое праславянское слово mokos - прядение.
Это напоминает о Мокуше - странноватом существе из быличек и поговорок русского Севера, с большой головой и руками, очень любящее прясть - когда в ночной темноте в спящем доме слышалось жужжуние вращающегося веретена, говорили - "Мокуша прядёт".
Ей же приписывалась "стрижка" вытертой овцами шерсти (видимо, чтобы прясть из неё). Чтоб не вынуждать Мокушу к таким действиям, ей оставляли что-то вроде жертвы - после стрижки овец оставляли для неё клок шерсти в ножницах. Ленивой девке насмешливо говорили: "Спи, Мокуша пряжу спрядёт за тебя".
Звучала поговорка угрожающе - оставленная ленивой пряхой прялка со спутанной куделью - "Мокуша опряла!" - считалась недобрым знаком. Мокуша напоминает какого-то мелкого домашнего духа, вроде новгородской мокрухи или общерусских мары, кикиморы.
Но есть и черты, делающие её крупнее, - в великий пост Макуша обходит избы, наблюдая за поведением хозяек.
Тут это уже не мелкая нелюдь, склонная к столь же мелким проказам, а существо, охраняющее порядок - да к тому же одно на все избы, что автоматически повышает её в наших глаза Явилась ли севернорусская Мокуша формой вырождения культа древнерусской Мокоши, или изначально существовала параллельно с нею, неясно.
Для нас важнее именно та черта, которую севернорусская Мокуша добавляет в облик своей великой "тёзки". Мо-кошь/Макошь - пряха. А пряха в мифологии существо более чем почтенное.
Она воплощает ни много ни мало - Судьбу, высшее понятие любой Языческой мифологии. В Ведах с прядением или тканьем сравнивали само творение мироздания.
"Да продлится пряжа!" - восклицает ведический певец-риши, подразумевая - да не прервётся род. В мифах и легендах Эллады судьбу пряли мойры (буквально - часть, доля, сравни "къшь" и славянское мифическое существо, олицетворение личной судьбы - Доля) или, как их еще называли, парки.
В гомеровской "Илиаде" говорится: "После претерпит он всё, что ему непреклонная Участь (мойра. - Л.П.) с первого дня, как рождался от матери, выпряла с нитью", "такую, знать, долю суровая Парка выпряла нашему сыну, как я несчастливца родила".
В "Одиссее": "Пусть испытает всё то, что судьба и могучие Парки в нить бытия роковую вплели для него при рожденье".
А вот как обстояло дело у скандинавов:
Ночь была в доме,
Норны явились
Судьбу предрекать
Властителю юному,
Судили, что будет он прославлен,
Лучшим из конунгов прозван будет;
Так нить судьбы пряли усердно,
Что содрогались в Бралюнде стены.(Старшая Эдда, Первая песнь о Хельге)
Кроме норн, судьбу пряла, очевидно, и супруга верховного Бога скандинавов Фригг, изображавшаяся на стене Шлезвигской церкви верхом на прялке. На фрисландских пряничных досках изображалась увенчанная полумесяцем Богиня у прялки. У литовцев судьбу человека выпрядала - тоже на прялке! - Богиня Верпея.
Огромным почётом окружали прядение и связанные с ним вещи и понятия на Руси.
Резной узор, покрывавший прялку, включал и "Громовые колёса" с шестью спицами, и солнечные символы, и воплощающие землю квадраты и ромбы - короче говоря, тут был весь мир, от недр, обозначенных изображением змея или некоего драконоподобного существа в основании лопасти, до космических высот с символами светил и грома.
Форму и узоры (и даже технику резьбы) севернорусских прялок полностью повторяют традиционные надгробья Украины и Югославии, каменные надгробья Московского Кремля XIII–XIV веков. Сербский епископ Павел Ненадович в 1743 году запретил устанавливать на могилах увенчанные "преслицом" (прялкой) столбы и шесты, повелев ставить вместо них кресты.
Любопытно, что, с одной стороны, на русском Севере в ходе обрядового святочного "озорства" парни отбирали прялки у девушек и относили и на кладбище, где могли поставить на могилу или даже побросать в вырытую для погребения яму.
С другой стороны, согласно свидетельству Геродота, в Греции существовал обычай, по которому на острове Делос девушки перед свадьбой наматывали отрезанную прядь волос на прялку и возлагали её на могилу основательниц главного Делосского культа - культа Аполлона Гиперборейского - дев из Гипербореи - то есть с далёкого севера Европы.
Поскольку прялки устанавливали на могилах перед тем, как там стали устанавливать кресты - стало быть, и изображения на прялках значили для язычников не меньше, чем крест для приверженцев новой религии.
