Иностранцам Спасская башня казалась Иерусалимской, а храм Василия Блаженного Московским Иерусалимом. Ее ворота уподоблялись Судным воротам святого города. Москвичи башню звали Фроловской за близость к несохранившейся церкви Фрола и Лавра. После возвращения Москве Смоленска в столицу внесли икону Всемилостивого Спаса Смоленского и водрузили на башне со стороны Красной площади. Царь Алексей Михайлович плакал, когда увидел, что натворил огонь с башней и курантами. Когда над шпилем взлетел золотой двуглавый орел, "Тишайший" переименовал Фроловские ворота в Спасские и повелел "на веки вечные" проходить под ними с непокрытой головой. Сам следовал этому правилу. Того, кто не снимал шапки, стражники заставляли отвешивать перед иконой пятьдесят поклонов.
Кто царь-колокол подымет?
Кто царь-пушку повернет?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых в Кремле ворот?!
Снимать перестали в октябре 1917 года. Тогда со Спасской башни застрочил пулемет белых, в нее полетели снаряды красных. На месте иконы видна гладкая доска, ждущая образ Спаса Христа, чье имя она носит с 1658 года. За Спасской башней утвердилось много приоритетов, которые можно было бы внести в книгу рекордов Москвы. Никто с боем ее не брал. Она была главной по всем признакам. За ней укрывались, когда нападали враги. Ее почитали святой, подобно святым воротам монастырей. Кремль походил на колоссальный монастырь с колокольнями, соборами и церквями за неприступными стенами. Царский дворец между храмами выглядел, по словам историка Соловьева, как кельи игумена. На башне идут самые старинные часы с колокольной музыкой. Это самый древний действующий механизм в городе.
На воротах впервые установили мемориальные доски на латыни и на русском языке, не во всем тождественные. В латинской надписи указан по европейскому летоисчислению 1491 год, а на доске с русскими буквами он соотносится с 6999 годом от сотворения мира по Библии. Текст без заглавных букв, знаков препинания и с некоторыми всем в прошлом понятными сокращениями. Генеральным заказчиком Кремля выступил Иван III, создал башню итальянец из Милана. Там есть замок, похожий на Кремль. Петр Антонио Солярио приехал в Москву не первым из соотечественников, спустя пятнадцать лет после Аристотеля, который спланировал Кремль и возвел Успенский собор.
Великий князь принял Солярио с почетом. Летописи называют его "архитектоном", а не "муролем" или "палатных дел мастером". Сам он в письме на родину называл себя "главным архитектором города". Кроме башен прославился Грановитой палатой, облицевал ее фасад гранями, а стены зала украсил каменными кружевами. Солярио, как все итальянцы, принес на своих подошвах культуру эпохи Возрождения. До прибытия к нам строил собор и монастырь. В музее замка выставлена Мадонна его резца. Давно пора установить в Москве памятник итальянцам, сто с лишним лет строившим стены, башни и соборы Кремля, включая колокольню Ивана Великого.
Первый раз я поднялся на башню с механиком Александром Степановичем Салтыковым, служившим часовщиком с дней войны. Куранты не останавливались, даже когда на Кремль падали бомбы. Ремонт делал на ходу, остановить часы было невозможно. По радио транслировали бой часов Спасской башни, все прислушивались к ним не столько для того, чтобы уточнить время, сколько – чтобы удостовериться – Москва не сдана. В молодости Салтыков циклопических размеров ключом вручную заводил куранты дважды в сутки. Не забуду, как он придержал забежавший на три секунды вперед маятник, схватил руками раскачивающуюся золотистую бляху, отсчитал: "Раз-два-три" – и отпустил на волю.
Второй раз ходил с архитектором-реставратором Алексеем Васильевичем Воробьевым, всю жизнь занимавшимся Кремлем. Он обмерил башни и стены, знал все закоулки крепости, ее тайники, ходы в толще стен. При нем исчезли трещины и порухи. Полупудовые "двуручные" кирпичи каменщики укладывали взамен обветшавших в годы войны. Гладкие побеленные стены в башне, показывая мне, называл "моей работой".
