Александр I, как и всегда, придавал большое значение мерам, направленным на формирование общественного мнения. В разговоре с М. Огиньским император сказал: "Если Бог поможет, что нам удастся очистить от неприятеля не только русские области, но и Белоруссию и Литву", то тогда он обратится с воззванием к польским подданным империи. Александр I подтвердил, что имеет в виду планы, о которых говорил еще до войны, при этом никакие преследования или "возмездия" не будут иметь места. Однако таких действий, считал Огиньский, недостаточно: чтобы привлечь к себе польское население "занятых неприятелем областей, в воззвании следует высказать надежду на восстановление Польши". "Само собой разумеется", – согласился император, сделав все-таки оговорку, что время для этого еще не пришло. Он обратился к князю с просьбой заблаговременно сочинить воззвание к полякам, а пока уполномочил его "объявлять", что российский император "решился восстановить Польшу". 7 октября 1812 г. Огиньский представил Александру I проект рескрипта Кутузову и проект воззвания к полякам. Предвидя благоприятный для России исход войны, князь говорил императору, что ему "остается только извлечь из нее пользу, установить на прочных основаниях политическую систему Европы и оградить на будущее время границу России, сделав Польшу ее оплотом". "Воззвание о провозглашении Вашего Величества польским королем, – заявил он, – было бы, без сомнения, действительнее обещаний". Поскольку русские войска приближались к границам Польши, "Витгенштейн перешел Двину, а Чичагов находится в Минске", в высшей степени важно, настаивал Огиньский, чтобы эти генералы "обратились с масличною ветвью". Он предостерегал, что в противном случае поляки могут начать национальное восстание или же покинуть свою родину. Затем снова речь зашла об общественном мнении, на этот раз – российском. Огиньский полагал, что в Петербурге "все отзовутся утвердительно на вопрос: должна или не должна быть восстановлена Польша на предложенных мною основаниях". Пытаясь склонить Александра I к скорейшему провозглашению себя польским королем, Огиньский находил дополнительные аргументы: союзники положительно оценят такой шаг – "залог сильных средств к борьбе с врагом". Англия, утверждал он, одобрит, потому что это принесет ей выгоду. Вся Европа отнеслась бы "благоприятно" к восстановлению Польши, так как видела бы в ней преграду между Россией и остальным континентом. И с присущим ему лукавством Огиньский добавил, что это выгодно и самой России: "На самом деле преграда эта придавала бы России превозмогающий перевес и обеспечивала бы ее от неприятельского нападения". Некоторое опасение, по его мнению, вызывала Австрия, но, учитывая ее критическое положение, можно было рассчитывать на ее согласие и более того – потребовать от нее возвращения Галиции, естественно, за соответствующее вознаграждение. Говорил князь и об экономических интересах части русского дворянства: те, кто лишился в бывших польских провинциях владений, будут лично заинтересованы в таком решении польской проблемы .
В подготовленном Огиньским проекте рескрипта Кутузову четко определялась позиция императора по польскому вопросу: "Вам, господин фельдмаршал, и всем, пользующимся моим доверием, известно, что я с давнего времени питаю мысль восстановить польское королевство, дабы сыскать этим существенное приращение сил моей империи, образовать могущественный оборонительный оплот против всякого нападения извне и выполнить желания домогающегося восстановления своей отчизны двенадцатимиллионного населения и таким образом связать оное неразрывными узами с Россиею". В документе содержалось твердое обещание: "Польша будет существовать". От имени императора Кутузову предписывалось: "Скажите полякам, что я всегда умел ценить их храбрость и любовь к отчизне и монархам […], что я решился восстановить польское королевство и провозгласить себя польским королем, как только войска мои довершат изгнание неприятеля", что поляки "сохранят веру своих отцов и особенное управление с национальными законами на основании столь дорогой для них Конституции 3 мая 1791 года".
Проект воззвания Александра I к польскому народу, составленный Огиньским, включал, в частности, следующее положение относительно территориальных границ создаваемого государства: "Как монарх, проникнутый желанием упрочить вашу судьбу и образовать из Польши надежный оплот России, – объявляю перед лицом неба и земли: что я возобновляю и восстановляю польское королевство в объеме всех польских воеводств и округов, приобретенных Россиею на основании разделов 1773, 1793 и 1796 [sic!] годов, со включением округов белостокского и тарнопольского". Император должен был заявить, что возлагает на "главу свою" корону Польши, "отдельную по праву верховного господства", при личной унии с Российской империей, и что Конституция 3 мая 1791 г. "станет основным законом польской нации", руководствуясь которым, Александр I будет "царствовать, управлять вами [поляками] и содействовать упрочению вашего счастья". Проектом Огиньского предусматривалось, что до тех пор, пока Россия не заключит мир с Францией, на территории Польши будет действовать временное правительство. Объявлялась амнистия для всех поляков, сражавшихся против русских. За убытки, понесенные в ходе военных действий, жителям было обещано полное возмещение. Таким образом, проект обеспечивал максимальные выгоды для поляков, отражая их интересы и подпитывая их надежды.
