Обругав еще раз Сталина и советскую власть, Петр перешел к легенде прикрытия. Она не заинтересовала капитана. Не дослушав до конца, он остановил переводчика и потребовал: пусть сообщит данные о численности и расположении советских частей на участке 52-го армейского корпуса. Ответы капитана не удовлетворили, и он окончательно потерял интерес к допросу. Петра выставили из кабинета и поместили в тесную коморку. Там, под присмотром часового, он изложил все письменно и дополнительно указал на наличие близких связей среди командования дивизии. Но и после этого гитлеровская разведка никак не отреагировала на советского офицера-перебежчика. Петра включили в общую команду военнопленных, и с наступлением дня она под конвоем вышла в Славянск.
Поздним вечером 16 января колонна военнопленных, измотанная долгим переходом, вползла в пригороды. От усталости Петр едва держался на ногах: остатки сил забрал раненый красноармеец - последние километры беднягу пришлось нести на руках. Злобный лай сторожевых псов известил пленных: одни мучения для них закончились, впереди ждали новые. Из морозного полумрака почерневшими от непогоды зубьями трехметрового забора ощетинился сторожевыми вышками сборно-пересыльный пункт. В этом адском котле перемалывались жизни сотен невинных. Каторжный труд, издевательства охраны и жизнь впроголодь в считанные дни превращали военнопленных в доходяг.
Судорожно извиваясь, колонна вползла в ворота лагеря и растеклась по баракам, чтобы пополнить армию рабов. Вермахт нуждался в новых пушках и танках, а ненасытное чрево крупповских заводов требовало все больше угля, руды, и потому жизнь лагерника ничего не стоила. Конвейер смерти не останавливался ни на минуту, бригады пленных долбили в отвалах кирками и ломами смерзшуюся породу, выковыривали уголь, грузили в тачки, по хлипким доскам поднимали на высоту и сваливали в вагоны.
Петру выпала незавидная участь - кирковать породу. На пятый день после двух-трех ударов киркой начинали отниматься руки и дала о себе знать недавняя болезнь - воспаление легких. В последнее время он просыпался с одной и той же мыслью: морозы спадут, и случится чудо: староста снимет его с бригады и пошлет в столовку. Там, под крышей, можно было отогреться и подхарчиться у знакомых из хлеборезки. Но наступил новый день, мороз не спал, и староста снова послал его на отвал.
Он понимал, что долго не протянет - силы таяли на глазах. Завтрака хватало самое большее на пару часов, а потом наваливались усталость и мороз. Стылый холод проникал под истрепанную шинель, терзал и кусал измученное тело. К концу дня в нем, казалось, вымерзало все: мозг, кровь и кости, а в голове звучал только один звук - удар кирки. Он плющил и терзал мозг, вечером в зону возвращались не люди, а бледные тени. Миска вонючей бурды, в которой изредка попадались ошметки от картошки, на короткое время возвращали к жизни. В выстуженном бараке места у печки принадлежали старосте и его прихлебателям, остальным приходилось ютиться где придется.
Подходили к концу шестые сутки плена. Чуть живой от усталости, холода и голода Петр пробрался на свое место, укутался с головой в то, что еще не отобрала охрана, чтобы хоть как-то сохранить каплю драгоценного тепла. На время боль в суставах и легких отпустила, унялась дрожь в теле, и он забылся в коротком сне с одной-единственной мыслью: "Надо что-то делать, что-то выдумать, чтобы не загнуться на отвале".
Самой смерти он давно перестал бояться - она находилась рядом и смотрела на него равнодушными, отупелыми взглядами "доходяг", напоминала штабелем мертвецов, сложенных за стеной штрафного барака, - промерзшая, как бетон, земля отказывалась принимать их.
