Мой муж в течение нескольких недель не выезжал из дому по причине довольно серьезной болезни, которая уже миновала, но он охотно замедлял окончательное выздоровление, потому что с некоторого времени служба ему опротивела. За последний год подозрительность в императоре развилась до чудовищности. Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу. В крепости не переводились многочисленные жертвы, а порою вся их вина сводилась к слишком длинным волосам или слишком короткому кафтану. Носить жилеты совсем воспрещалось. Император утверждал, будто жилеты почему-то вызвали всю французскую революцию. Достаточно было императору где-нибудь на улице заприметить жилет, и тотчас же его злосчастный обладатель попадал на гауптвахту. Случалось туда попадать и дамам, если они при встречах с Павлом не выскакивали достаточно стремительно из экипажа или не делали достаточно глубокого реверанса. Полицейское распоряжение предписывало в ту пору всем, мужчинам и женщинам, сообразоваться с этими капризами. Благодаря этому улицы Петербурга совершенно пустели в час обычной прогулки государя, с 12 до 1 часа пополудни. За последние шесть недель царствования свыше 100 офицеров гвардии были посажены в тюрьмы. Моему мужу тяжело было служить орудием этих расправ. Все трепетало перед императором. Только одни солдаты его любили, потому что хотя и измучивались чрезмерною дисциплиною, но зато пользовались щедрыми царскими милостями. Суровое отношение к офицерству Павел неизменно уравновешивал широкою раздачею денег солдатам.
Со времени затворничества мужа граф Пален, с которым он стоял на интимной ноге и к тому же имел и частые сношения по службе, ежедневно заезжал к мужу провести с ним час-другой. Граф Пален соединял в своей особе самые ответственные государственные должности. Он имел в своем заведывании иностранные дела, финансы, почту, высшую полицию и состоял в то же время военным губернатором столицы, что предоставляло ему начальство над гвардиею. Отсюда уже видно, какую власть император передал в его руки. Пален был человек крупный, широкоплечий, с высоким лбом и открытою, приветливою, добродушною физиономиею. Очень умный и самобытный, он в своих речах проявлял большую тонкость, шутливость и добродушие. Натура, не изощренная образованием, но сильная; большое здравомыслие, решительность и отважность; шутливое отношение к жизни. Словом, он был воплощением прямоты, жизнерадостности и беззаботности. Граф Бенигсен, который нас тоже навещал, но не особенно часто, был длинный, сухой, накрахмаленный и важный, словно статуя командора из "Дон-Жуана". Я с Бенигсеном была мало знакома, и он во мне только и оставил описанное впечатление. Что касается графа Палена, то я всегда поджидала его посещений с бесконечным удовольствием. Он не уставал меня смешить и, по-видимому, сам находил в этом удовольствие. Первым его движением было повеселиться, и я всегда чувствовала себя обиженною, когда разговор принимал более серьезное направление и меня выпроваживали прочь. Пален сообщал мужу о всем происшедшем за день; тут я оказывалась лишнею, но я была несколько любопытна и добивалась от мужа, чтобы он мне потом рассказывал все новенькое. Между прочим, вспоминаю я такой факт, который случился, кажется, дней за пять, за шесть перед катастрофою.
В одном из припадков подозрительности, не щадившей ни собственной семьи, ни собственных детей, император как-то после обеда спустился к своему сыну, великому князю Александру, к которому никогда не захаживал. Он хотел поймать сына врасплох. На столе между другими книгами Павел заметил перевод "Смерти Цезаря". Этого оказалось достаточно, чтобы утвердить подозрения Павла. Поднявшись в свои апартаменты, он разыскал историю Петра Великого и раскрыл ее на странице, описывавшей смерть царевича Алексея. Развернутую книгу Павел приказал графу Кутайсову отнести к великому князю и предложить прочесть эту страницу. Чрез несколько дней граф Пален доверил мужу свои опасения насчет того, что император, по-видимому, собирается заключить императрицу, свою супругу, в монастырь, а обоих старших сыновей – в крепость, потому что и Константин, которому отец до тех пор отдавал предпочтение, сделался ему подозрительным ввиду тесного сближения со старшим братом.
