Х
Раньше чем прийти к желанию поделить мир с Бонапартом, он заставил окружающих его думать, что серьезно собирается вызвать "узурпатора корсиканца" на поединок. Он избрал место встречи и назначил себе секундантов. Теперь он стремился предать самой широкой гласности другой вызов, в том же роде, с которым обратился на этот раз к своим вчерашним боевым товарищам. Как предполагали защитники государя, это была, несомненно, опять только шутка, но направленная, по-видимому, автором против самого себя, под влиянием любопытного морального рефлекса: пробуждения совести, сопровождавшегося потребностью самобичевания, но соединенного также с продолжающейся работой его ненормального воображения.
Повествование об этом инциденте, принадлежащее перу Коцебу, имеет неясности и содержит некоторые погрешности в деталях, дающие повод сомневаться в истине фактов, сообщенных немецким публицистом. Однако все существенное подтверждается другими свидетельствами и не подлежит никакому сомнению. Коцебу только что вернулся из Сибири, куда был сослан при обстоятельствах, которые известны, и 16 декабря 1800 года (старый стиль) был потребован крайне спешно к Петербургскому военному губернатору, графу Палену. Он подумал, что ему предстоит вновь отправиться в окрестности Тобольска, если не что-либо худшее, а его жене сделалось дурно; но супруги быстро успокоились. С загадочной улыбкой, Пален объяснил писателю, что император решил сделать вызов всем европейским монархам и их министрам, предлагая сразиться с ними на загороженном как бы для турнира поле. Он избрал Коцебу для редактирования этого вызова, который будет напечатан во всех газетах. В нем следовало особенно упомянуть о Тугуте, а на генерала Голенищева-Кутузова и на самого Палена указать, как на секундантов царя. Его величество с нетерпением ожидал текста, который нужно было поэтому составить тут же.
Оправившись от испуга, но все еще очень смущенный, Коцебу исполнил то, чего от него требовали. Однако его работа не была принята. Тон не был достаточно "непреклонен". Он изменил текст, но был на этот раз позван к императору, который, не будучи опять удовлетворен, объяснил ему свои намерения:
– Вы слишком знаете свет, чтобы не следить за текущими политическими событиями. Вы знаете, какую роль я в них сыграл. Я часто делал глупости. Справедливость требует (смеясь), чтобы я был за них наказан, и потому я назначил себе наказание: я хочу, чтобы это было помещено в Гамбургской Газете и в других газетах.
Павел сам сочинил по-французски следующую заметку:
"Из Петербурга дошли слухи, что Российский император, видя, что европейские державы не могут прийти к соглашению, и желая положить конец войне, разоряющей их в течение одиннадцати лет, хочет предложить место, куда пригласит приехать всех государей и сразиться на определенном для подвигов поле, имея при себе в качестве оруженосцев, секундантов и герольдов своих самых просвещенных министров и самых сведущих генералов, как Тугут, Питт, Бернсторф, намереваясь сам взять с собою генералов Палена и Кутузова. Неизвестно, следует ли этому верить; во всяком случае это известие, по-видимому, не лишено основания, так как носит отпечаток того, что подвергалось неоднократной оценке".
Перечитывая эти последние слова, Павел громко смеялся и, прося Коцебу сделать немецкий перевод заметки, долго спорил относительно точного перевода последней части фразы: "dont il a été souvent taxé".
На другой день переводчик получил табакерку, осыпанную бриллиантами, и Пален послал немецкий текст одному гамбургскому коммерсанту, которому удалось поместить его, по предъявлении письма Петербургского военного губернатора, в местной газете, в чем сначала было отказано. Он появился 16-го января (старый стиль), а в следующем месяце, 19-го и 27-го февраля (старый стиль) № 16 С.-Петербургских Ведомостей и № 17 Московских Ведомостей поместили следующую заметку:
"Наконец открылось, что означает известие, помещенное 30-го числа минувшего декабря в С.-Петербургских Ведомостях, №№ 24 и 34. Загадка разрешена. Статья сия, которой никто понять не мог, извлечена из некоторого письма, писанного в Копенгаген бывшим датским при Российском Императорском дворе министром Розенкранцем, который рассказал, якобы Его Императорское Величество во время стола в день Рождества Христова сказал: "Что весьма бы хорошо было, если бы государи решились прекратить взаимные их несогласия по примеру древних рыцарей на определенном для подвигов поле". На сей-то шутке помянутый датский министр основал известие, которое он послал в Копенгаген. Письмо было перехвачено; Его Величеству благоугодно было приказать напечатать в С.-Петербургских Ведомостях краткую из оного выписку и разослать оную ко всем своим министрам, при иностранных дворах находящимся. В то же самое время Его Императорское Величество приказать соизволил всему Датскому посольству выехать из Петербурга".