Петр с тоской думал о том, что, возможно, завтра, а может, послезавтра его оставят силы, он рухнет под откос и больше никогда не поднимется. Кто-то из охраны лениво приподнимется над костром, может, даже пальнет или натравит пса, но даже он - злобная псина, потаскав тело по площадке, бросит и вернется к теплу. Потом чьи-то трясущиеся руки сдерут с деревенеющего тела то, что еще можно обменять у лагерной обслуги на пачку махры и чифиря. В конце дня другие "доходяги" взвалят на плечи заледеневший труп и как бревно потащат в лагерь. Спотыкаясь, они будут проклинать его за то, что помер не по-человечески, за то, что отбирает последние силы. Уже в лагере, когда другие бригады будут хлебать вечернюю баланду, им еще придется стоять на плацу, пока бригадир не отчитается перед старостой по загнувшимся доходягам.
- Подъем! - истошный вопль нарядчика вырвал Петра из полузабытья.
Он с трудом сполз с нар, на непослушных ногах проковылял на середину барака и стал в строй. За спиной на нарах и на полу осталось лежать несколько неподвижных тел - смерть собирала свою страшную жатву. Нарядчики, ухватив за ноги несчастных, поволокли к штрафному бараку. После переклички в барак вкатили четыре бака с похлебкой, и к ним выстроились очереди. Спустя тридцать минут с немецким педантизмом конвейер смерти сделал очередной оборот. Под лай сторожевых псов и крики охраны пленных вывели из бараков, построили на плацу, и пляска смерти продолжилась - старосты приступили к распределению по работам. Петр своей фамилии не услышал. Его и еще семнадцать человек под конвоем отвели в штабной барак. Он не пытался строить догадки, что ждет впереди, в изнеможении откинулся на стенку и растворился в тепле.
- Эй, Прядко?! Прядко?! - грубый окрик заставил его очнуться.
- А-а-а? Что? Куда? - не мог сообразить он.
- Шо, как мертвый? А ну, шевелись! - прикрикнул часовой.
Они прошли по коридору в противоположный конец и остановились у приоткрытой двери.
- Заходь! - приказал часовой.
Петр шагнул в кабинет. В нем находился одетый в офицерскую форму без знаков различия лет пятидесяти, невысокого роста, худощавый, с тонкими чертами лица человек, на котором выделялись серые глаза, чем-то напоминающие буравчики. Цепким, пронзительным взглядом он обшарил Петра с головы до ног, кивнул на стоящий перед столом табурет и снова уткнулся в документы.
"Тертый калач! Такого на мякине не проведешь! Чем-то напоминает наших особистов. Наверно, из контрразведки или разведки?" - оценил Буравчика Петр и, воспользовавшись моментом, исподволь разглядывал его. По приметам, которые дал Струк и другие агенты абвера, он имел сходство с Петром Самутиным - заместителем начальника абвергруппы 102.
"Пока везет, сразу на матерого зверя вышел!" - оживился Петр.
Это не укрылось от наблюдательного Буравчика - Самутина. Отложив документы в сторону, он с сарказмом произнес:
- Смотри, глаза не проешь! Че такой сладкий?
- Жить хочется, - не стал вилять Петр.
- Х-м-м. А там чего не жилось?
- Не дали.
- Тебе? Странно, с чего это ты, старший лейтенант Прядко, от любимой советской власти сбежал?
- Разлюбила.
- Как так? Ты за нее своей и чужой крови не жалел, а она вдруг разлюбила?
"Похоже, гад не только мои бумажки, а и доносы Струка читал! Точно Самутин! Значит, абвер!" - утвердился в своей догадке Петр и продолжил игру:
- Жить захотел.
- А там, что, не давали? Ты же у них герой! Небось за твои подвиги комиссары орденок нацепили?
- Угу, свинцовый пообещали, - буркнул Петр.
- Это за что ж тебя так? - допытывался Самутин.
- За все хорошее. Сволочи неблагодарные! Я им это не забуду! - и, перескакивая с одного на другое, Петр рассказал, как попал к Макееву, как был обвинен в шпионаже и посажен под арест. Самутин внимательно слушал и что-то помечал в блокнот. Судя по выражению лица, такие истории ему были не в новинку. Опытный вербовщик, набивший руку еще в петлюровской контрразведке, он увидел в этом озлобленном и загнанном в угол бывшем советском офицере будущего перспективного агента.