Дело дошло до того, что императору приписали даже намерение жениться на актрисе французского театра, г-же Шевалье, в то время любовнице Кутайсова.
Распространяли ли заговорщики такие клеветы нарочно с целью вербования единомышленников или действительно такие нелепости пробегали в голове императора? Как бы то ни было, россказни эти распространялись, повторялись, и им верили.
Недоумение и страх преисполняли все умы. В то же время навязывалась и мысль о приближении роковой развязки, и наиболее ходкою фразою было: "Так дольше продолжаться не может!"
Граф Пален уже после рокового события признавался мужу, что при каждой с ним встрече он хотел и его привлечь к заговору, но сознание того, что болезнь помешает мужу деятельно послужить этому делу, удерживало Палена от этого намерения. Это была одна из удач на житейском поприще мужа, и он не раз впоследствии разбирал этот вопрос перед мною. Как бы он должен был поступить со столь опасною тайною, если бы ее ему вверили? Долг бы повелевал спасти императора. Но что же дальше? Ведь это было равносильно тому, чтобы предать императору на отмщение и суровый гнев все великое и возвышенное, что тогда имелось налицо в России. А где бы остановились гонения, раз заговорщики были столь многочисленны? Значит, эшафоты, ссылка и тюрьма для всех? А дальше что бы последовало? Еще пущий гнет, чем тот, под бременем которого изнемогала вся Россия! Альтернатива мужу рисовалась во всяком случае ужасная, и он уверял, что, если бы Пален сообщил ему о заговоре, ему ничего другого не осталось бы сделать, как пустить себе пулю в лоб.
Врач императора по приказанию последнего ежедневно навещал мужа – то был англичанин мистер Бек, действовавший в интересах Ливена. С тех пор как муж заболел, император сносился с ним записками. Этот способ ведения дел в конце концов вызвал нетерпение в Павле, и, обменявшись 11 марта со своим министром несколькими записочками, в которые вкрались какие-то недоразумения, в 11 часов вечера император написал Ливену следующее: "Ваше нездоровье затягивается слишком долго, а так как дела не могут быть направляемы в зависимости от того, помогают ли вам мушки или нет, то вам придется передать портфель военного министерства князю Гагарину".
Эта записочка на русском языке была последнею, написанною императором Павлом перед смертью, и, если я не ошибаюсь, находится теперь в обладании императора Николая, равно как и вся переписка мужа с покойным императором. Записку эту государь написал в покоях княгини Гагариной, его метрессы, где он всегда заканчивал вечера после ужина с императрицею. Княгиня Гагарина жила в Михайловском замке, занимая помещение под личными апартаментами государя. Спустя час Павел ушел к себе, чтобы лечь спать.
Вид Зимнего дворца. В прошлом главный императорский дворец России. Дворец построен в 1754–1762 гг. итальянским архитектором Б. Ф. Растрелли в стиле пышного елизаветинского барокко с элементами французского рококо в интерьерах. Начиная с советского времени в стенах дворца размещена основная экспозиция Государственного Эрмитажа. Неизвестный итальянский художник, по рисунку М. И. Махаева, конец 1750 г.
Князь Гагарин, которому предстояло заместить моего мужа в управлении военным министерством, упросил государя оказать Ливену какой-нибудь знак благоволения для погашения немилости. Гагарин, муж фаворитки, был добряк, водивший более или менее дружбу с Ливеном. Император на это согласился и приказал включить в завтрашний приказ производство Ливена в чин генерал-лейтенанта. Уже из тона записки государя Ливен заключил, что пришел конец его фавору, хотя ему и обещалось производство. Он улегся в постель расстроенный, так как достаточно знал характер государя и опасался последствий неудовольствия, им на себя навлеченного.
Мы крепко спали, когда камердинер внезапно вошел в спальню и разбудил мужа вестью, что от императора прислан фельдъегерь со спешным поручением. Было 2 1/2 часа утра. Шум разбудил и меня. Муж мне тут же сказал: "Дурные вести, вероятно. Пожалуй, угожу в крепость".