Но самой мощной и глубокой по своему Языческому символизму является прялка с русского Севера XIX века, в своё время описанная Б.А. Рыбаковым. Широко известно (его фотографию часто помещают в книгах по русскому Язычеству, начиная с "Язычества древних славян" самого Бориса Александровича) её донце в виде полуфигуры лежащего на спине мужчины с усами и бородою.
Руки его сложены на груди, как у покойника. Однако глаза широко открыты, а из открытого рта с оскаленными зубами выходит лопасть прялки, узор на которой - напоминаю - является символическим изображением мироздания.
На месте полового органа лежащего на донце вырезано громовое колесо. Именно на нём должна была сидеть пряха.
Эта композиция очень напоминает изображения Великой Богини-Матери Дэви в Индии, где Она стоит или сидит на теле Своего супруга Шивы, иногда имеющего вид "шавы" - покойника, но со стоящим мужским органом-лингамом. Вот совершенно так же пряха на русском Севере восседала на теле "покойника" с громовым знаком на месте мужского органа, из уст которого исходило мироздание (кстати, и Шиву, и, ещё чаще, самое Дэви в ипостасях Кали или Дурги изображают с высунутым языком).
То есть прядущая уподоблялась ни много ни мало самой Великой Богине-Матери. Соответственно относились и к символике пряжи и нитки. Нить была символом жизни, судьбы.
Отсюда поговорки: "Этой нитке конца не будет", "Жизнь на нитке, а думает о прибытке", "По нитке рубеж". Жизнь, как нитку, связывают с кем-то, она может стать запутанной, а может и оборваться. "Сколько нитку ни вить, а концу быть".
В качестве прядущих жизнь-судьбу могут выступать и сравнительно мелкие духи (русалки, домовухи, кикиморы, та же Мокуша - видеть или слышать их прядущими или ткущими обыкновенно не к добру, хотя упоминаются и исключения), так и существа более крупного порядка наподобие северных норн или античных мойр.
У южных славян такие пряхи (роженицы, суженицы) прядут человеку либо хорошую судьбу (Среча), либо дурную (Несреча). Но у скандинавов, как мы помним, наряду с норнами существовала и Фригг, знающая судьбы, восседающая на прялке.
Совершенно так же и на русском Севере, кроме Мокуши, была и более величественная фигура Пряхи - так называемая "святая Пятница".
Кавычки вполне уместны - насколько "Илья-пророк", этот чуть прикрытый христианской терминологией и символикой Громовник Перун крещёной русской деревни, имел мало общего с ветхозаветным фанатиком единобожия, настолько же и "матушка Пятница" северных русских деревень имела предельно мало общего с греческой первохристианской святой великомученницей Параскевой.
Для начала её…отождествляли с Богородицей, что само по себе необычно для христианства и скорее напоминает многоликие Силы Язычества - ту же Дэви, которая проявляется и как Дурга, и как Кали, и как благостная Парвати, и во многих иных образах. На средневековых новгородских иконах "Пятницу" изображали на одной доске с Богородицей, но с другой стороны - это обыкновение, опять-таки не вполне христианское, напоминает многоликие славянские идолы.
Ещё в XX веке в Ленинградской области верующие были убеждены, что "Пятница - это и есть Божья матерь". Фольклорный облик святой рисовал то девицу в белой сорочке и плахте, то растрёпанную нагую женщину с большой головой и большими руками (совершенно как Мокуша), высокую и худую.
Она могла помочь усердной пряхе, наказать нерадивую, считалась покровительницей и ткацкого мастерства, но сурово карала за работу в свой день - могла даже содрать кожу и повесить её на кросна - ткацкий станок - так что те, кому удавалось отделаться за непочтение к суровой "святой" скрюченными пальцами, могли считать себя счастливицами.
Её почитание выражалось в принесении обетов, в том числе - на изготовление полотнищ, которые могли принести в посвященную Параскеве церковь или часовню, а могли - вывесить на ветвях у посвящённого Пятнице почитаемого камня с выемкой в виде человеческого следа, или у родника, или у колодца. Там же - а также на распутьях - стояли изображения "святой", вопреки православной традиции - резные.
Ветви кустов и деревьев вокруг этих православных идолов густо покрывали шнуры и клочья пряжи, пожертвованные почитательницами грозной "святой". Именно в честь "святой Пятницы" русские девушки справляли "макриды", бросая пряжу в колодец.
Она же, считалось, помогает при родах, да и жениха может послать: "Матушка Прасковея, пошли мне жениха поскорее!" Соответственно, постольку, поскольку с Пятницей отождествлялась Богородица, то и сама Богородица ещё со средневековых времён стала изображаться на Руси как Пряха - с веретеном и пряжей в руках. Возникло сказание, в котором будущая мать Христа в отрочестве пряла пурпуровые нити для храмовой завесы.