В январе 1610 года на Старицу и Ржев был послан воевода князь Иван Хованский. К нему присоединились иностранные наемники, которых привел из Швеции Горн, и новгородский воевода Иван Одадуров. Интервенты были выбиты из Ржева и Старицы, но гарнизон Белой оказал упорное сопротивление. Наемники, устрашенные потерями при штурмах города и русскими морозами, отказывались воевать. По словам летописца, "немцы, француженя почали изменять, отъезжати к Литве". Ивану Хованскому пришлось отступить.
Активизировали свои действия интервенты и на Коломенской дороге. Подвоз продовольствия в Москву с юга фактически прекратился. Царь Василий Шуйский послал туда рать во главе с князем Василием Мосельским, но у села Борщева тот был разбит. Летописец печально повествует, что "князь Василья побита, и многих живых поимали, и запасы все отбита, и коих было запасов и подняти не мочно, и те пожгоша", и поэтому "на Москве ж опять бысть сумнение великое и дороговь хлебная". Неудачно складывались для царя Василия Шуйского и военные действия под самой Москвой. Ночью интервенты и тушинцы напали на "деревянный город", сожгли сорок сажен стены, только с большим трудом их удалось отогнать. Несостоятельность Василия Шуйского как военачальника была очевидна всем, его авторитет продолжал падать.
Не лучшим оказалось положение и тушинского "царика". Виноваты в этом были не только военные поражения. Польский король Сигизмунд III осенью 1609 года объявил войну России. Теперь необходимость в самозванце отпала, началась открытая интервенция. Король осадил Смоленск и… надолго застрял под стенами героически оборонявшегося города. Он даже попытался отозвать всех своих шляхтичей из Тушина под Смоленск, прислал посольство. Но тут вмешалось одно немаловажное обстоятельство, которое королевские посланцы явно не учли. Вот как объясняет возникшую ситуацию советский историк Р. Г. Скрынников: "Ландскнехты на прочь были вернуться на королевскую службу. Помехой им была лишь их алчность. По их расчетам, Лжедмитрий II задолжал им от 4 до 7 миллионов рублей, невообразимо большую сумму. Наемное воинство и слышать не желало об отказе от "заслуженных" миллионов. В конце 1609 г. самозванец вместе с Мариной уныло наблюдал из окошка своей избы за своим "рыцарством", торжественно встречавшим послов Сигизмунда III. Послы не удостоили царика даже визитом вежливости. Тушинские ротмистры и шляхта утверждали, будто они, служа "Дмитрию", служили Сигизмунду, отстаивая его интересы в войне с Россией. Поэтому они требовали, чтобы королевская казна оплатила их "труды", и тогда они немедленно отправятся в лагерь под Смоленск. Сигизмунд не имел лишних миллионов в казне, и переговоры зашли в тупик. Если что-нибудь и спасло на время царика, так это его долги".
"Царь Дмитрий" лишился всякой власти, шляхта его открыто третировала, вокруг лагеря самозванца были поставлены караулы из наемников, чтобы сторожить несостоятельного должника. Но "царик" все-таки сумел сбежать. Пастор Мартин Бер так сообщал об обстоятельствах его бегства: "Димитрий нарядился в крестьянское платье и ночью, 29 декабря, в навозных санях отправился в Калугу. В лагере никто не мог придумать, куда девался царь". Тушинский лагерь распался. Казаки ушли следом за самозванцем в Калугу. Между панами началась свара, доходившая до вооруженных столкновений. Так, люди пана Тышкевича обстреляли лагерь гетмана Ружинского, и тот долго отстреливался из нескольких сотен ружей. Все это серьезно ослабляло позиции интервентов под Москвой.
А Михаил Скопин-Шуйский продолжал наращивать наступление.