30-го декабря вышел № 104 С.-Петербургских Ведомостей, и ни в этот день, ни в какой-либо другой, вышеупомянутое сообщение не появлялось. Испытывая сожаление и стыд за арлекинскую выходку, благодаря которой он выставил себя на посмешище перед всей европейской публикой, Павел неловко пытался изменить мнение и так же неумело, приплетя к делу датского посланника, выдумывал способы оправдать удаление министра.
В том, что он говорил или делал, все было одним сплошным безумием. Среди деяний, связанных с его именем, за этот период его жизни только одно в значительной мере носит на себе след разумной воли, – и это новое возвращение к программе Екатерины II и в то же время формальное отречение от идей и принципов, которые сын великой государыни собирался ей противопоставить.
Он с первых же шагов осуждал и клеймил политику расширения и присоединений. Манифестом же 18-го января 1801 г. (новый стиль) он объявил присоединение к России Грузии. Эта мера, как пояснялось, была вынуждена: разорявшими страну раздорами, поселявшими вражду даже в царствующей семье; создавшейся из-за них невозможностью для страны принять самой меры для своей защиты; и отчаянными просьбами царя Георгия о вмешательстве русского правительства. В Польше и в других странах Екатерина ссылалась на аналогичные доводы или предлоги, и предпринятая ею экспедиция в Персию отвечала желанию грузин получить помощь против их соседей. Вступив на престол, Павел поспешил отозвать корпус Валерьяна Зубова; но в Грузии, как и в Персии, события шли своим естественным ходом, и аннексия становилась их следствием.
Это было новое осложнение. Быть может, Россия могла поступить лучше, чем необдуманно тратить на это средства, которые можно было с большей пользой употребить на своей собственной территории; но Павел, восставая против такой политики, пытался отказаться от нее не более, чем одобрявшая ее Екатерина.
Он обеспечил грузинам неприкосновенность их прав, привилегий и собственности. В отношениях русских завоевателей с завоеванными народами это было обычной гарантией, и Екатерина тоже следовала этой древней традиции. Павел следовал по старой колее. В общем же, пока еще незадолго до смерти, он брался за управление и установление своих отношений с внешним миром, его разум и воля совершенно помутились и неслись к бездне. Неизбежный кризис, ожидавшийся с первого дня некоторыми более прозорливыми наблюдателями, завершался после известного периода развития, которое, можно было полагать, пойдет быстрее, так или иначе он возвращал трагический исход.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КАТАСТРОФА
Глава 14
Окончательный кризис
I
Вызов, обращенный Павлом к европейским монархам, был только некрасивой шуткой. Но очень серьезно царь делал вызов Англии, в то время, когда, чтобы сразиться с ней, у него был в Балтийском море флот, в котором из 47 кораблей едва 15 были в состоянии выйти в море. Французский союз и лига нейтральных держав сулили ему, правда, соединить для борьбы с этим страшным противником все морские державы, за исключением Турции, но союз не был заключен, и он делал все, чтобы расстроить лигу своими резкими выходками и вызовами. Пруссия не двигалась; Дания медлила; Швеция, за неимением денег, была бессильна. В действительности Россия оставалась одинокой, и в Балтийском море, как и везде, грозной армаде под британским флагом – из 205 линейных кораблей и 284 фрегатов с 139000 человек экипажа – нечего было опасаться какого-либо серьезного сопротивления.
"Император буквально сумасшедший", – написал Витворт, собираясь покинуть Петербург. Не один он высказывал такое мнение. По всей Европе тысячи голосов, опечаленных или обрадованных, но одинаково охваченных все возрастающим изумлением, вторили ему, как эхо. Так, в самой России, Бальбо писал в одном конфиденциальном письме: "Прошу вас, сударь, быть осторожным с этим письмом и тотчас же его сжечь: император сошел с ума!". То же самое говорил Роджерсон, компетентный судья, в качестве лейб-медика и доверенного лица в делах политических. Того же мнения были и в Англии, по мнению Семена Воронцова, а по свидетельству Чарторыйского: "Все были более или менее убеждены, что государь подвержен припадкам умопомешательства". Госпожа Виже-Лебрён, очень расположенная к этому государю, которым она лично могла быть вполне довольна, с сожалением описывала "капризы всемогущего безумца", которые он проявлял.