Третий раз иду следом за Андреем Ефимовичем Панкратьевым, чья специальность по образованию – точное приборостроение. При чем здесь куранты? При том, оказывается, что восемь часовщиков имеют дело с точнейшим измерительным механизмом, допуском которого могут позавидовать крутые ручные часы. По пути наверх рассказывает, что при постоянной температуре и влажности куранты идут секунда в секунду, как эталон. Что удостоверяют связанные с ними атомные часы обсерватории на Воробьевых горах.
Каждый день в восемь утра часовщики поднимаются наверх, куда идем в полдень. Побеленные стены усиливают яркость света, падающего через раструбы окон. Стальные стяжки древних стен, круглые и толстые как корабельные канаты, окрашены оранжевой краской, защищая от коррозии. Их концы с резьбой и гайками можно подкрутить и натянуть, как ослабевшие струны.
Палаты в башне наводят на мысль, что безлюдными они пребывали не всегда. Давние записи подтверждают: здесь обитали часовщики с семьями. Москва жила по курантам Кремля, их слышали повсюду. У часов крутились не стрелки, а циферблат с 17 числами, обозначавшими дневное и ночное время. С первым лучом солнца часовщики отключали циферблат, усеянный звездами, от механизма часов, поворачивали и устанавливали его в исходное положение – на единицу. До наступления тьмы летом звонили 17 раз. С последним лучом солнца начинался ночной отсчет времени, долгий зимой и короткий летом. Служба на башне требовала постоянного присутствия и внимания.
Колокола на башнях должны были звучать синхронно. А когда происходил сбой, то часовщик Троицкой башни строчил такую челобитную: "В прошлом 7186 году часовщика Спасской башни Алексея Данилова не стало, а по смерти осталась его вдова Улита бездетна и безродна, и живет на той Спасской башне и часы держит она, вдова Улита, не уставно". Что это значило? "По многие времена часы мешаютца, перед отдачею часов дневных и нощных бывает у ней один час продлитца против дву часов, а в денное время бывает в одном часе два часа поскорит".
Каждого, кто поступал на службу, инструктировали: "У дела на башне в часовниках не пить и не бражничать, зернью (в кости) и в карты не играть, и вином и табаком не торговать, и воровским людям стану и приезду не держать, и с воровскими людьми не знаться, и часы заводить со всяким опасением без помешки".
Восхождение на башню напоминает подъем без лифта на двадцатый этаж. Отсчитав 117 каменных ступеней, попадаешь на самый верх "стрельницы" Петра Антония. Над ней громоздился деревянный шатер с часами. То была, как пишет историк Забелин, "стенообразная постройка на четыре угла с шатровою кровлей". Над ней простирал крылья двуглавый орел.
Дальше картина другая. Входим в сужение восьмигранного стакана. Идем по винтообразной лестнице ХIХ века, чугунным ступеням, заменившим деревянную лестницу, не раз горевшую. До самого верха надо пройти еще 134 ступени. По пути фотографирую львов и медведей, показавшихся на арках башни. Когда-то они сидели в компании с оголенными "болванами". Пришлось обрядить их в кафтаны, чтобы не возмущать народ на Красной площади. Восьмигранная надстройка, как говорят искусствоведы, "восьмерик на четверике", появилась в царствование Михаила Романова. Царь вызвал из-за моря "англичанина-мудреца", как поется в "Дубинушке". За несколько лет тот с помощью местных кузнецов сделал невиданную по размерам "машину" и возвел стройную кирпичную башню. Сегодня без опасения быть обвиненным в низкопоклонстве перед Западом знатоки вдруг увидели в ней "готические элементы", "сходство с изделиями западноевропейских ремесленников".
Имя англичанина не забыто. Но энциклопедия "Москва" ему придала русского соавтора: "Спасская башня первой из башен Кремля была увенчана шатром (1624-25 зодчий Бажен Огурцов и английский мастер Христофор Галовей). В изданной Национальным географическим обществом книге "Московский Кремль и Красная площадь" подобный расклад: "В 1625-1925 годах русский архитектор Бажен Огурцов и английский мастер Христофор Галовей возвели над башней многоярусный верх, заканчивающийся каменным шатром, и установили часы".
