Смех смехом, а вечером, когда я - согласно новому распорядку - "с семнадцати до девятнадцати, в связи с предстоящей свободной ночью" стоял на мостике, ко мне поднялся озабоченный Тур. Ссора за обедом не шла у него из головы. Он сказал, что поначалу считал: обычная перепалка, какие и раньше порой случались, но потом понял, что это уже большее, что наши отношения на борту "Ра" становятся для него проблемой.
- Что ты думаешь обо всем этом?
Я ответил: да, согласен, мы развинтились, один комбинирует, другой язвит…
- Острый экспедиционит, - вздохнул Тур. Я успокоил его: нет, не острый, течение, в целом, обнадеживающее, полечим амбулаторно. Надо побеседовать с Жоржем и Сантьяго, напомнить им, что положение следует нормализовать, что им придется ладить, ведь с корабля никому никуда не уйти.
- А как с противовесом? - заодно осторожно поинтересовался я. Мне казалось, что последние сутки пыл Тура в этом направлении несколько поугас.
- Какой противовес?
- Который из мачты…
- Ах, противовес? Нет, мы сделаем кое-что получше. У нас будет волнорез.
Сегодня положительно день новых идей. Та, какую излагает Тур, не без сумасшедшинки, но, кто знает, возможно, польза и будет. Он решил выставить мачту не перпендикулярно корпусу корабля, а параллельно ему, укрепить вдоль борта на коротких держалках, чтобы рядом с нами плыло подобие стенки мола.
Сдается мне, я знаю, в чем истинный корень подобных проектов. На корабле находится отличный, толстый и длинный кусок дерева, и грешно даже подумать, что такое богатство останется без применения.
Так или иначе, а два следующих дня Тур и Норман увлеченно копошились на палубе возле бывшей мачты, сверлили дырочки, присоединяли всяческие деревяшки и, наконец, объявили: "Готово". Оставалось лишь переправить новоиспеченный волнорез с левого борта на правый, эту операцию надлежало совершить водным путем - сбросить бревно и обвести его вокруг кормы. А за кормой у нас, если помните, болтается на канате красный поплавок-буй. Буй вытащили - линь помешал бы проводке бревна, и впервые за все дни плавания мы оказались без хвоста.
Я в этом не участвовал, стоял на вахте и не видел толком, что там у мачты происходит. Знал только, что там Норман, Тур, Сантьяго и Жорж. Последний то и дело озабоченно шмыгал мимо меня, используя мостик как кратчайшую дорогу с борта на борт. Явившись в очередной раз, он с должной солидностью известил, что предстоит ведение подводных работ, по-хозяйски огляделся, весь - занятость и энергия, увидел, что буй не в воде, моментально вернул его на место и проследовал дальше, с видом человека, которому за все приходится отвечать.
Вскоре я услышал крик. Мачта, предмет стольких забот, качалась на волнах, с каждым мигом отставая от корабля. На корме появился Жорж и, недолго думая, плюхнулся в воду.
Я даже не успел вообразить возможные последствия этого безумного шага, а он уже вынырнул, схватил линь, на котором болтался буй, догнал мачту, благо она плыла вдоль веревки, оседлал ее и, вцепившись в веревку у самого буя, ожидал, когда мы его вытащим.
Общими усилиями вытянули и Жоржа, и мачту. Жорж пыжился, но Тур вместо похвалы как следует его отчитал. И правильно. Не обеспечь себе Жорж буя - случайно, совершенно случайно! - что бы с ним стало?! "Ра" не имеет ни тормозов, ни заднего хода, и человек за бортом для нас - навсегда за бортом.
Помню свое первое купанье в прошлом плаваньи. С утра было ясно, что день предстоит жаркий. Солнце светило вовсю, океан вел себя необычайно спокойно. Я пришел на корму умываться и увидел Карло, он в голом естестве плескался возле борта, привязавшись к деревянной поперечине. Он фыркал и повизгивал от удовольствия. Тур попробовал воду ногой: "Ледяная!" - но я рискнул и забарахтался рядом с Карло, согнав Тура брызгами с его места. Конечно, вода не очень теплая, но до того приятно принять ванну, пусть соленую, после двенадцатидневного перерыва!