Однако был ли император Павел сумасшедшим в патологическом смысле этого слова? Становился ли он таким в этот момент? Уже раньше Чарторыйский слышал следующее восклицание из уст великого князя Константина: "Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мира". Он слышал от одного офицера, что "он остается равнодушен, когда его бранит человек (император), явно лишенный рассудка". Но разве не говорят так ежедневно о многих людях, которых, однако, не считают психически больными? В ноябре 1797 г. французский посол в Копенгагене, Грувен, тоже говорил: "Здесь рассказывают… о новых поступках этого государя, свидетельствующих о сумасшествии". То же самое слово встречается в следующем году в записке, посланной Директории 21 октября, и в одном из писем Тугута к графу Коллоредо, от 2 января. Но, несколько лет спустя, с 1802 по 1804 год, его можно найти во всех дипломатических сообщениях, примененным к Бонапарту – консулу или императору.
Это до Аустерлица. Во время Итальянской кампании взгляд на императора Павла тоже изменяется. Победы Суворова осветили своим ярким светом и поступки коронованного безумца. Но это торжество было кратковременное, чем триумф Наполеона. Цюрих быстро изгладил славу Нови. Впрочем, в России так же, как и за границей, все ясно видели, что в достигнутых в Италии успехах интерес народа, платившего за них так дорого, не получил никакого удовлетворения, и в 1800–1801 гг. прежнее чувство вспыхнуло вновь, окрепло и определилось. Если верить О’Меару, его разделял и Бонапарт, добиваясь в то же время союза с Павлом. "Да, – будто бы сказал он однажды, – я думаю, что он утратил часть своего рассудка".
Только часть? Остается установить относительные признаки предположенного психического расстройства. Но в этом весь вопрос! Каковы были размеры болезни в последней фазе ее развития? Выражались ли они только в увеличении странностей ума и характера, которые в течение уже продолжительного существования не мешали Павлу, в бытность великим князем или императором, блюсти свое положение, часто не без некоторых ошибок, но иногда и с известным достоинством? Или же, наоборот, этот самый человек был, как говорили революционеры 1801 года, сумасшедший, которого надо связать или уничтожить, как бешеную собаку?
Но, прежде всего, что мы понимаем под сумасшествием?
II
"Мозговое заболевание, обыкновенно хроническое, без лихорадки, характеризуемое расстройством восприимчивости, разума и воли". Это определение, формулированное в начале столетия Эскиролем, является классическим. Но, если ему следовать, нужно было признать Павла достойным сумасшедшего дома гораздо ранее последних лет его жизни. "Все каждый день замечают расстройство его способностей", – писала Мария Федоровна Плещееву в 1794 году. Екатерина замечала, как и все. Стараясь, однако, удалить своего сына от престола, как не обратилась она к консультации врачей?
Она, по-видимому, считала это "расстройство" наследственным недостатком и, рассматривая психическую болезнь великого князя, как факт исторически установленный; известный русский психиатр согласился с этим мнением.
По мнению одного французского специалиста, наследственность "действительно господствует над всем этим отделом патологии", и если Павел был сын Петра III, ему было от кого получить такое наследство, Даже помимо голштинского рода, в котором его мать, за пятнадцать лет, обнаружила три случая умопомешательства. Вспомним брата Петра Великого, Ивана, страдавшего природным слабоумием, сына преобразователя, Алексея, существо беспокойное и слабоумное; его внука Петра II, неврастеника, склонного к половым излишествам, истощенного в пятнадцать лет; его дочь, Елизавету, вспыльчивую, капризную неуравновешенную, чувственную до крайности, и, тем не менее, набожную и склонную к мистицизму, страдавшую к концу жизни нервным расстройством, быть может даже истерическими припадками.
Но с этой стороны наследственная связь точно не установлена и, кроме того, когда она не выражается природным слабоумием, которого, разумеется, не было у Павла, психическое расстройство всегда сопровождается какой-либо физической пертурбацией, специальными изменениями в области желудка, в пульсе, в двигательном центре. Были ли такие явления у Павла? В какое время? В 1768 году Димсдаль не нашел ни одного из них, и этим фактом уничтожается слух о припадках падучей, которым будто бы был подвержен сын Екатерины. В 1797 году Нелидова писала следующий бюллетень: "Наш дорогой государь чувствует себя хорошо, не считая некоторого завала печени, утомления, ломоты в бедрах, ипохондрии, подагры и слабости". В сущности, после сорока лет, это обычное состояние здоровья у большинства здоровых людей, и оно не мешало Павлу быть сильным и не бояться усталости.