Когда часы наконец пошли и зазвонили колокола, царь Михаил и его отец патриарх Филарет на радостях наградили Христофора серебряным кубком и выдали на сто рублей соболей, куниц, "сукна малинового", "атласу алого" и других чудных тканей. Потому что именно он без соавтора сыграл роль зодчего, архитектора башни и конструктора часов. Что доказывает запись: "А пожаловал его Государь за то, что он сделал в Кремле-городе на Фроловских воротах башню и часы". Христофор не уехал домой, служил лет двадцать придворным часовщиком в Кремле и "часовником" Фроловской башни, при нем не переименованной.
В отличие от энциклопедистов летописцы называют Бажена Огурцова "подмастерьем", каким он являлся, не думая о посмертном повышении в статусе. Правой рукой Христфора служил не оставшийся без награды царя другой англичанин, "нарядчик" Вилим Граф, работали под их началом наши каменщики, каменотесы, кузнецы, а 13 колоколов отлил Кирилл Самойлов.
Тринадцать колоколов я насчитал на верхнем, десятом этаже, продуваемом всеми ветрами. Самый большой колокол висит под потолком на брусьях. Задрав голову, вижу жерло дальнобойной пушки. Верх пронизан тросами. В проемах висят связанные с ними колокола с билами, напоминающими молоты. Звуки звонов образуют гамму, это, в сущности, музыкальный инструмент с клавишами-колоколами. Ветру они не подвластны.
Спустившись на этаж, вижу снова то, что давно хотел увидеть. Все здесь движется, вращается, трется друг о друга. Зубчатые пары крутятся медленно, вверху суетится бронзовое анкерное колесо. Пространство заполняют валы, цилиндры, рычаги и медные лимбы с цифрами часов и минут. По ним видят картину на уличных циферблатах.
В гуще этой средневековой механики ходит, отщелкивая каждый шаг, маятник с бляхой. Она же диск, линза. Сегодня Панкратьеву не пришлось подниматься на стремянку и "корректировать" вечного ходока, как делал на моих глазах Салтыков. Значит, сутки часы шли, как хронометр. Мне этот гигантский механизм напомнил ходики моего детства, до и после войны тикавшие в квартирах и избах. Гиря на цепочке, накинутая на зубчатое колесо, опускалась и крутила стрелки. Утром ее подтягивал, чтобы она не коснулась пола, и заводил настенные часы на сутки.
Точно так же заводят куранты. Тросы с гирями висят в шахте. Нажимают кнопку, все оживает, играет, звучит на разные голоса, зубцы колес выбивают дробь сложных ритмов, тросы наматываются на барабаны и подтягивают гири, чтобы они снова по закону физики устремились к центру Земли. Так все повторяется сотни лет.
Повелев летоисчисление вести от Рождества Христова, Петр заменил вышедшие из моды английские часы деда на новые. У них был циферблат "наподобие немецкого обыкновения на 12 часов" вместо 17. Счет времени пошел на сутки. Из Голландии морем и на 30 подводах по суше доставили в Москву ящики с колесами, цепями, барабанами, колоколами. То были куранты "с колокольной игрой и танцами", которые так понравились молодому царю в Голландии.
Петровские часы в царствование Екатерины II заменили найденными в подвале Оружейной палаты часами английской работы. Неужели это куранты Христофора? Никто точно не знает. Иностранные мастера, на этот раз из Германии, так настроили музыкальный барабан, что куранты заиграли немецкую песенку "Ах, мой милый Августин". Что, впрочем, никого не шокировало.