Намылился, хорошо помылся, вылез освеженный - и тут же упустил мыло, потянулся за ним, но оно уплывало, уплывало, а Тур, заметив мой жест, сказал:
- Осторожно! Мы все-таки движемся!
Да, мы двигались, хотя и ветра почти не было, и парус висел как неживой. И, представив себе, как я только что плескался на тоненьком шкертике, я ощутил на секунду некий неуют…
"Последующие события развертывались куда стремительнее, чем о них можно рассказать.
Пытаясь схватить мешок (спальный мешок Торстейна, упавший за борт. - Ю. С), Герман плохо рассчитал свои движения и оказался за бортом. Сквозь гул волн до нас донесся слабый призыв о помощи, затем слева от плота промелькнула голова и рука Германа; позади него в воде извивалось что-то зеленое и непонятное. Он делал отчаянные усилия, чтобы пробиться к плоту сквозь мощные валы, которые отнесли его в сторону. Торстейн нес в это время вахту у руля, сам я стоял на носу - мы первые обнаружили падение Германа и даже похолодели от ужаса. Крича что есть силы "человек за бортом!", мы бросились к спасательным снарядам. Остальные даже не слышали крика Германа, такой гул стоял на море; но тут все заметались по палубе.
Герман был превосходным пловцом, и хотя было совершенно очевидно, что он подвергался смертельной опасности, мы всей душой надеялись, что ему удастся догнать плот.
Торстейн был ближе всех к Герману; он кинулся к бамбуковому вороту с тросом, которым крепилась спасательная лодка. Это был первый и единственный раз за все плавание, когда трос заело! Теперь все решали секунды. Германа отнесло уже к корме, и его единственной надеждой оставалось успеть дотянуться до весла и зацепиться за него. Он сделал рывок, стараясь ухватиться за лопасть… тщетно - она выскользнула у него из рук. И вот мы увидели, как наш товарищ очутился как раз в той зоне, которая - как мы не раз имели случай убедиться в этом - была вне нашей досягаемости. Мы с Бенгтом спустили на воду надувную лодку; в это же время Кнют и Эрик пытались добросить до Германа спасательный круг. Он всегда висел наготове с длинным тросом у наружного угла хижины, однако сегодня напор ветра был таким сильным, что круг неизменно отбрасывало обратно на плот. Как ни напрягал свои силы Герман, он все более отставал от плота, и расстояние это увеличивалось с каждым порывом ветра. Было ясно, что ему уже не удастся сократить просвет. Оставалась еще слабая надежда на надувную лодку. Без тормозящего ее движение троса мы, возможно, и смогли бы пробиться к Герману, но как потом нагнать "Кон-Тики"? Как бы то ни было, решили мы, втроем на лодке можно еще на что-то надеяться, а один в море он был заведомо обречен.
Внезапно мы увидели, что Кнют бросился в волны, держа в одной руке спасательный круг, и поплыл изо всех сил навстречу Герману. Вот на гребне, заслонившем от нас Германа, мелькнула его голова, а вот Герман поднялся на высокой волне, между тем как Кнют скрылся в ложбине. И вдруг мы увидели их рядом друг с другом - они пробились сквозь валы и держались теперь вдвоем за круг. Кнют сигналил рукой; тем временем мы уже вытащили обратно надувную лодку и поспешно принялись вчетвером выбирать трос, привязанный к спасательному кругу, не спуская глаз с загадочного темно-зеленого существа, которое то и дело показывалось над водой и немало пугало Кнюта, пока он плыл к Герману. Из всех нас один Герман знал, что это была не акула, не какое-либо другое чудовище, а просто непромокаемый спальный мешок Торстейна, наполнившийся с одного конца воздухом. Правда, он недолго проплавал после того, как мы вытянули на борт наших друзей; и мы невольно подумали, что тот, кто утянул мешок под воду, прозевал куда более ценную добычу…
- Слава богу, что меня не было внутри, - произнес Торстейн, занимая свое место у руля. Вообще же мы не были расположены острить в тот вечер. Долго еще по нашим спинам пробегал холодок, тут же сменявшийся чувством острой радости от сознания того, что нас по-прежнему на борту шестеро".