В Троице-Сергиев монастырь был послан еще один отряд, "500 мужей храбрых во оружии", во главе с известным московским воеводой Григорием Валуевым. Ночью 9 января 1610 года Григорий Валуев вошел в монастырь и, соединившись с людьми Давида Жеребцова, тем же утром устроил вылазку. Польские сторожевые заставы были перебиты, русские ратники ворвались в польский лагерь и в нескольких местах подожгли обоз. Гетман Сапега и пан Лисовский поспешили на помощь своему осадному войску. Бои разгорелись на Клементьевом поле, у Келарева пруда, на горах Волокуше и Красной и продолжались несколько часов. Обе стороны несли тяжелые потери. В конце концов гетман Сапега увел войско в свои лагерь. Отступили и защитники монастыря.
Это "кровопускание" заставило Сапегу серьезно задуматься о перспективах дальнейшей войны. Под стенами Троице-Сергиева монастыря, в том самом месте, где были собраны его главные силы, сравнительно немногочисленный отряд русских на равных сражался со всем гетманским войском! Что же произойдет, если Михаил Скопин-Шуйский двинет на Троицу все свои полки?
Ответ на этот вопрос гетман Сапега дал 12 января 1610 года, когда, получив известие о выступлении русских полков из Александровской слободы, без боя поспешно отступил к Дмитрову. Авраамий Палицын в своем "Сказании" поясняет, что шляхтичи "ужасно бежаша, яко и друг друга не ждуще и запасы своя мещуще".
Отступление интервентов от Троице-Сергиевого монастыря фактически означало снятие осады Москвы, и именно так комментировал это событие современник-летописец: "Москва от осады очистилася, изо всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем, и учало быть на Москве - всякое дешева".
Между тем в Тушине продолжались внутренние распри. Следом за своим "супругом" сумела сбежать и "царица", Марина Мнишек, что привело к новым беспорядкам. В дневнике похода короля Сигизмунда III записано, что тогда "в лагере было великое волнение, Множество рыцарства восстало на князя Ружинского, которого обвиняли, что он или своим умыслом погубил ее, или отправил в какую-либо пограничную крепость". Ружинскому, фактически стоявшему во главе тушинской армии, было не до помощи гетману Сапеге. В ответ на его слезные просьбы удалось отправить в Дмитров только небольшое количество пороха и пуль.
В Дмитрове гетман Сапега собрал все оставшиеся у него силы. Шляхетская конница остановилась в самом городе, казацкие сотни - в остроге под городом. Судя по всему, гетман хотел отсидеться в дмитровской крепости и готовился к осаде. Во все стороны были отправлены конные отряды для заготовки продовольствия, некоторые фуражиры появлялись даже в селах за Волгой.
Готовился к новым боям и Михаил Скопин-Шуйский, разбивший лагерь под Троице-Сергиевым монастырем. Трудностей и у него было предостаточно. Войска устали после длительной зимней кампании. Остро не хватало средств для найма ратников, для закупки продовольствия. Во все города были снова разосланы грамоты о сборе "наемных денег для ратных людей". Продолжались трения с иноземными наемниками. 17 января к Троице пришло пополнение немцев, которые тут же потребовали жалованье. Им предложили по десять серебряных талеров каждому (сумма по тем временам немалая), Но немцы идти на Дмитров отказались. Гетман Сапега торжествующе писал, что "иноземцы, помня о больших потерях под Тверью, не желали брать ни штурмовых денег, ни участвовать в штурме". Надеяться можно было только на своих, русских ратников, а их собралось под Троицей не так уж много. Еще не возвратились полки, ранее посланные на Суздаль, Ростов, Старицу, Ржев, Белую, а ведь это была лучшая часть войска во главе с лучшими воеводами.
Тем не менее подготовка началась. Войско было разделено на три полка: большой, передовой и сторожевой. Большой полк воеводы Семена Головина и передовой полк Ивана Куракина являлись главной ударной силой русского войска, именно им был придан отряд пеших людей "с огненным боем", который возглавил упоминавшийся уже воевода Григорий Валуев. Сторожевым полком командовал князь Лыков.