Медный цилиндр с множеством дырочек и штифтов-колышек показался на восьмом этаже и напомнил музыкальную шкатулку и шарманку. В курантах роль звучащих пластинок играют колокола. Роль шарманщика исполняет часовщик. При Николае I куранты заиграли родную музыку. На две мелодии настроили их часовщики братья Бутеноп. Над Красной площадью звучали марш Преображенского полка и церковный гимн "Коль славен наш Господь в Сионе". Фирма братьев оставила на чугунной станине надпись: "Часы, переделанные в 1851 году братьями Бутеноп в Москве". Обратите внимание, "переделаны", но не заменены новыми.
Поэтому все сейчас выглядит как встарь: и барабаны, и зубчатые пары, и маятник. В его диске два пуда свинца в латунной фольге, покрытой сусальным золотом. Кажется он слитком золота. Поэтому украли его в октябре 1917 года. Шесть снарядов влетели в Спасскую башню. Они продырявили циферблат, попали в шестерню, сломали стрелку, сбили цифры, погнули валы. Я знал артиллериста, командира батареи Никиту Тулякова, который добрым дедушкой в редакции рассказывал, как все происходило. По приказу большевиков его батарея Московских мастерских тяжелой осадной артиллерии заняла позицию на Яузской горке, у церкви Никиты-мученика, откуда Кремль со Спасской башней был как на ладони. Священник попытался увещевать артиллеристов:
– Тут стрелять нельзя.
– А что нужно, чтобы было можно?
– Поезжайте в духовный совет на Тверскую за разрешением.
На Тверской, за оградой бывшего музея Революции, стоит орудие Тулякова. Тулякова принимал Ленин, посадил в лагерь Сталин.
После обстрела Кремля в нем побывал епископ Нестор Камчатский, успевший издать в конце 1917 года книжку "Расстрел Московского Кремля". Он писал: "Спасская башня пробита и расстреляна. Знаменитые часы с музыкальным боем разбиты и остановлены. Остановилась стрелка часов в ту роковую минуту, когда ворвался тяжелый снаряд в стены Кремля и наложил несмываемое пятно крови и позора на это священное сердце Москвы".
В ужас пришел нарком просвещения Луначарский, который даже подал в отставку в знак протеста, Ленин успокоил его таким аргументом: "Как вы можете придавать такое значение тому или другому старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идет об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую все, о чем могли только мечтать в прошлом". Переехав в Кремль, Ленин распорядился починить и "заставить часы агитировать за социалистическую революцию. И вместо церковной песни услышать гимн нашей республики "Интернационал".
Фирма братьев Бутеноп запросила за ремонт большие деньги. Пришлось искать мастеров более сговорчивых. Нашелся специалист по металлу, который механизм починил. Но маятник сделать не мог. Тогда проявил себя служивший в Кремле слесарем Николай Беренс. Его отец работал у братьев Бутеноп в цехе башенных часов. Слесарь взялся изготовить маятник. Эта история послужила сюжетом пьесы Николая Погодина "Кремлевские куранты". В процесс, согласно легенде, включился глава пролетарского правительства. Узнав о задаче, которую не мог решить слесарь, вождь, якобы пользуясь известной формулой, определил вес диска и длину маятника. Так или иначе, но бляха закачалась. Ленин, пока шел ремонт, дважды поднимался на башню. Через год после обстрела куранты заиграли "Интернационал" и траурный марш "Вы жертвою пали в борьбе роковой". К тому времени перед стеной похоронили сотни погибших в "десять дней, которые потрясли мир" и позднее. Не без основания Маяковский писал:
Здесь каждая башня Ленина слышала,
За ним пошла бы в в огонь и дым.
В бой пошли "за Родину, за Сталина", с именем этого вождя падали с пулей в затылке убитые по его приговорам.
Из ворот Спасской башни впервые выехал на коне "первый красный офицер" Клим Ворошилов, командовавший парадами до начала войны. Из ворот вылетел на белом коне бывший кавалерист маршал Георгий Жуков, чтобы принять рапорт командовавшего парадом Победы маршала Рокоссовского. При Брежневе коня заменил автомобиль. Куранты исправно служили советской власти, отмерив отпущенный ей срок. Заиграли они после долгого перерыва в дни вступления Ельцина в должность президента на второй срок. Тогда колокола исполнили гимн России на музыку Глинки и здравицу из финала "Ивана Сусанина". С недавних пор колокола играют здравицу и новый гимн России, бывший гимн СССР, чья музыка была написана как гимн партии большевиков.