Через минуту, не дав мужу даже встать, в спальню явился фельдъегерь. Заметив, что муж не один, он сказал:
– Громко я боюсь говорить.
Муж нагнулся к нему ухом.
– Его величество приказывают вам немедленно явиться к нему в кабинет, в Зимний дворец.
Так как государь с царскою семьею жил в Михайловском замке, то приказание, переданное чрез фельдъегеря, не имело смысла.
Мой муж тут же и сказал фельдъегерю:
– Вы, должно быть, пьяны.
Обиженный офицер решительно возразил:
– Я повторяю дословно слова государя императора, от которого только что вышел.
– Да ведь император лег почивать в Михайловском замке.
– Точно так. Он и теперь там. Только вам он приказывает явиться к нему в Зимний дворец, и притом немедленно.
Тут пошли расспросы о том, что случилось. Зачем императору понадобилось выезжать из замка посреди ночи? Что его подняло на ноги?
Фельдъегерь на это отвечал:
– Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович, т. е. государь, послал меня к вам.
Мой муж переспросил опять, но фельдъегерь только повторял прежнее.
Страх обуял теперь Ливена.
Отпустив фельдъегеря, он принялся обсуждать со мною значение непонятного таинственного приказания. Уж не спятил ли с ума фельдъегерь? Или, быть может, император ставит Ливену ловушку? А если это испытание, то какому риску подвергает себя муж? Ну а если фельдъегерь сказал правду?
Напрасны были попытки разобраться во всех этих загадках. А принять решение все-таки было нужно. Муж встал, приказал запрячь сани и перешел в туалетную, выходившую окнами во двор. Спальня же наша выходила окнами на Большую Миллионную, как раз напротив казармы первого батальона Преображенского полка, так как улица эта примыкает к Зимнему дворцу. Муж меня заставил подняться с постели и приказал, став около окна, наблюдать, что происходит на улице, и передавать ему о том.
Ну, вот я и наряжена в часовые.
Мне было тогда всего пятнадцать лет, нрав у меня был веселый, я любила всякую новизну и относилась легкомысленно к роковым событиям, интересуясь только одним, лишь бы они внесли разнообразие в повседневную рутину городской жизни. Я с любопытством думала о завтрашнем дне. В какой же дворец мне предстоит ехать с визитом к свекрови и великим княжнам, которых я навещала ежедневно? Это меня наиболее интересовало в данную минуту. В спальне горел только ночник. Я подняла занавес у окна, присела на подоконник и устремила взоры на улицу. Лед и снег кругом. Ни одного прохожего. Полковой часовой забрался в будку и, должно быть, прикорнул. Ни в одном из окон казармы огней не видать, не слышно и шума. Муж из туалетной спрашивает меня от времени до времени, не вижу ли я чего, – ответ один: "Ничего не вижу". Муж не особенно торопился с туалетом, колеблясь, выезжать ли ему. Одна четверть часа сменялась другою, и я только раздражалась тем, что ничего ровно не вижу.
Мне хотелось спать. Но вот послышался отдаленный шум, в котором мне почудился стук колес. Эту весть я громко возвестила мужу, но, прежде чем он перешел в спальню, экипаж уже проехал. Очень скромная пароконная каретка (тогда как все в ту пору в Петербурге разъезжали четвериком или шестериком); на запятках, впрочем, выездных лакеев заменяли два офицера, а при мерцании снега мне показалось, что в карете я вижу генерал-адъютанта Уварова. Такой выезд представлялся необычайным. Мой муж перестал колебаться, вскочил в сани и отправился в Зимний дворец.
Моя роль на этом и окончилась. Все последующее я сообщаю со слов мужа и свекрови.
Экипаж, который я видела, вез не Уварова, но великих князей Александра и Константина. Выехав по Адмиралтейскому бульвару к противоположному краю Зимнего дворца, муж действительно увидел в кабинете великого князя Александра освещение, но по лестнице поднимался очень неуверенно.