Военные действия предстояло вести в разгар зимы с ее глубокими снегами, и Скопин-Шуйский сформировал из ратников северных и поморских городов летучие отряды лыжников, общую численность которых шведский историк Видекинд определяет в четыре тысячи человек. В зимних боях лыжники показали себя с самой лучшей стороны, превосходя по маневренности даже конницу. А что касается переходов по бездорожью, фланговых ударов, внезапных рейдов в тыл заставам интервентов, стоявшим на проезжих дорогах, тут им вообще не было равных!
Приближались последние сражения освободительной войны.
9
Первыми под Дмитровом появились отряды русских лыжников. Они внезапно напали на сильную сторожевую заставу, прикрывавшую подступы к городу, и 3 февраля 1610 года разгромили ее.
4 февраля уже несколько сотен русских лыжников вышли из леса и дерзко покатили к стенам. Навстречу им была послана сотня литовских гусар. К открытому полевому сражению с тяжелой конницей лыжники оказались не готовы и поспешно отошли обратно в лес, потеряв несколько человек. Но они по-прежнему оставались в непосредственной близости от Дмитрова, блокируя все дороги.
17 февраля польско-литовская конница еще раз выходила из города. В разных местах вспыхивали короткие стычки, которые не принесли интервентам тактических успехов - город оставался в блокаде.
Видимо, Михаил Скопин-Шуйский не сразу решил, какой вариант военных действий выбрать: штурмовать Дмитров или вести правильную осаду, нападая мелкими подвижными отрядами, тесня острожками и, одновременно, накапливая поблизости от города значительные силы, чтобы ударить, если осажденные попробуют вывести свои полки в "поле". Штурм городских укреплений мог привести к большим потерям, чего Скопин-Шуйский всегда старался избежать. К тому же немецкая наемная пехота, которой предоставлялась роль ударной силы при штурме города, наотрез отказалась приступать к стенам. Не помогли и немалые "штурмовые деньги", предложенные наемникам.
В этих условиях Михаил Скопин-Шуйский выбрал самый эффективный способ действий. Он продолжил блокаду Дмитрова передовыми отрядами, непрерывно беспокоя осажденных "огненным боем" и одновременно накапливая под Дмитровом силы для большого сражения. Гетману Сапеге, фактически отрезанному от остальных войск, было явно невыгодно долго оставаться в "осадном сидении". Скопин-Шуйский надеялся, что он в конце концов выведет свои полки в "поле".
Между тем к Дмитрову подходили все новые и новые ратники. Пришли пищальники воеводы Григория Валуева, "пешие люди с огненным боем": подкрадываясь к самым стенам острога, они из-за укрытий метко стреляли по бойницам. Подоспел сторожевой полк князя Лыкова и воеводы Давида Жеребцова, роты иноземных наемников. Общее число воинов, блокировавших Дмитров, достигло двенадцати тысяч. С таким войском уже можно было сражаться с интервентами и в "поле".
Расчеты Михаила Скопина-Шуйского оправдались. 20 февраля 1610 года ему удалось-таки выманить часть польского гарнизона из города и был, по словам летописца, "велий бой".