На одном из колоколов, виденных мной на Спасской башне, голландский мастер Клавдий Фремий из Амстердама в 1628 году отлил по краю надпись: "Хвалите его люди, хвалите все народы!" Кремль, стены и башни, дворцы и соборы, хвалить можно без угрызений совести. Что я и делаю.
По стенам и башням Кремля. Московский Кремль давно описывают и историки, и поэты. Рассматривают его со всех точек зрения, измеряют от разных точек отсчета. В плане, если смотреть с высоты, напоминает он и неправильный треугольник, и пятиугольную геометрическую фигуру с неравными углами. Кропотливый исследователь Кремля, историк и музыкант Сергей Бартенев, отмечая особенности его планировки, пишет в своей большой книге "Московский Кремль в старину и теперь", изданной по случаю 300-летия дома Романовых: "Кремлевские стены расположены в виде неправильного многоугольника – до 25 углов".
Какой бы сложной формы ни казались стены Кремля, самыми точными по отношению к нему оказываются не математические измерения, а поэтические образы, и среди них тот, что гласит: Кремль – сердце Москвы.
Его удары слышны в биении колоколов Спасской башни, каждые четверть часа отмеряющие шаг времени. Подойдя к ней, открываю не без волнения узкую дверь из железа. Отсюда проход на стену и в башни. Их двадцать. Впереди путь, точно отмеренный и неизменный века.
В далеком 1485 году началось на берегах Москва-реки и Неглинной возведение новой твердыни вместо белокаменной крепости, обветшавшей и больше не подходившей для вознесшейся столицы. Впервые тогда белый камень заменили красным кирпичом. Выпекали его в печах, как хлеб. А был он весом в восемь килограммов. Полупудовый камень брали двумя руками, поэтому называли его "двуручным".
Такой кирпич лежит в толще Спасской башни. Касаясь его шершавых боков, поднимаемся по белокаменной лестнице вверх, туда, где повисли колокола. Иду вместе с Алексеем Васильевичем Воробьевым, известным московским архитектором-реставратором. Ему за шестьдесят. Прошел войну. Тридцать лет занимается Кремлем. Обмерял стены и башни, обходил их сотни раз, побывал во всех закоулках, переходах древней крепости. Он знает, как никто другой, каков Кремль сегодня, каким был прежде.
Поднимаемся все выше по лестнице башни. Она (без шатра) ростом в 10-этажный дом. С шатром и звездой достигает высоты 20-этажного здания – 71 метра.
Хотя за стеной день хмурый, в толще башни довольно светло, лучи проникают через расходящиеся раструбом окна, рассеивающие свет.
Делаем передышку на площадке лестницы.
– Посмотрите, – говорит архитектор, показывая на побеленные чистые стены, еще не успевшие покрыться пылью времени, – это наша работа…
А я вижу то, что появилось во времена Ивана III – толщу камня, белизну мела. Таков закон реставрации: чем лучше сделана, тем менее заметна. Нет трещин, избороздивших тело стен глубокими морщинами. Камни от ветхости рушились – так неумолимо время даже к толще полупудового кирпича на песчано-известковом растворе.
Чтобы не появлялись трещины впредь, в каменную твердь вживили стальные струны, охватившие столп со всех сторон. Оранжевого цвета, покрашенные антикоррозийной краской стяжки проглядывают над головой, между сводчатых стен. Устройства эти с резьбой. При необходимости всегда можно завинтить гайки и подтянуть ослабевшие струны. Все сделано на совесть, на века. Ее изначальные кирпичи, обветренные, прокаленные огнем, морозом, шероховатые на ощупь, лежат рядом с гладкими кирпичами такого же размера, уложенными нашими современниками.
Выполнили реставрацию рабочие сорока разных специальностей.