В приемной муж застал великого князя Константина и нескольких генералов. Великий князь заливался слезами, а генералы ликовали, опьяненные происшедшим избавлением. В каких-нибудь полминуты Ливен уже узнал, что императора Павла не стало и что ему предстоит приветствовать нового императора. Государь требует Ливена. Где Ливен? Мой муж бросается в кабинет, и император падает ему в объятия с рыданиями: "Мой отец! Мой бедный отец!" И слезы обильно текут у него по щекам.
Этот порыв продолжается несколько минут, потом государь выпрямился и воскликнул: "Где же казаки?"
На этот вопрос ответ мог дать действительно только муж.
Три месяца назад император Павел в гневной вспышке решил предать уничтожению все донское казачество.
Под предлогом поддержания политики Бонапарта, первого консула, к которому он вдруг воспылал фанатическим расположением, Павел решил послать казаков тревожить с тыла индийские владения англичан. На самом же деле император рассчитывал, что при продолжительном зимнем походе болезни и военные случайности избавят его окончательно от казачества. Предлог и истинная цель экспедиции должны были храниться в великой тайне. Никто в России не должен был ничего знать о маршруте экспедиции, и только Ливен из кабинета государя под царскую диктовку отдавал для беспрекословного выполнения подробные приказы, предписывавшие переселение целого племени. Курьер получил в самом кабинете государя запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных чрез него распоряжениях. Даже и всемогущий Пален ничего об этом не проведал. Чрез некоторое время по вестям из провинции удостоверен был необычайный факт выселения всего донского казачества. Об истинных побуждениях императора стали догадываться – известна была его ненависть к независимым формам внутреннего управления казачества, но представлялось совершенно невозможным проникнуть в тайну действительного следования донских полков, и уже несколько недель были потеряны последние следы снаряженной экспедиции. Это обстоятельство и было, между прочим, одною из причин, ускоривших трагическую кончину императора.
Муж сообщил императору Александру все сведения об экспедиции. Тотчас же был написан, подписан и отправлен приказ о немедленном возвращении казаков.
1) Тут княгиня впадает в преувеличение. Казачья экспедиция была обстоятельно договорена с Наполеоном и была направлена против английских владений в Индии. В экспедиции участвовали только несколько казачьих полков: ни о каком выселении донских казаков и помину не было.
После этого император поручил мужу отправиться в Михайловский замок и уговориться с г-жею Ливен, как убедить императрицу-мать покинуть роковое обиталище. В то же время Александр сообщил мужу о безуспешности своих попыток свидеться с своею родительницею.
В пять часов утра Ливен был уже в Михайловском замке.
Но, прежде чем продолжать рассказ о дальнейшем, я опишу, что узнала о роковой сцене, разыгравшейся в ту ночь в замке.
Еще в полночь в замке и около него царила глубочайшая тишина. По несчастному затемнению ума, император Павел, заподозревая всех, с недоверием относился даже и к императрице, преданнейшей ему и почтенной женщине, которую даже вопиющие гласные измены мужа не отвратили от ее страстной привязанности к государю.
Он запер на ключ и преградил сообщение между апартаментами императрицы и своими. Поэтому, когда в 12 1/2 часов ночи заговорщики постучались к Павлу в опочивальню, он сам же лишил себя единственного шанса к бегству. Известно, что, не найдя Павла в постели, заговорщики сочли свое дело почти проигранным, но тут один из них открыл Павла, притаившегося за ширмами… Чрез десять минут императора уже не стало. Успей Павел спастись бегством и покажись он войскам, солдаты бы его охранили и спасли.
Весть о кончине Павла была тотчас же доведена до сведения графа Палена, который расположился на главной аллее у замка с несколькими батальонами гвардии. Войска были собраны по его приказу, чтобы, глядя по обстоятельствам, или явиться на подмогу императору, или послужить для провозглашения его преемника.
И в том, и в другом случае граф Пален питал уверенность, что ему на долю достанется первенствующая роль. Он поспешил отправиться к великому князю Александру и склонился пред ним на колени. Великий князь в ужасе приподнял его.