Прядко был не чета безликому сброду, который, чтобы не подохнуть с голодухи и вырваться за колючую проволоку, готов был подписать любую бумагу и обещать все что угодно. Такие агенты результатов не давали: у них хватало духа только на то, чтобы по мелочам гадить большевикам, а при первом удобном случае они норовили сорваться с крючка. Результат приносили те, кто ненавидел советскую власть или кем двигал циничный расчет. Прядко - бывший красный командир, до недавнего времени преданно служивший ей и отвергнутый ею, имел серьезный мотив поквитаться с ней. И Самутин положил глаз на "пышущего ненавистью к советам", смышленого офицера, но не спешил с предложением и дал ему выговориться.
Петр закончил свой эмоциональный рассказ и с напряжением ждал реакции Самутина. На его замкнутом лице трудно было прочитать ответ. Он умело держал паузу: встал из-за стола, прошелся по комнате, остановился напротив Петра и, сверля глазами-буравчиками, спросил:
- Говоришь, разлюбил советскую власть?
Петр поднялся с табурета и, встретившись с ним взглядом, отрезал:
- В гробу ее видел!
- Недолго осталось, к лету покончим! - самоуверенно заявил Самутин и задал тот самый главный вопрос, ради которого затевалась операция "ЗЮД". - Не боишься опоздать?
- В смысле? - Петр делал вид, что не понимает, о чем идет речь.
- Не прикидывайся дурачком! Я что ли, за тебя грехи буду замаливать?!
- Мне бы сначала домой. Два года не был. Там…
- Чего-о-о?! - глаза Самутина заледенели, и он разразился угрозами: - Сволочь, ты че о себе воображаешь?! Я с тобой не в бирюльки играю! Ты на коленях должен ползать…
- Герр офицер! Герр офицер, я-я-я… - пытался вставить слово Петр.
Но Самутин не стал слушать и отрезал:
- Короче, Прядко, или будешь воевать против комиссаров и жидов, или в расход. Даю час. А теперь пшел вон!
Петру стоило немалого труда сдержаться, чтобы не съездить по самоуверенной физиономии Самутина. Пряча глаза, он выскочил в коридор и перевел дыхание на крыльце. Крепкий мороз пощипывал за уши, нос, но он не чувствовал этого и всеми своими мыслями находился в тесной прокуренной комнате штабного барака. В памяти с фотографической точностью всплывали каждый эпизод и каждое слово из разговора с Самутиным. Расчет Рязанцева, что гитлеровская разведка клюнет на обиженного советской властью кадрового офицера-перебежчика, оправдался. И хотя Самутин за все время беседы ни разу не упомянул слово "абвер", Петр не сомневался, что попал по нужному адресу. Манера разговора и внешность вербовщика, подпадавшие под описание Струка, являлись тому подтверждением. Но тут в Петре проснулась тревога. "А не перегнул ли ты палку, Петя? Не в твоем положении ломаться. Может вернуться и…" - размышлял он.
- Эй, долго тут глаза мозолить будешь?! Дуй отсюда! - окрик часового заставил Петра встрепенуться.
Натянув поглубже шапку, он потащился в барак. При входе в нос шибанул смрад, казалось, навсегда впитавшийся в стены. Забившись в свой угол, Петр клял себя за то, что сразу не принял предложение Самутина.
"А вдруг уедет? Тогда все насмарку. Но он же дал час? И что? Нет, надо идти, пока не поздно", - решил Петр и прошел в конец барака.
За деревянной перегородкой располагался староста со сворой своих подвывал, сгрудившись у печки-буржуйки, они чифирили.
- Че надо, халдей? - смерив Петра недовольным взглядом, процедил он.
- В штабной барак, - буркнул Петр.
- Приспичило?
- Комендант приказал.
- На кой хрен ты ему сдался?
- Поди сам спроси.