Извините за длинную цитату, это, как вы поняли сами, из "Кон-Тики". У нас на "Ра" таких происшествий, к счастью, не было, даже в прошлом году, когда мы были далеко не так осмотрительны, как теперь.
А может, наоборот, именно тогда мы, по первости, были более осмотрительны? Абдулла с Сантьяго надстраивали фальшборт, Абдулла поскользнулся и свалился, но при нем был страховочный конец, он окунулся и вылез, отделался легким испугом, мы настолько не беспокоились за него, что Карло даже снимал все это на кинопленку. А сегодня - где, к примеру, мой страховочный конец, куда я его засунул?
Вспоминается еще одна история в том же роде. Я сидел в хижине, а на палубе орала обезьяна, я никак не мог понять, почему она орет, потом вдруг Карло стал меня звать, и я выскочил, смотрю - борт частью разъехался, папирусные связки болтаются в воде, а к ним как раз обезьяна и привязана. Свободно ее могло бы утащить, но Абдулла бросился, притянул связки обратно, все его очень хвалили, он радовался и сиял.
Абдулла - и опять Абдулла, ради Сафи, - вот и все, больше незапланированных отлучек с борта "Ра" в прошлом году не было. Хорошо если бы и теперь Жорж остался исключением.
Тур, видимо, крепко озаботился. Назавтра во время обеда он вновь завел разговор о прыжке Жоржа и снова выразил надежду, что такое более никогда не повторится. Кроме того, он заметил, что практика спасения упавших за борт у нас не на высоте, никто не знает, как в эти минуты должно действовать.
Тут слова попросил Норман, бывалый морской волк.
Он начал с того, что напомнил, как он сам на больших кораблях был свидетелем падения людей за борт, и принялся было не спеша рассказывать по порядку, но мы в один голос закричали, что все это слышали неоднократно в прошлом году и знаем, что на памяти Нормана четыре происшествия и лишь одно из них закончилось счастливо.
- Хорошо, - невозмутимо согласился Норман. - Тогда я расскажу о том, каков должен быть порядок. Первое… - он сделал паузу. - Первое - никакой паники.
Жорж довольно хмыкнул.
- Второе… - Норман вновь сделал паузу.
- …выбросить за борт спасательный круг, - подсказал Жорж.
- Нет, - сказал Норман назидательно. - Второе - вахтенный должен оповестить всех, что человек упал за борт!
- Сомневаюсь, что кто-либо станет держать это в тайне, - пробурчал Тур себе под нос, и мы разразились хохотом.
Мы вели себя, каюсь, словно мальчишки на скучном уроке, однако Норман, к его чести, не обращал на нашу неуместную веселость внимания, он был серьезен и пункт за пунктом излагал программу, принятую для таких ситуаций на парусных судах:
1. Вахтенный кричит: "Человек за бортом!"
2. Вахтенный ставит лодку против ветра.
3. Вахтенный следит за упавшим не отрываясь (Норман очень выразительно показал, как надо следить, вытаращил глаза и закрутил головой во все стороны).
4. Остальные должны спасать - бросить круг, спустить надувную лодку и так далее.
Лично для меня последствия этого семинара оказались довольно беспокойными. Часа два я возился со спасательным кругом, удлинял веревку - все по милости Жоржа!
Что касается мачты, героически спасенной им, то замысел волнореза в процессе - и в результате - описанных событий как-то незаметно увял, и опять идут нескончаемые споры, куда ее девать, распроклятую. Тур твердит, что выбрасывать плавучий материал - сущий идиотизм (между тем, я убежден, что он был бы втайне рад, если бы мачта уплыла и тем избавила его от хлопот). Предлагаются самые невероятные проекты - но она и по сей день лежит на палубе ненужным балластом.
