Радовалась, кажется, только Сафи. Она устраивала себе качели из всевозможных замысловатых петель и концов, будто нарочно для нее оставленных Карло, - ей тут было привольнее, чем в родных джунглях, и она с доброжелательным любопытством наблюдала, как серьезный, сосредоточенный Карло приближается: ну, хозяин, что ты мне новенького решил приготовить?
У каждого свой вкус и манера веселиться; для меня вязать узлы было тяжким испытанием, непосильной интеллектуальной нагрузкой; когда она выпадала на мою долю, за мной следом обычно шел Норман - проверял, усмехался - "Так я и думал!" - и педантично перевязывал, все по очереди, до единого.
Между прочим, после "Ра-1" я как-то гостил у приятеля на яхте, и посреди Финского залива мне вздумалось тряхнуть стариной и закрепить болтавшийся стаксель-фал. Приятель, взглянув, объявил, что теперь намерен не трогать этот фал до конца сезона, до того, мол, завязано профессионально. Выходит, уроки Нормана все же пошли впрок. Но я не о себе, я о Карло, -
Он занимался узлами с тихим вдохновением, его голубые, совсем не итальянские глаза подергивались мечтательной поволокой - может быть, он был в эту минуту в милых сердцу горах, увязывал рюкзак, готовил альпинистскую связку.
Однажды, когда я рассказывал журналистам о своих друзьях, меня попросили припомнить какой-нибудь случай, происшествие, в котором Карло Маури показал бы себя "суперменом". Я напряг память - и безрезультатно, не было таких происшествий, Карло всегда был одинаков - ни падений, ни взлетов, никакой амплитуды, - ровная, мощная, целеустремленная прямая: всегда в готовности, всегда в действии, без напоминаний и подсказок, без краснобайства и демагогии, - таков он был, наш Карло, партизан-антифашист, путешественник, репортер, равно владевший и гашеткой кинокамеры, и ледорубом…
Он был не слишком разговорчив. Но зато если уж пускался в рассказы!..
Тогда вокруг нашего корабля вдруг начинали кружить амазонские пираньи ("Свободно плавал среди них - и ничего, крокодил - иное дело"), а на макушку мачты присаживался йети, снежный человек ("Вполне может существовать, что вы думаете? Это же неисследованный край - Гималаи!"). Распахивались тайны и красоты всех решительно континентов, потому что нет - почти нет! - на земном шаре уголка, где бы Карло не побывал.
Те давние, долгие, идиллические вечера на "Ра-1" - забуду ли их? Небо в звездах, тишина, только вода плещет, да руль поскрипывает, да магнитофон мурлычет - и льется плавная речь Карло, оттеняемая приглушенной скороговоркой Жоржа, нашего записного толмача.
Жорж, со всеми его капризами, тоже не из маменькиных сынков. Его ноги в шрамах и рубцах от зубов акул. Это сувениры Красного моря: снимался фильм о подводных хищниках, ныряльщики-статисты отказались идти в воду, слишком опасно, и тогда пошли продюсер Бруно Вайлати и Жорж - теперь он говорит, что никогда больше не повторит подобного, такой пришлось пережить ужас.
Еще там делали картину о муренах, и Жорж выступал в роли их дрессировщика. Мурена - трехметровый морской угорь, страшилище, острозубое и свирепое, оно гнездится в гротах и вылезает из них только за добычей. Жоржу удалось приучить к себе трех мурен, они привыкли к нему и выплывали навстречу из убежищ. Жорж кормил их из рук - и даже изо рта, в это невозможно поверить, но я сам видел кинокадры.
Какие же у нас на "Ра" подобрались интересные люди, честное слово! И как удачно, что у нас есть скамейка-завалинка, словно специально созданная для вечерних бесед!