Необходимость воздействия на общественное мнение населения территорий, занимаемых при продвижении на запад русских войск, понимало также и командование армии. Так, еще 17 октября 1812 г. П. В. Чичагов направил инструкцию командующему войсками в Литве генералу Е. И.Чаплицу, в которой, в частности, рекомендовалось: "Нам следует выбрать среди жителей Литвы таких, которых можно было бы использовать либо для того, чтобы создать в этой стране благоприятное для нас общественное мнение, либо для того, чтобы распространять наше влияние на большую сферу, а именно на Великое Герцогство Варшавское", с целью нейтрализовать влияние Наполеона. Для достижения этой цели следовало выдвинуть "положительную программу" в противовес обещаниям Наполеона. "Либеральные намерения государя императора, – отмечалось в инструкции, – дают нам возможность предложить им на будущее гораздо более счастливую перспективу, чем та, которую использует Наполеон для их обольщения". Далее детально разъяснялись намерения российского императора: он согласен обеспечить полякам национальное существование, но лишь при условии, "что они заслужат это своим поведением и преданностью ему". Подчеркивалось также, "что благоприятное стечение обстоятельств и важные результаты этой войны дадут возможность осуществить некоторые политические комбинации на прочной и постоянной основе". Только отказавшись поддерживать Наполеона, поляки "вправе надеяться на лучшую участь". В инструкции указывалось: "Именно в таком направлении Вы можете, генерал, работать над созданием в Польше благоприятного для нас общественного мнения". Для этого предлагались и конкретные средства: необходимо "окружить себя доверенными лицами, чтобы они говорили и писали в духе ваших указаний"; направлять эмиссаров; способствовать проникновению в Княжество Варшавское брошюр соответствующего содержания, причем наиболее действенным способом является распространение брошюр о ходе военных действий. Чичагов считал полезным содействовать созданию общества, "целью которого было бы возрождение польской нации под покровительством императора", и в дальнейшем направлять деятельность этого общества. В заключение он еще раз подчеркивал: "Вообще важно восстановить тесные связи с жителями этой провинции [Литвы. – Г. М.] и по мере возможности умножать такие связи с населением Герцогства Варшавского".
Встреча М. Огиньского с императором, состоявшаяся 1 декабря 1812 г., оказалась для князя весьма огорчительной. Он описывал ее с большой досадой и нескрываемым раздражением. Александр I обратился к нему с почти риторическим вопросом: "Не думаете ли Вы […], что излишнею поспешностью в этом деле мы можем затруднить достижение предпринятой цели?" Как всегда, акцент делался не на сути, а на сроках решения дела. Одновременно император не переставал обнадеживать князя: как только Наполеон "будет на краю гибели и вне возможности вредить полякам, я восстановлю Польшу" . Накануне отъезда в ставку действующей армии в Вильно 7 декабря 1812 г. Александр I вновь пригласил к себе Огиньского и заверил его, что сразу же по вступлении русских войск в Варшаву он "обсудит средства к восстановлению Польши", иными словами, вернется к начальной стадии обсуждения проблемы. Таким образом, усилия Огиньского, представившего уже готовое, по его мнению, вплоть до текстуального оформления, решение, пошли прахом. Император имел обыкновение выслушивать мнения хорошо информированных и знающих людей и не торопиться сообщать собственные выводы, а тем более давать твердые бесповоротные обещания.
По плану Александра I уже к 20 октября российские войска должны были занять необходимые для разгрома наполеоновской армии пункты. Серьезное поражение потерпела французская армия в битве под Красным, продолжавшейся 4 дня (3-6 ноября 1812 г.). В начале ноября войска адмирала П. В. Чичагова заняли Минск, отрезав наполеоновской армии путь на Волынь. Александр I планировал окружить французские войска при их подходе к реке Березине и окончательно разгромить их. Однако несогласованность действий русских армий привела к тому, что хотя при Березине погибло около половины войск Наполеона, отступавших из России, части французских сил все же удалось наладить переправу через реку и спастись. Уцелевшие отряды французской армии, плотно преследуемые русскими, направились к Вильно. 21 ноября Наполеон издал бюллетень, информировавший страны Европы о постигших его потерях . Если летом 1812 г. французские войска, переходя границу России, насчитывали 380 тыс. человек, то в декабре ее пределы покидали около 1 тыс. гвардейцев и 20 тыс. безоружных солдат. Французский император выехал в Париж инкогнито, под именем Коленкура. Находясь проездом в Варшаве, где он пробыл только три часа, Наполеон дал аудиенцию польскому министру финансов и военному министру и сразу же отправился в Дрезден.