Жорж споткнулся об нее и выругался:
- Столько огорчений из-за тебя, дуры!
Норман, Тур, Мадани заняты парусом… Не гротом, а запасным, маленьким, - Норман дважды пробовал приспособить его на носу, как бы кливером, но ничего не вышло, ветер загораживало гротом, - тогда решили поднять его на грот-мачту…
Там, где два, вполне может быть и третий, как в прошлом году. Норман загорелся: "Поставим, где наш косой?" Косой парус, привязанный к борту и мостику, несколько дней уже служил защитой от волн. "Идея! - сказал Сантьяго. - Заменим его куском брезента!" - так мы и сделали, и к вечеру над нами было три паруса, вооружение "Ра" стало максимальным.
За кормой появилась акула, думаю, все та же, она сопровождает нас уже давно, из породы серых, довольно большая - метра три-четыре.
Следующий день был хороший, прошли 57 миль, светило солнышко, но вдруг стало пасмурно и Тур, стоявший на вахте, сказал, что, кажется, будет шторм. Мы принялись убирать с палубы лишнее, увязывать багажник на крыше, а Тур и Норман пытались продеть веревки в средние серьги большого паруса, эти серьги метрах в четырех над палубой, весьма сложно до них дотянуться, но Тур соорудил нечто вроде крюка, взобрался на мачту и, откинувшись, держась одной рукой, зацепил-таки парус за ушко, и тут уже нам всем нашлась работа: объединенными усилиями подтащили парус к мачте и Норман, вися по-цирковому, вдел канат сперва в одну серьгу, затем в другую.
Эта дополнительная страховка предпринята на случай, если придется убирать парус, - Тур опасается, что намокший парус рухнет всей тяжестью на наш соломенный нос и поломает его.
Готовились капитально, а шторм разменялся на мелочь: небольшой дождик, часа через два - опять дождик, и все. Нельзя сказать, что это нас огорчило и разочаровало.
Утром того же дня состоялся мой первый радиоразговор с Ленинградом, если считать это разговором, конечно, - я слышал превосходно, а меня - отвратительно, ни слова не разбирали. Было тем обиднее, что только что, передо мной, Норман долго совещался с Крисом Бокели, потом диктовал длиннющий репортаж Тура, и связь держалась прилично, а мне не повезло.
Вообще в этом году радиоконтакты гораздо реже и хуже. Одна надежда на Ивон - она обещала посылать всем нашим родственникам письма с подробной, насколько это в се возможностях, информацией о плаваньи "Ра".
Стало еще теплее; о куртке, джинсах и тапочках вспоминаю лишь ночью, когда собираюсь на вахту, так как на мостике ветрено. Седьмого июня народилась новая луна, она тонкая и изящная, окруженная звездами, и появляется рано, часов в девятнадцать, когда еще светло.
Кстати, мы давно не переводили часы, живем не по местному, а кто его знает по какому времени, темнота у нас наступает около 21.30, а рассвет - в 6.30 - 7.00. Решено пока что стрелок не трогать, не сбивать своих привычек.
С луной веселее, океан не кажется таким суровым и чуждым. Странно, что я мог раньше луну не любить, она навевала тоску, особенно в детстве, зимой, в лесу, а здесь - наоборот: спрячется в тучу и сразу тоскливо.
На корабле введен новый питьевой режим. Провиантмейстер Сантьяго обследовал кувшины с водой, рассчитал наш расход и пришел к выводу, что если не подожмемся, то через двадцать дней останемся на бобах. Теперь решено: по литру на сутки в индивидуальную фляжку и по два литра на каждую из трех общих трапез, итого 1X8+2X3=14. Четырнадцать литров в день на всех, и точка, и пить из кувшина, который на камбузе, запрещено.
Сантьяго перестарался, для вящей экономии смешал в кухонном кувшине пресную воду с морской, это сочетание и в супе, и в чае преотвратительно, у меня разболелся желудок, и опять я дня два-три не брался за перо, дневник лежал заброшенный, а записывать было что, хотя бы цифры суточных переходов, - восемьдесят миль в день! Мы летели, как на крыльях, уже почти половина пути до Барбадоса была сделана, и на карте линия нашего курса выглядела прямой, как стрела. Мы никогда не шли так на "Ра-1".