- Чего-о-о?!
- Чего слышал, - огрызнулся Петр.
- Борзеешь, халдей! Ты у меня с кирки не слезешь! - пригрозил староста и, сплюнув под ноги, небрежно бросил: - Степан, отведи эту цацу!
Петр промолчал и направился к выходу. Вслед, как пощечина, прозвучало: "Стукач!" Ему показалось, что это услышали в самом дальнем углу барака.
Одно слово, всего одно, подобно бритве, безжалостно отсекло его от тех, кто мучился от голода и холода, кто медленно угасал от ран, но не смирился, не сдался и не вымаливал, не просил пощады у гитлеровцев. Презрение этих несчастных тяжким бременем легло на Петра. Сутулясь, он побрел к штабному бараку. На входе часовой заставил его померзнуть и только потом проводил в комнату к Самутину.
Тот встретил его самодовольной ухмылкой и с издевкой произнес:
- Быстро ты созрел.
- Угу, - буркнул Петр.
- Проходи, садись, пока не остыло! - хмыкнул Самутин и кивнул на табурет.
Петр присел и ждал, что последует дальше. А Самутин, покачиваясь на стуле, сверлил его глазами-буравчиками. Понурый вид пленного говорил сам за себя. Осклабившись, он с сарказмом сказал:
- Что-то на твоей физиономии не видно энтузиазма?
- В бараке остался, - выдавил из себя Петр.
- Ха-ха-ха, - хохотнул Самутин и, согнав с лица ухмылку, заговорил рублеными фразами: - Шутки кончились! Так будешь служить великой Германии или будешь выкобениваться?
- У меня есть выбор?
- Нет, но тебе крупно повезло. Про абвер слыхал?
- На своей шкуре испытал, - буркнул Петр и зябко повел плечами.
- И как?
- Живого места не осталось.
- Тогда мне нечего распинаться. Дураком не будешь - не пожалеешь.
- Я понял, герр офицер! - Петр закивал головой.
- Раз такой понятливый, подсаживайся ближе, я не кусаюсь, - предложил Самутин, затем взял из стопки бумаги чистый лист, ручку и, двинув по столу, потребовал: - Пиши!
- Что?! - насторожился Петр.
- Ну, не завещание же. Пиши посредине - "Подписка".
Тупое перо под рукой Петра скрипело, оставляло кляксы, и на бумагу ложились корявые буквы.
- Готово? Поехали дальше! - торопил Самутин. - Ниже: "Я, Прядко Петр Иванович, обязуясь служить великой Германии и ее фюреру" - Фюреру с большой буквы - "…беспощадно бороться с ее врагами". Ставь точку. Поставил?
- Угу, - пробормотал Петр.
- И последнее: "Для конспирации в работе избираю себе псевдоним". Выбирай, какую хошь фамилию или имя.
- Это еще зачем?
- Я ж сказал - для конспирации. Псевдонимом будешь подписывать свои донесения. Понял?
- Ага.
- Выбрал?
- Адольф можно?
- Чего-о-о?! Ты мне зубы не скаль - быстро вышибу! - пригрозил Самутин.
- Тогда Петренко, - подумав, предложил Петр.
- Петренко, так Петренко, главное, чтоб писучий был. Чем больше напишешь и чем больше большевиков на тот свет отправишь, то, як кажуть у нас на Украине, тем бильше грошей будэ. Потом, когда Сталину капут придет, купишь на них все свои Каневцы с Хацепетовкой в придачу.
- Гроши - это хорошо, с ними…
- Их еще заработать надо! - перебил Самутин и потребовал: - Теперь подпишись.
Петр расписался, поставил точку и передал лист с подпиской Самутину. Тот перечитал, положил в карман френча и объявил:
- Завтра предстоит другой разговор и в другом месте. С тобой будет говорить шеф. Крутить и вертеть перед ним - себе выйдет дороже. Поэтому язык прикуси, больно ты резвый. Про хату и мамку с батькой забудь. Если не хочешь опять в лагерь загреметь, то берись за любое задание. Понял?