Сражение началось нападением русских ратников на острог, за деревянными стенами которого укрывались казацкие сотни гетмана Сапеги. Удар оказался настолько неожиданным и сильным, что укрепления были прорваны и началось избиение казаков. Волей-неволей Сапеге пришлось посылать на их выручку польские роты из города. Но помощь опоздала, казаки уже бежали в панике, бросив все пушки, боеприпасы и продовольствие. Под ударом оказались польские роты, которые Сапега Не успел отвести обратно в город. Они тоже понесли тяжелые потери. В один день гетман лишился большей части своего войска. Немногочисленный гарнизон Дмитрова теперь не представлял серьезной опасности. Правда, у гетмана еще оставались силы для обороны городских стен, но к активным действиям он был не способен. В военном отношении дальнейшее "сидение" в Дмитрове ничего не давало. Удержание крепости могло себя оправдать только в том случае, если бы появилась надежда на быструю и действенную помощь со стороны, но такой надежды не было. В блокаде оказался и пан Лисовский в Суздале. Пан Млоцкий, стоявший под Брянском, подвергся нападению двух тысяч лыжников, ему было не до Сапеги. Двенадцатитысячное русское войско взяло Можайск. Резко активизировались московские воеводы, связав по рукам и ногам гетмана Рожинского в Тушине. По словам летописца, "государевы люди многие с Москвы пошли на воровские таборы". Михаил Скопин-Шуйский постарался связать боями все польские и литовские рати, остававшиеся в России, - действия под Дмитровом полководец считал только эпизодом большой войны.
Непосредственно в сражении под Дмитровом сам Скопин-Шуйский не участвовал. Он перевел свою ставку из-под Троице-Сергиева монастыря в деревню Шепиловку, поближе к Дмитрову, и оттуда руководил воеводами, которых поименно перечисляет автор "Повести о победах Московского государства": "Послал от Троицы государевых бояр под Дмитров, князя Ивана Семеновича Куракина, да князя Бориса Михайловича Лыкова с полками на поляков и литовцев. Дмитров взяли, и поляков и литовцев побили, и полки разогнали".
Автор повести допустил одну неточность. Дмитров был оставлен гетманом Сапегой без боя. На второй день после сражения 20 февраля Михаил Скопин-Шуйский с основными силами вернулся в свой лагерь под Троицей, оставив у Дмитрова отряды лыжников и двести конных дворян и "детей боярских". Этого оказалось достаточно, чтобы блокировать город с трех сторон. Дорога на запад не была занята русскими заставами, они как бы предлагали гетману отступить, не желая тратить войско на штурмы крепостных стен. Так и произошло. По словам Конрада Буссова, "в постоянном страхе стоял господин Сапега", а 27 февраля 1610 года он сам поджег Дмитров, уничтожил тяжелые пушки, которые невозможно было увезти, и с остатками войска направился к Смоленску, в лагерь короля Сигизмунда III.
Вскоре окончательно распался и тушинский лагерь.
6 марта 1610 года поляки и казаки покинули Тушино и вместе двинулись к Иосифо-Волоколамскому монастырю. Одновременно обратились в поспешное бегство польские и казацкие отряды, грабившие уезды на Верхней Волге, очистив, как сообщал паи Пясецкий, "все владения около Волги".
12 марта 1610 года полки Михаила Скопина-Шуйского торжественно вступили в столицу. Пастор Мартин Бер так рассказал в своей "Летописи Московской" об этом заключительном эпизоде войны: "Скопин и Делагарди вошли в столицу без всякого препятствия. В течение одного года они очистили все пространство от Ливонии до самой Москвы, так что из стотысячной рати, около двух лет осаждавшей Москву и Троицкий монастырь, не видно было ни одного поляка, ни одного казака.
Шуйский весьма ласково принял своих защитников; часто угощал за царским столом, одарил всех офицеров золотою и серебряною посудою, выплатил всему войску жалованье".
О торжественной встрече в Москве воеводы Скопина-Шуйского сообщала и русская "Повесть о победах Московского государства": "Послал государь встречать его боярина своего Михаила Федоровича Кашина, велел его с большим почетом встретить. И выйдя из города Москвы все люди появление боярина ожидали. И была в Москве радость великая, и начали во всех церквах в колокола звонить и молитвы к богу воссылать, и все радости великой преисполнились.
Люди же города Москвы все хвалили его мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость".
Таким было отношение народа к юному победителю.