Быть может, на его умственные способности повлияли большие дозы опиума, которые будто бы давал ему Разумовский, чтобы обеспечить себе продолжительные tête-à-tête с веселой Наталией? Другая легенда. Наркотические средства не причиняют безумия. Самым заметным действием опиума Ф. Квинсей признал, на основании собственного опыта, некоторое ослабление воли. Однако слабая воля Павла, изменчивая, неуверенная, легко поддающаяся чужому влиянию, ни в каком случае не была недеятельной; напротив, она была увеличена до степени непрерывного раздражения.
При сумасшествии обыкновенно прежде всего поражается память. До конца жизни Павел слыл в этом отношении одаренным исключительно. Что касается телосложения, то большинство сумасшедших полнеют. Павел остался худощавым.
Можно было бы попытаться отнести его к категории ненормальных, установленной и введенной в моду Ломброзо: ни сумасшедшие, ни идиоты или слабоумные люди, иногда даже высоко интеллигентные, но способности которых, часто неравномерно развитые, обыкновенно несвязные, обнаруживают сильное расстройство при своем проявлении. Субъект плохо работает, обладая аппаратом, все составные части которого на месте и хорошо построены. Как бы ни были велики его способности, они остаются частью неиспользованными, потому что он не в состоянии направить их как следует и привести в соответствие. Его мысли и поступки постоянно противоречат друг другу. Вчера он был не тог, что будет завтра. Недостаток логики, непоследовательность в идеях и отсутствие контроля чувств или склонностей делают то, что самые безукоризненные рассуждения приводят его к самым нелепым решениям и что, став игрушкой страстей, внушений и инстинктов, оспаривающих друг у друга его волю, он, рассуждая разумно и стремясь к добру, получает вид человека невменяемого и безнравственного.
Разве это не портрет Павла? Это также принадлежащее перу мастера описание примет дегенерата.
Но, согласно определению итальянского ученого, или его современных адептов, кто из нас не дегенерат, в большей или меньшей степени? Если вглядеться в эту формулу ближе, она представляется только выражением недоумения перед некоторыми явлениями, которые иной соперник Ломброзо хотел, быть может, с бóльшим основанием, поместить на "границе безумия", почве неопределенной, где не проведешь никакой разграничивающей черты; потому что, как совершенно справедливо замечено, самым благоразумным людям, случается иметь "безрассудные пробуждения", "нет нормального типа умственно совершенно здорового", и, наконец, "нет ничего труднее, как ответить на вопрос: что такое умалишенный?"
В этой неопределенной и неопределимой области развивается целое множество индивидуумов, которые не такие, как все люди, но которых никто не думает сажать в сумасшедший дом. Они живут обыкновенной жизнью; они занимаются своими делами, и часто выказывают мною благоразумия; они иногда умно выполняют трудные обязанности; они достаточно логично защищают свои идеи. Несмотря на неопределенность этих данных, мы должны пока ими довольствоваться, за отсутствием других, более удовлетворительных, и им, даже в физическом отношении, соответствуют у Павла некоторые характерные черты: низкий и покатый лоб, прогнатизм, сильно выраженный, признаки преждевременной старости, морщины, плешивость. А также некоторые черты его духовной природы: навязчивые идеи и галлюцинации.
Но можно привести и противоположные указания. Не страдая бесплодием, дегенераты, или лица, занимающие промежуточную полосу, между разумом и сумасшествием, считаются слабыми производителями. Если они имеют потомство, на нем, более или менее, сказывается это происхождение. От своего брака и иначе Павел имел много детей, и в его законном потомстве преобладала физическая и моральная сила, или, по крайней мере, наружное равновесие умственных способностей.
С другой стороны, галлюцинации, которым он, по его собственному признанию, будто бы был подвержен, допускают сомнение. Очень возможно, что государь морочил госпожу Оберкирх, рассказывая ей о ночной прогулке, совершенной им будто бы по набережной Невы в сопровождении призрака Петра Великого. Во всяком случае можно, не рискуя ошибиться, предположить, что его слушательница придала некоторую драматическую окраску этому приключению. Но именно в этой семье беспредельное разнообразие черт приводит к исключению какого бы то ни было обобщения.
Изучая сына Екатерины с патологической точки зрения, один известный специалист по нервным болезням был склонен причислить государя к классу "субъектов, поддающихся раздражению или импульсу", по определению одного из его французских учителей, "людей всегда возбужденных, у которых возбуждения очень непродолжительны, и симпатии и антипатии которых, впечатления и увлечения меняются с чрезвычайной быстротой".