- Так точно, герр офицер! - подтвердил Петр.
- И еще - харю побрей, и шоб свинарником не воняло. Понял?
- Да.
- Ночь перекантуешься в блоке "А" - это в штабной зоне, а завтра поедешь на смотрины. Кроме тебя, там будет 15 гавриков. Для них ты - Петренко, если кто любопытничать начнет - мне доложишь. Все ясно?
- Так точно! Разрешите идти?
- Не гоношись, отведут, - и Самутин гаркнул: - Худоба, зайди сюда!
В соседней комнате хлопнула дверь, и на пороге возник худой, как спичка, полицай.
- Мыкола, отведи этого в отстойник! - распорядился Самутин.
Блок "А" располагался в штабной зоне и служил общежитием. Петр оказался в одной комнате с тремя пленными. Судя по тому, как они вели себя, им хорошо промыли мозги. Сам он не горел желанием вступать с ним в разговоры и все еще не мог поверить в то, что вырвался из леденящих объятий смерти и сделал еще один шаг к цели - внедрению в абвер. Настоящий хлеб, отдающий теплом печи, обжигающе горячий, хоть и эрзац, но кофе, возвращали к его жизни. Сверлящий мозг стук кирки, остервенелый лай собак, мат старосты и охранников остались где-то там за стенами комнаты. Вымытое, пропаренное в бане тело стало невесомым, а из груди ушла саднящая боль. Петр лежал в чистой постели, в чистом белье и испытывал ни с чем несравнимое блаженство.
Ранним утром после завтрака его и еще пятнадцать кандидатов в шпионы и диверсанты посадили в грузовик и повезли в лагерь абвергруппы 102. Он располагался здесь же, в Славянске и прятался от посторонних глаз за высоким забором. В нем было две строго разделенные зоны - штабная и специальная. Отобранный Самутиным контингент разместили в отдельном блоке "Ц" штабной зоны и затем, по одному, стали вызывать на беседу.
Очередь дошла до Петра. В сопровождении инструктора, физиономия которого напоминала рубщика из мясной лавки, он поднялся на второй этаж и вошел в просторный кабинет. В центре за массивным столом восседал плотный, коренастый лет сорока подполковник. "Рубленная, словно топором, физиономия, большие залысины. Неужели сам начальник группы подполковник Гопф-Гойер? Неужели?" - Петр перебирал в уме описание гитлеровских разведчиков. Второй, высокий блондин спортивного телосложения, типичный ариец, по перечню Струка не проходил. Это был недавно назначенный в группу обер-лейтенант Райхдихт. Он занимал столик у окна, рядом с ним примостился Самутин.
Минуту, может, больше, но она Петру показалась вечностью, гитлеровцы бесцеремонно разглядывали его, а затем он попал под перекрестный опрос. В течение часа Гопф-Гойер и Райхдихт терзали Петра вопросами и, не сказав ничего, отправили обратно в блок "Ц". Позже его разыскал Самутин. По его довольной физиономии Петр догадался: смотрины прошли успешно. И не ошибся: перспективного агента Петренко Гопф-Гойер решил сразу проверить в деле. Остаток дня и весь следующий Самутин натаскивал Петра шпионскому дулу.
26 января агент абвера Петренко, с разведзаданием по сбору информации о частях 6-й армии покинул Славянск и вместе с Самутиным выехал к линии фронта. 2 февраля Петр уже находился в кабинете. Рязанцева. Возвратился он не с пустыми руками: данные на 3 кадровых сотрудников абвергруппы 102 и 5 агентов, готовившихся для заброски в советский тыл, - таков был первый итог операции "ЗЮД".
Рязанцев готов был расцеловать Петра. Тот стал первым не только в отделе армии, а и фронта, кто сумел внедриться в абвер! Операция "ЗЮД" выходила на качественно иной уровень - перед советскими контрразведчиками открылась уникальная возможность завязать с гитлеровской разведкой стратегическую оперативную игру.