Проходившие при отступлении через Вильно французские войска на этот раз создавали у жителей города далеко не праздничное настроение. "Перед нами предстало зрелище, одновременно вызывавшее сострадание и тайный страх – в образе остатков этой армии, шесть месяцев ранее столь прекрасной, торжествующей, могущественной", – вспоминала Шуазель-Гуфье. В течение трех дней на улицах города "толпились люди, которых нельзя было назвать военными, в их смешных неуклюжих одеждах": у кого на голове была дамская шляпа, кто был одет в церковные облачения, в женские подбитые мехом капоты, с завязанными на шее рукавами, некоторые завернуты в шерстяные одеяла и т. п. "Великая армия", по словам одного родственника графини, "живо напоминала венецианский карнавал или улицу Толедо в Неаполе на масленицу".
Затем в город вошли русские войска, среди первых въехали казаки. Их появление "не вызвало радости". Как отмечала в своих мемуарах литовская графиня, начались грабежи, и у нее лично казаки попытались отнять карету, но "средство передвижения" удалось отстоять. Получив от генерала Е.И.Чаплица донесение о взятии Вильно, 28 ноября 1812 г. командующий 3-й Западной армией П. В. Чичагов направил ему распоряжение: "Предписываю вашему превосходительству принять меры устроить сколько возможно порядок в городе, дабы охранить оный от своевольства и грабежа нижних чинов" . Одним из примеров подобного "своевольства" может служить свидетельство Шуазель-Гуфье: вечерами казаки, переодевшись в мундиры французских генералов и маршалов, веселились вокруг костра . Местным жителям, разоренным войной, было не до веселья. В результате боев и тяжелых условий, в которых оказалась при отступлении армия Наполеона, в городе и окрестностях осталось около 40 тыс. погибших. Начавшиеся эпидемии привели к массовой гибели населения в местах, где проходила французская армия.
Двумя днями позже после вступления в Вильно отрядов казаков в город прибыл М. И. Кутузов. Главнокомандующий планировал дать здесь армии отдых. Он был убежден, что после изгнания неприятельских войск с территории России войну следует закончить. Однако Александр I придерживался иного мнения. Он понимал, что Наполеон располагает еще большими резервами, что он может вновь собрать силы и возобновить военные действия. Поэтому российский император считал необходимым вести войну до победного конца и окончательно разгромить наполеоновскую армию, став освободителем Европы.
Прибыв в Вильно, Александр I в первый же вечер навестил графиню Тизенгауз (Шуазель-Гуфье). Она оказалась в весьма щекотливом положении. Ее отец И.Тизенгауз, возглавлявший администрацию Виленского департамента при Наполеоне, и братья, служившие в войсках французского императора, при приближении русской армии бежали из Литвы. Александр I, проявляя свойственную ему в обращении с дамами мягкость, но при этом не упуская из виду и политические цели, сказал ей: "Я не могу обвинять литовцев, им пришлось уступить силе: тайна нашей тактики им была неизвестна. Они не могли предвидеть ни хода событий, ни их направления. Притом, вполне естественно было им желать восстановить свое государство". Он заметил, что Наполеон отверг мирные предложения российской стороны, сделанные в начале войны через А. Д. Балашова: "Я решил тогда принести большие жертвы, чтобы сохранить мир и свободу торговли, без которой государство мое не может существовать. Что Наполеон никогда не думал о восстановлении Польши – это ясно из того, что он не принял тех уступок, на которые я был согласен. В конце концов, я терял лишь завоеванную территорию; империя оставалась неприкосновенной. Он этого не захотел, поэтому мне пришлось проводить план действий, успех которого явился плодом нашей стойкости и помощи свыше". Александр I знал, что его слова достигнут многих ушей и произведут на поляков благоприятное впечатление. В разговоре император проявил то ли некое кокетство, то ли откровенность: "Надо побывать на моем месте, чтобы составить себе понятие об ответственности государя и о том, что когда-нибудь мне придется дать отчет перед Богом в жизни каждого из моих солдат. Нет, престол – не мое призвание, и если бы я мог с честью изменить условия моей жизни, я бы охотно это сделал". Это, как отмечала графиня, было произнесено даже на подъеме к пику славы . Уже тогда Александр I начал высказывать мысль, которая позднее стала постоянным лейтмотивом в его беседах с близкими людьми, что он хотел бы оставить власть и вести спокойную жизнь с семьей где-нибудь в "домике на берегу Рейна".
Стремясь расположить к себе литовскую земельную аристократию, Александр I принял решение не подвергать имения магнатов секвестру. Это распоряжение коснулось и семейства Тизенгауз. Графиня немедленно написала отцу, находившемуся в Вене, что генерал-губернатор дал указание оставить их имения в прежнем владении . Однако Тизенгауз покинул Вену и переехал в Дрезден, где находились другие члены Литовского временного правительства, надеясь, что в Вене будет подписан договор, и в нем Наполеон "не преминет позаботиться о судьбе Польши". "К сожалению, великодушие Александра стало для большинства столь привычным, что не только не вызывает восторга и глубокой благодарности, но принимается как нечто обязательное", – с грустью констатировала графиня.