От недугов своих я врачевался трудотерапией, укрепляя брезентовую стенку слева на корме, а то там волнам раздолье. Плохо, что веревки у нас нынче в цене, раньше их расходовали как хотели, а теперь побираемся, связываем обрывки или расплетаем толстые, чтобы получить несколько тонких.
Позавчера Тур, самый чуткий к запахам, объявил, что по левому борту между хижиной и мостиком чем-то пахнет. Вскоре он уточнил: пахнет газом, это нас встревожило, в прошлом году у нас была утечка. Проверили баллоны с газом - ничего. Сантьяго лично обнюхал рундук-завалинку - ничего. Но запах есть, и теперь мы все его ощущаем, несет гнилью, особенно это чувствуется, когда волна перехлестывает через борт и устремляется под хижину.
Сегодня Тур, Норман и Карло решили обревизовать кувшин с яйцами - и разбили его, потеряна добрая сотня яиц - черт с ними, неважно, деликатес, обойдемся макаронами и овсянкой. Тем более, что сравнительно скоро, в конце июня, мы встретимся с киносъемочной яхтой, и тогда будет у нас вдоволь и яиц, и фруктов, и воды.
Сменю-ка я тему и расскажу поподробнее о нашем зверинце.
Итак, первый наш пассажир - селезень Синдбад-Мореход. Ночью он спит в корзинке-люльке, подвешенной на носу, днем важно расхаживает по палубе. Он весьма серьезен, сердит, до сих пор к нам не привык и недовольно крякает, когда кто-либо подходит слишком близко.
Голубь Юби тоже до сих пор с нами, живет на крыше хижины, там Жорж приспособил для него домик из картона, но Юби предпочитает сидеть на свежем воздухе и залезает в домик только в случае дождя. Иногда он взлетает, делает круг над кораблем и возвращается обратно.
И, наконец, четвероногая-четверорукая Сафи, заядлая путешественница, единственная, пожалуй, из нас, кому на борту вольготнее, чем на суше.
День ее начинается с того, что ее умывают и переодевают в свежие штанишки, этим занимается обер-камердинер Жорж, а гофкухмейстер Карло уже стоит наготове с куском печенья, затем министр этикета Сантьяго привязывает высокородную даму на длинной цепочке к мостику и Сафи берется за дело. Главная задача - стянуть, что плохо лежит, тетрадь, карандаш, лекарство, бинт и так далее, и все в рот. За сегодняшнее утро, например, она успела попортить блокнот с записями курса и утащить зубную щетку.
Далее, ей очень нравится прыгать с крыши хижины на ванты и на треугольный парус, который, прогибаясь под ветром, образует словно специально для Сафи удобный гамак. К сожалению, это не всегда возможно, только если люди отпустят цепочку на полную длину, - тогда сальто и кульбиты следуют одно за другим, а попутно можно успеть поинтересоваться и прической Тура, и карманом Юрия, и багажом на крыше, а прикрикнут и шлепнут - не беда, в ответ полагается фыркнуть и скорчить гримасу.
Сафи необычайно любопытна. Когда кто-нибудь из нас облачается в гидрокостюм, она повизгивает от страха, наблюдая, как хозяин превращается в непонятное черное чудище, но все-таки ползет к борту вслед за прыгнувшим, заглянуть, как он там, среди ужасных рыб, в ужасной воде, - визжит, а ползет, готовая тут же ринуться наутек и опять вернуться.
Она любит общество. Толчется обязательно в самых тесных, в самых людных местах, и если, например, опускают в воду весло, то Сафи тут как тут, а если я вшиваю веревку в парус, то Сафи прыгает вокруг, норовя попасть под иглу.
С наступлением сумерек Жорж переносит ее в специальный ящик с поддоном, подвешенный под потолком хижины. В этом ящике она и спит - вместе со своей любимицей, смешной и безобразной резиновой лягушкой.