Получилась она - напоминаю - сама собой. Облегчали правый борт, убрали оттуда запасные весла и их обломки, унесли веревочные бухты, связки папируса и соломенные циновки, вскрыв таким образом модерновое великолепие - канистры с водой, бензином, керосином и двухтактной смесью. Мы передавали канистры по цепочке Туру, Тур их устанавливал в ряд вплотную к хижине и крепил канатом. Затем Жорж и я просунули в ручки канистр дощечки, расстелили сверху пустые бурдюки, укрыли их парусиной и уселись торжественно.
И не было с тех пор на "Ра-1" более уютного места.
Сейчас, на "Ра-2", в нашем распоряжении не кустарщина из канистр и бурдюков, а заранее предусмотренное, тщательно выполненное, комфортабельное сиденье. От прежней завалинки остались лишь размеры и форма. И, как иногда случается, - магазинная игрушка не заменит самодельной, а за роскошным письменным столом пишется хуже, чем когда-то на подоконнике, - сумерничаем мы теперь далеко не так часто, как в прошлом году…
Но все же иногда собираемся, и, как в добрые старые времена, возникает разговор о том, о сем - об антропологе Герасимове и режиссере Герасимове, о Чарли Чаплине, о Гагарине, и тогда обнаруживается, что нам еще есть о чем друг другу порассказать.
Завожу речь об Антарктиде, о трехстах днях зимовки на станции "Восток", на четырехкилометровой высоте, о том, что неправ Джек Лондон - даже при минус 80 °C слюна не замерзает на лету, - Норман ахает: минус восемьдесят, это же надо! - ну что ж, я тоже сейчас это с трудом себе представляю, наступила долгожданная "маньяна", дни стоят жаркие, щеголяем в шортах, жарим ляжки, и - бедный нос мой! -
Вступает в беседу Тур, и уже мне приходится изумляться. Кнют Хаугланд, сотоварищ Тура по бальсовому плоту, нынешний директор музея "Кон-Тики" - маленький, застенчивый Кнют, - он, оказывается, национальный герой Норвегии, кавалер орденов Англии, Франции, Бельгии, Швеции, Дании!
Мало того, что он был в диверсионной группе, взорвавшей фашистский секретный завод тяжелой воды, - операция широко известная и чрезвычайно значительная, появись у нацистов ядерное оружие - кто знает, сколько бы еще они натворили зла? - так вот, мало этого, Кнют Хаугланд еще являлся главой норвежского радиоподполья. Гестапо охотилось за ним и почти ловило, но он чудом уходил. Позже, после победы, преданный суду и осужденный крупный гитлеровский чин попросил напоследок об особом одолжении - пусть ему покажут человека, за которым он чуть не всю войну гонялся. Ему устроили встречу с Кнютом. Гитлеровец взглянул и не поверил, а поверив, страшно расстроился - проиграть юберменшу, Верзиле-Косая-Сажень-в-Плечах - куда ни шло, но такому замухрышке и коротышке! -
Весьма это показательно и примечательно, что ядро экипажа на "Ра" составляют люди с достойным военным прошлым. Карло, Тур - их убеждения выстраданы, они, по сути дела, еще тридцать лет назад, один на севере Европы, другой на юге, готовили нынешний интернациональный рейс "Ра". Однажды Карло, задумавшись, принялся насвистывать: "Белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао…" - и тут же откликнулся Тур, так они и свистели вдвоем: "Белла, чао, чао, чао", песенку, знакомую нам по итальянским, а особенно по югославским фильмам, - и оба, наверно, были в ту минуту мыслями далеко-далеко…
Тур как-то заявил, что кое-кого из нас он знает еще по "Кон-Тики". Эрудит и интеллектуал Сантьяго похож на Бенгта Даниэльссона, педантичный Норман напоминает Кнюта Хаугланда, глядя на разбитного Жоржа, Тур вспоминает Эрика Хессельберга… Я, как он говорил, похож на увальня Торстейна Робю, погибшего, к несчастью, несколько лет назад на пути к Северному полюсу.
Возможно, известное совпадение темпераментов и характеров и впрямь имелось; вернее же всего, Тур делал нам комплимент. Он как бы давал нам понять, что мы пополнили собой число его надежнейших, испытаннейших, вернейших друзей, - и это было очень приятно.
Друзья Хейердала, друзья "Кон-Тики" и "Ра", - совсем особая тема, ее здесь невозможно не то что исчерпать, а даже и ощутимо затронуть. Что бы случилось с кораблем, если бы на его борту собрались все, кто помогал нам, кто желал нам удачи, кто сейчас о нас думает с гордостью и беспокойством? Закон Архимеда подсказывает: "Ра" тотчас затонул бы под невероятным грузом. А я не физик, я рассуждаю иначе: мы полетели бы над волнами, как птицы, потому что дружба не топит, наоборот, она тянет ввысь.
Петер Анкер, норвежский посол в ОАР, добывший для строительства корабля эфиопский папирус; капитан Арне Хартмарк, спутник Тура по экспедиции на остров Пасхи, вместе с капитаном Альбертом Дюбоком из Бельгии помогавший нам готовить старт; Рамон Браво, лишь по нелепой грустной случайности не ступивший на борт "Ра" (хотя я отнюдь ничего не имею и против Сантьяго Хеновеса, который Рамона заменил); советские медики, норвежские моряки, американские радиолюбители; друг Тура из США Фрэнк Таплин, совершивший не одну поездку через океан, дабы помочь Туру организационно, и ставший связующим звеном между Туром и У Таном; учитель из итальянского города Империя милейший Анжело Корио, который ведал снабжением и оснащением "Ра-1"; виноделы из Новочеркасска братья Потапенко - это их "Аку-Аку" мы пьем на своих праздниках; нет, всех и не перечислишь.
Перед самым отплытием "Ра-2" в Сафи пришло письмо. Нас приглашали в конце путешествия обязательно завернуть на озеро Титикака. Не беда, что озеро это никак с океаном не сообщается и расположено на высоте четырех километров, - географические подробности авторов письма не волновали, "Ра" ждали в гости и точка, - и мы не потешались, читая эти строки, мы улыбались нежно и растроганно - это писали нам индейцы, строители нашего корабля.
Их было пятеро мужичков, толковых и хитроватых, они жили на островке посреди Титикаки и долго не соглашались выехать в большой мир. Сантьяго, наш вербовщик, использовал все резоны, никакие деньги не смогли индейцев соблазнить, тогда Сантьяго посулил им возможность построить самую большую лодку, какую еще никто на свете не строил, - и в мастерах взыграл азарт: самая большая лодка, интересно, стоит попробовать, - но даже на аэродроме они продолжали раздумывать, ехать или не ехать, им было жутковато и неуютно, впервые в жизни они видели и автомобиль, и самолет, но достоинства не теряли, притворялись, что их и этим не удивишь, - и когда один из них отваживался взять в руки нож и вилку, невозмутимо отваживались и остальные, а пилюли от кашля все пятеро - безразлично, кто кашлял, кто не кашлял - глотали сообща.
Корабль они построили - загляденье. С трудом верилось, что у них вообще что-нибудь может выйти, материал незнакомый, не камыш тотора, который растет на их Титикаке, а папирус, - и размеры, размеры! Но индейцы потихоньку, не торопясь сделали сначала пару моделей, пустили их поплавать, потом так же не спеша принялись вить из пучков папируса двенадцатиметровые веретена и обвязывать их одной-единствепной веревкой, потом дошла очередь до хижины, до лебединых завитков носа и кормы, -
И вот уже "Ра-2" радовал глаз, и заранее было ясно, что мы можем ему доверить свои жизни, - в спешке и в суматохе мы даже не очень заметили, как скромно и тихо уехали домой удовлетворенные мастера.
· · · · · · · · · · · ·
Сегодня девятое июня 1970 года, двадцать четвертый день нашего плавания, и позади 1229 морских миль, или, соответственно, 2276 километров.
Давненько я не брался за перо, сам даже не знаю почему, настроение не то, или лень, а нынче устыдился, разозлился, засучил рукава и устроился в уголке под мачтой, между хижиной и брезентовой стенкой.
Уже темно, ребята укладываются спать. Жорж свистит и поет, стоя на вахте, в хижине слышно англо-итальянское бормотание. Только что мимо проходил Норман, совершить ежевечерний туалет, и Жорж, верный привычке задираться, крикнул ему с мостика:
- У тебя случайно нет в руках батареи для подсветки компаса?
На что Норман обстоятельно и незлобиво ответил:
- У меня случайно в руках только зубная щетка.
Лодку качает, "летучая мышь", привязанная двумя веревками, ерзает по столу, то есть по ящику с посудой в горелками. Упираюсь локтями и пятой точкой.
Ну, с чего бы начать?
Со вчерашнего утра, с момента, когда Сантьяго в очередной раз произнес: "У меня есть хорошая идея".
Идеями своими он нас бомбардирует непрестанно, их вечная особенность - в том, что они неосуществимы без помощников, и мой дневник пестрит записями: "Опять зовет неугомонный Сантьяго, чтоб ему!.."
Пора заняться нашей плавучестью - засунуть под хижину пустые амфоры и укрепить в ложбине между сигарами корпуса. Но там стоят другие амфоры, полные, следовательно, сперва нужно их извлечь.
Пол в хижине - крупные клетки из толстых бамбучин, покрытых папирусными циновками, на них стоят шестнадцать ящиков, на которых мы спим. Приступили к делу. Убрали матрацы и постели Жоржа и Мадани, опорожнили их ящики и с огромным трудом, ломая ногти, извлекли их - представьте себе, что вам необходимо выковырять паркетину, тесно пригнанную к соседним паркетинам да еще облитую липким битумом, и вы поймете, как нам досталось. Но все-таки мы их выдернули, сперва один ящик, потом - это было уже проще - другой, и открылось трюмное пространство, откуда пахнуло гнилью и плесенью.
Я посветил фонариком и вздохнул - там полно осклизлой грязи, всякой дряни, которую занесло водой со стороны кухни. Возиться здесь все равно, что чистить сортир на даче. Но куда денешься?
Сантьяго вытащил из вонючей темноты пять амфор с водой, Мадани кое-как уложил их на палубе. Я стал выгребать грязь, тряпье, полуистлевшие куски папируса. Тем временем Тур, проходя на корму, запнулся об амфору и рассердился: что у нас, водопровод на борту, какого лешего разбрасываем драгоценные сосуды? Пришлось вылезать и крепить амфоры капитально, затем вернулись в трюм, укладывать туда пустые амфоры, и тут я заметил, что Сантьяго устал.
От однообразной работы он уставал быстро, но стеснялся это показать, а принимал вид этакого профессора-руководителя:
- У меня хорошая идея, ты кувшины привязывай, а я буду их подавать и светить.
Амфоры скользкие, яйцевидные, тяжеленные, хоть и пустые, каждую нужно просунуть сквозь бамбуковую решетку, установить и зафиксировать канатом, чтобы не шаталась и не терлась боками о те, что рядом, - вот, кажется, все - как, еще одна? Сантьяго, ты же говорил, их шесть, у меня не осталось свободного места!
- Извини, я ошибся, их семь.
Это значит - вынимай, раздвигай, перетасовывай, ищи оптимальный вариант, как в детской игре в "пятнадцать".
Заглянул Жорж, весело ухмыльнулся: "Дураков работа любит!" - и вскоре мы услышали наверху пение, посвистыванье и грохот посуды - стало быть, Жорж принялся за генеральную камбузную уборку.
Пение чередовалось с репликами, жизнерадостными, но не вполне печатного свойства, и я обратил внимание Сантьяго на то, что в отличие от прошлого года мы стали менее стеснительными в выражениях.
- Жорж - змей, - буркнул Сантьяго неожиданно сердито.
- Сантьяго - змей, - немедленно, как эхо, донеслось сверху. Звукоизоляции на "Ра" практически не существовало…
Позднее, за обедом, Жорж совсем расшалился. Он оседлал своего любимого в последнее время конька и пристал к Кею: правда ли, что тот еще в Сафи, когда праздновался день рождения Ивон, отказался танцевать с Андрэ, женой Сантьяго.
Целомудренный Кей пытался всерьез изложить свою точку зрения:
- Прошу извинить меня, я танцую только с собственной женой!
Он прижимал руки к сердцу и вежливо кланялся, а Жорж веселился:
- Умница, похвально, тебя можно без опаски знакомить с женщинами! Ну, расскажи нам еще что-нибудь, как ты вообще смотришь на эти дела!..
Тут Сантьяго, которого все это немножко задевало, поскольку было упомянуто имя Андрэ, оборвал Жоржа довольно резко. А Жорж в ответ закатил целую речь.
Он обратился к Туру с официальной просьбой упорядочить дневную вахту после ленча, так как время это самое бестолковое, все хотят поспать (взгляд на Сантьяго), отдохнуть (взгляд на Юрия) и никто не желает лезть на мостик (взгляд на Нормана), а ему, бедняге Жоржу, приходится отдуваться.
Карло поморщился, Мадани нахмурился, Сантьяго воздел руки, Норман помянул черта по-английски, Жорж - по-французски, запахло грозой.
- Обождите, - старался я перекричать гомон, - хорошая идея!
Идеи никакой не было, но требовалось сбить накал. Я принялся импровизировать на ходу:
- Пусть ежедневно два человека, которые были свободны ночью, берут на себя часы утренней вахты с восьми до десяти и часы послеобеденные, с тринадцати до пятнадцати. С семнадцати до девятнадцати пусть стоит человек, который стоял утром с шести до восьми и будет иметь свободную ночь. Что касается вахты с пятнадцати до семнадцати, то…
Что "то", собственно? Я вконец запутался в цифрах, получалось нечто громоздкое, но Жорж, наверно, углядел в этой громоздкости какое-то особое хитроумство, он моментально притих:
- Вот теперь по совести.
Тур, пряча усмешку, спросил мнения присутствующих, присутствующие, заталмуженные моими выкладками, не возражали.
- Ладно, принято, - сказал Тур. И - Жоржу: - Ну, собирайся на мостик.
- Как на мостик?!
- А как же, у тебя ведь была свободная ночь?
Жорж заморгал, начиная соображать, что согласился слишком поспешно, а вокруг хохотали. Тем и завершилась дискуссия.
В общем, справедливо, что Жоржа в этот раз провели. Он сам на такие штучки мастер.
Помню, в прошлом году наметили мы как-то после обеда готовить к подъему парус, заниматься этим должны мы с Жоржем, а отрываться от подушки так не хочется! Встал-таки, тормошу Жоржа:
- Пора!
- Угу, - как бы сквозь сон, и на другой бок.
Я поработал с час, пошел в хижину за трубкой. Жорж возлежал на мешке в чем мама родила и почесывался, при моем появлении его глазищи стали виноватыми:
- Норман говорит, тебе нужна моя помощь?
- Помощь нужна парусу, а не мне, ты знаешь, что вдвоем мы управимся быстрее.
- Да, да.
И опять на бок. Явился он минут через сорок, на носу к этому времени уже вовсю трудились Сантьяго, Карло и Абдулла. Теперь Жорж и рад был бы найти себе занятие, но какое? Вот явится сейчас Тур и спросит, как жизнь; что отвечать?
И тогда Жорж предпринимает, как ему кажется, колоссальной хитрости маневр. Он тихонько спрашивает:
- Юрий, ты устал? Не хочешь ли выпить каркади?
Каркади - чудесный напиток, кисло-сладкий чаек, настоенный на каких-то египетских цветочках, мы готовы пить его литрами - еще бы не хотеть!
- А ты, Сантьяго, - ты хочешь каркади? А ты, Карло? А ты, Абдулла?
Так не спеша обойдя и опросив всех, он начинает длинную процедуру приготовления каркади. Приходит Тур, а Жорж при деле!
- Я готовлю каркади, - гордо заявляет он. - Все захотели каркади, и я взялся его приготовить.