Но было и иное отношение - со стороны царя Василия Шуйского и его родственников. Царь явно опасался популярности своего племянника, любимца войска и народа. Передавали слухи, что в личной беседе царь упрекнул своего племянника в нескромности, а Михаил будто бы посоветовал дяде оставить трон и дать стране другого царя, чтобы объединились все люди русские…
Трудно сказать, соответствовали ли эти слухи действительности, но, то, что они вполне правдоподобны, и вызывали сочувствие многих, и не только простых ратников, - несомненно.
Осторожный и хитрый Василий Шуйский внешне не проявлял недоброжелательства к молодому полководцу, устраивал в его честь торжественные пиры. Откровеннее был недалекий и честолюбивый брат царя, Дмитрий Шуйский. Говорили, что еще при торжественной встрече Скопина-Шуйского, глядя с городского вала на вступавшее в Москву войско, Дмитрий вслух произнес: "Вот идет мой соперник!" Беспокойство Дмитрия Шуйского вполне понятно. После смерти бездетного царя он надеялся унаследовать трон, а популярность племянника делала это почти безнадежным.
Под шум торжественных пиров назревала трагедия.
Ничего не подозревавший Михаил Скопин-Шуйский охотно принимал участие в пирах, готовился к весеннему походу на короля Сигизмунда III, все еще осаждавшего Смоленск. Автор повести сообщал, что он "ожидал, когда просохнут весенние пути, потому что в это время земля, залитая половодьем после таяния снегов, еще не затвердела".
В апреле 1610 года полки Скопина-Шуйского "делали у столицы примерное сражение". На военных учениях присутствовали царь Василий Шуйский и его родственники.
Стройными шеренгами стояли пехотинцы с длинными, "немецкими" копьями, на многих из них были железные панцири. Позади пикинеров дымили фитилями пищальники. Застыли у пушек, поставленных на колеса, кряжистые пушкари. Тяжелая конница, вооруженная на западноевропейский манер "ручницами" и копьями, тоже выдерживала строй, мгновенно поворачивалась по сигналам трубы, наступала то железным клином, выставив вперед копья, то рассыпалась лавой для преследования, взмахивая саблями. Трескуче грохотали залпы из сотен пищалей, тяжело ухали пушки, выбрасывая клубы черного порохового дыма. Развевались над полками пестрые стяги, ветер шевелил перья на шлемах воевод и сотенных голов. Ратники восторженно приветствовали криками проезжавшего Скопина-Шуйского. Царь Василий и его окружение были растеряны и обеспокоены силой и популярностью молодого предводителя войска.
Вероятно, недоброжелательство старших родственников не было тайной для Скопина-Шуйского. Во всяком случае, известно, что Яков Делагарди советовал воеводе как можно скорее оставить Москву и выступить к Смоленску - среди своего войска полководец был бы в безопасности. Но развязка наступила быстрее, чем войско подготовилось к походу.
Знатный и влиятельный князь Иван Михайлович Воротынский попросил Михаила быть крестным отцом его сына; крестной матерью стала жена князя Дмитрия Шуйского - Екатерина, дочь известного опричника Малюты Скуратова. Именно из ее рук принял воевода на пиру чашу с вином, после которой почувствовал себя плохо, из носа хлынула кровь. Слуги поспешно унесли его домой. После двухнедельной болезни Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скончался.
Многие современники прямо обвиняли царя Василия Шуйского и княгиню "Скуратовну" в отравлении героя. В поэтических преданиях, включенных в "Жизнеописание князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского", передается предостережение, сделанное ему матерью: "Чадо мое, сын князь Михайло Васильевич, для чего ты рано и борзо с честного пиру отъехал, либо тебе богоданный крестный сын принял крещение в нерадости, либо тебе в пиру место было не по отечеству, либо тебе кум и кума подарки дарили непочестные, а кто тебя на пиру упоил честным питием, и с того тебе пития на век будет не проспатися?
И колко я тебе чадо во Александрови слободи приказывала не ездить во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеиным".