Нет ничего удивительного, что в таких обстоятельствах Палермо полнился слухами. Поговаривали, что эмир собирается захватить корону - действительно, он уже присвоил многие королевские регалии, которые показывал друзьям. Ему не составило труда заполучить эти драгоценности; они достались ему от королевы, которая, как все знали, была к нему неравнодушна. Ходили и более скандальные сплетни - что Майо вернулся к своим прежним планам и уже подкупил папу через Маттео из Аджелло, с тем чтобы его благословили как преемника Вильгельма. Там, где распространяются подобные слухи, неизбежно возникают заговоры. В Палермо вездесущие соглядатаи Майо могли пресекать их в зародыше, но на континенте обстановка была более благоприятной, а возможных заговорщиков имелось в избытке. К концу 1159 г. группа недовольных аристократов разработала план, как навсегда избавить Сицилию от эмира и всего его ненавистного клана. Как ни странно, в число заговорщиков, похоже, не входили два главных к тому времени врага самого Вильгельма; Робер из Лорителло и Андреа из Рупеканина определенно сочувствовали заговору, но предпочли заниматься грабежом в северных пределах королевства. Предводителями заговора были в целом менее заметные фигуры - бароны второго ранга: Ришар из Аквилы, Рожер из Ачерры и Боэмунд из Тарзии, граф Манопелло. В этом перечне, однако, одно имя стоит особняком, поскольку оно встретится нам еще не раз в описании событий грядущих лет, - Жильбер, кузен королевы Маргариты, который недавно прибыл ко двору и был почти сразу отправлен в южную Италию с титулом графа Гравинского.
В отличие от большинства предыдущих заговоров, которые так докучали полуострову в последнее столетие, этот имел своей целью не восстание, а убийство. Майо Барийского следовало уничтожить. Но кто это сделает? На наемного убийцу положиться нельзя - слишком важное лицо, и его соглядатаи слишком хорошо обо всем осведомлены. Удар должен нанести один из заговорщиков, тот, кто знает Майо и может подойти к нему, не возбуждая подозрений. Выбор пал на молодого аристократа Маттео Боннеллюса.
Хотя Боннеллюс не носил титула и потому, строго говоря, не мог считаться аристократом, он происходил из одной из старейших нормандских семей на юге. Он был храбр, красив и, владея обширными имениями по обе стороны Мессинского пролива, немерено богат. Потому никого не удивило, когда Майо - который при всем недоверии к аристократии, был, как все в то время, снобом и сразу видел хорошего жениха, когда с ним встречался, - привечал молодого человека при дворе и прочил его себе в зятья. Вскоре после этого из Калабрии поступили сообщения о баронских волнениях; и Боннеллюс, у которого в этом краю имелись важные семейные связи, казался подходящим кандидатом для дипломатической миротворческой миссии. Вероятно, это была величайшая ошибка в жизни Майо. Он любил молодого человека как собственного сына, по утверждению фаль-канда, и похоже, переоценил его ум и преданность. Прибыв на континент, Боннеллюс не смог сопротивляться оказываемому на него давлению, особенно тому, что исходило от обольстительно красивой графини Клеменции Катанцаро. Не прошло и нескольких дней, как он перешел на сторону заговорщиков, поклявшись убить своего благодетеля; за эту услугу ему была обещана рука не маленькой барийской торговки, но самой Клеменции, богатейшей и самой влиятельной наследницы в Калабрии.
Одна из опасностей, подстерегающих диктатора - каковым Майо к тому времени действительно был, - состоит в том, что ему становится все труднее верить неприятным, истинам. Повторяющиеся предупреждения брата Стефана не произвели на Майо впечатления. Наконец, ему представили неопровержимые доказательства существования заговора с полным списком всех заговорщиков, который начинался с Маттео Боннеллюса, но единственного письма от Маттео, в Жотором тот объявил, что его миссия успешно завершена, и просил, в качестве награды, чтобы долгожданную свадьбу его с дочерью Майо перенесли на более ранний срок, оказалось достаточно, чтобы рассеять последние страхи. Успокоенный Майо стал готовить свадьбу, в то время как его предполагаемый зять, уже вернувшийся в Палермо, втайне занимался овеем другими делами.
К вечеру Дня святого Мартина 10 ноября 1160 г. он был готов. И, как пишет Фальканд:
"Когда солнце опустилось и начали надвигаться сумерки, весь город наполнился смутными и неожиданными слухами; горожане бродили туда-сюда группами, беспокойно спрашивая друг друга, что должно случиться, что послужило причиной такого смятения. Другие, со склоненными головами, но с ушами уже готовыми для новостей, встречались на площадях, высказывая самые противоречивые мнения. Большинство, кажется, думало, что король отправился в архиепископский дворец по наущению Майо и что здесь, на этой самой улице, его убьют".
Они ошиблись только в выборе жертвы; не Вильгельм, но его эмир эмиров отправился в гости к архиепископу Гуго тем вечером, и ему не суждено было увидеть утро. Принимал ли сам Гуго участие в заговоре, мы не знаем; Фальканд, конечно, утверждает, что да. Во всяком случае, вскоре после прибытия Майо Маттео Боннеллюс незаметно расставил своих людей вдоль Виа-Коперта, которая соединяла архиепископский дворец с домом эмира. Сам он занял позицию около ворот Святой Агаты, где улица неожиданно сужается, прежде чем разделиться на три. Он расположился здесь и стал ждать.
Наконец двери дворца распахнулись и в сопровождении небольшого эскорта появился Майо. Он был поглощен беседой с архиепископом Мессины. Все еще не догадываясь, что его окружают враги, направился к своему дому по Виа-Коперта; но прежде чем он дошел до ворот Святой Агаты, его перехватили два испуганных человека - нотарий Маттео из Аджелло и камергер Аденульф каким-то образом узнали о том, что готовится, и поспешили предупредить своего господина об опасности. Майо остановился и отдал приказ, чтобы Боннеллюса немедленно доставили к нему. Но было поздно. Убийца, услышав, что названо его имя, выскочил из своего укрытия и бросился вперед с обнаженным мечом.
Все произошло очень быстро. Майо защищался как мог, но его эскорт бежал. Эмира окружили и убили, нападавшие скрылись в ночи. Нотарий Маттео, который рисковал жизнью, чтобы предотвратить убийство, был серьезно ранен в общей свалке и едва сумел выбраться из нее живым. Тело последнего сицилийского эмира эмиров, израненное двенадцатью ударами меча, лежало у стены, там, где упало.
Но недолго. Услыхав шум, жители соседних домов поспешили к месту происшествия, и за считаные минуты новость облетела Палермо. Со всех концов города люди стекались на Вма-Коперта. Некоторые, согласно Фальканду, отказывались верить, что истекающее кровью тело у их ног еще недавно было тем могущественным и зловещим эмиром, под чьей железной десницей они страдали почти семь лет; но большинство знало, что ошибки быть не может, и не старалось скрыть свою радость. Они вытолкнули тело на середину улицы, лягали и били его, выдирали волосы и бороду. В конце концов им надоело это развлечение; но они не рассеялись. После часа насилия и жестокости заинтересованная, несколько встревоженная толпа превратилась в дикую мстительную свору. Она жаждала новой крови, новых разрушений. Толпа внезапно встрепенулась и двинулась дальше по улицам, оставив первую жертву своего гнева бесформенной грудой валяться в пыли.
Король в своих личных покоях на первом этаже дворца слышал крики, а вскоре получил от своего главного конюшего детальный отчет о том, что произошло. Как всегда в критических ситуациях, Вильгельм действовал быстро и решительно - настолько быстро, что, когда толпа достигла дома Майо, они обнаружили, что его защищает отряд королевской гвардии, а жену и родных эмира в целях безопасности уже препроводили в королевский дворец. Военные подразделения патрулировали все кварталы города; важно было, чтобы бунтовщики не ускользнули, прежде чем король решит, что делать дальше.
Но что следовало предпринять? Вильгельм и без эмира эмиров понимал, что его положение сложное и опасное. Он не только, как он сам сказал, потерял свою правую руку; над ним нависла реальная угроза потерять голову. Ему было известно, что основная масса его подданных, мусульмане и христиане, простолюдины и знать, ненавидели Майо, поэтому их симпатии сейчас полностью на стороне Маттео Боннеллюса; он знал также, сколь пусты их уверения в преданности ему самому. Если бы он поддался мольбам королевы предпринять суровые меры против убийц Майо, он рисковал спровоцировать всеобщее восстание, которое ему не удалось бы подавить. К сожалению, ему не оставалось ничего другого, кроме как вступить в переговоры с убийцами. Когда-нибудь, когда его позиции будут более прочными, он их накажет, как они того заслуживают. Но сейчас придется обуздать свой гнев и притвориться, что он видит в них своих освободителей.
На следующее утро, 11 ноября, король призвал к себе своего старого друга и бывшего наставника Генриха, архидиакона Катании - вошедшего в историю под именем Генрих Аристипп, - и назначил его главой администрации. Почти точно нормандец по происхождению, хотя и носивший греческое прозвище, Генрих был прежде всего ученым. Сферу его интересов можно представить по тем работам, которые он прекрасно перевел на латынь, - два платоновских диалога, "Менон" и "Федон", четвертая книга Аристотелевой "Метеорологики", "Жизнь философов" Диогена Лаэртского и труды Григория Богослова. Вдобавок он был большим любителем астрономии и, благодаря близости Этны, неустрашимым вулканологом. Генрих отличался трудолюбием и честностью, но он не являлся ни хорошим администратором, ни государственным деятелем. Вильгельм, по-видимому, выбрал Генриха из-за его мягкого миролюбивого характера и знания языков. Он сознательно не стал награждать его титулами Майо - Аристипп не назывался ни эмиром эмиров, ни даже канцлером, но дал своему старому наставнику двух помощников. Одним из них был граф Сильвестр из Марсико, аристократ средних лет, находившийся в отдаленном родстве с королевской семьей. Его назначение, очевидно, являлось жестом доброй воли по отношению к Боннеллюсу и его друзьям - Сильвестр, хотя король, наверное, этого не знал, возможно, был их соучастником. Второй персонаж значительно важнее для нашей истории: Ричард Палмер, епископ Сиракуз, образованный и снедаемый честолюбием англичанин, который в ближайшие тридцать лет оставался одной из ведущих фигур в политической и религиозной жизни Сицилии.
Хотя двое из членов триумвирата находились в дружеских отношениях с Масйо в прошлом, они признали необходимость достичь какого-то соглашения с Боннеллюсом, который, как все теперь знали, нес ответственность за убийство. Линия поведения, которую они изначально избрали, будучи политической уловкой, не служит к чести ни одного из них, а еще меньше - самого Вильгельма: они стали сознательно и последовательно чернить эмира, пока его убийца не превратился в спасителя страны. Отношение к жене и детям Майо, находившимся в королевском дворце, также изменилось. Постепенно они стали сознавать, что их не столько защищают, сколько держат в заключении. Сына Майо арестовали и бросили в тюрьму, вместе с главным евнухом эмира; под пытками их заставили дать показания о множестве растрат и злоупотреблений. Худшие из слухов, казалось, теперь подтвердились.
Подготовив таким образом почву, Вильгельм мог спокойно даровать королевское помилование убийце. Сразу после убийства Боннеллюс со своими друзьями укрылся в собственном замке Каккамо; теперь туда прибыли королевские посланцы, чтобы уверить его, что король желает ему добра и что он может без опаски вернуться в столицу. Хотя едва ли Боннеллюс когда-либо верил королю хоть на грош, последние события убедили его, что в нем видят чуть ли не героя. Он принял приглашение короля. Совсем недавно он и его люди бежали из Палермо под покровом темноты. Теперь они возвращались с триумфом. Фальканд рассказывает: "Как только Боннеллюс вступил в город, большая толпа мужчин и женщин приветствовала его и препроводила с ликованием к воротам дворца. Он был любезно принят королем и еще раз убедился в королевском благорасположении… Так этим достопамятным деянием он завоевал любовь знати и простолюдинов… На Сицилии и особенно в Палермо люди в один голос заявляли, что, если кто-либо попытается причинить ему - вред, он будет осужден как изменник и что они поднимут оружие даже против самого короля, если он попробует наказать Боннеллюса за убийство эмира".
Даже если сделать скидку на преувеличения Фальканда, ясно, что к началу 1161 г. Боннеллюс стал одной из самых сильных фигур в королевстве. Но волна всеобщего признания, которая вознесла его на своем гребне, вскоре начала спадать. Вильгельма все более раздражала надменность молодого человека, и, поощряемый королевой, требовавшей, чтобы он вернул себе прежние могущество и авторитет, он начал приходить в себя. Лицемерие никогда не давалось ему легко. Его подлинные чувства по отношению к убийце его друга и советника с каждым днем становились все очевиднее. В какой-то момент он потребовал от Боннеллюса выплатить долг по имению его покойного отца в размере шестидесяти тысяч тарисов, на который Майо сознательно закрывал глаза в интересах своего предполагаемого зятя.
Боннеллюс выплатил долг, но этот эпизод послужил ему предостережением. Боннеллюс сознавал, какое влияние имеет на мужа королева, а также придворные евнухи, протеже Майо, которые, как он знал, побуждали короля отомстить за их прежнего господина. Он видел зловещие фигуры, слоняющиеся у ворот его дома в Палермо, понимал, что королевские соглядатаи наблюдают за ним, что им известен каждый его шаг, и не мог отделаться от мысли, что его жизнь в опасности.
С момента смерти эмира товарищи Маттео уговаривали его выступить против короля; но он отказывался. Избавить Сицилию от ненавистного тирана - это одно; а поднять руку на помазанника Божьего - совсем другое, и Боннеллюс не был уверен в том, как воспримут подобный шаг подданные Вильгельма. В результате он мог лишиться популярности, а вместе с тем и власти, которыми он сейчас наслаждался. Однако со временем он начинал понимать, что его соратники правы. Король тоже должен уйти со сцены.
Однако даже теперь Маттео не соглашался на цареубийство. Важно отстранить Вильгельма от власти, а уже потом, убрав его с дороги, можно будет спокойно подумать, как с ним поступить. А поскольку по отношению к нему не совершится насилия и его маленький сын Рожер взойдет на трон вместо него, в случившемся нельзя будет усмотреть никакого покушения на монархию. Более того, в Палермо находились два человека, несомненные Отвили по крови, которые не скрывали своей нелюбви к королю и поддержали бы любую попытку его свержения. Первым был его сводный брат Симон, незаконный сын Рожера II, который питал понятную нелюбовь к нему с тех самых пор, как Вильгельм отказался признать его права на княжество Таранто, отданное ему в 1148 г. Рожером на том основании, что это слишком важный фьеф для бастарда. Вторым был племянник Вильгельма граф Танкред из Лечче, сын герцога Рожера, который за участие в апулийском бунте провел последние пять лет в дворцовой темнице.
Возможно, мысль о Танкреде подсказала заговорщикам их основную идею. Заполучить в свои руки короля было трудной задачей. Он редко появлялся на публике; из его двух главных резиденций Фавара располагалась на середине озера, а королевский дворец в Палермо усилиями двух Рожеров превратился, по сути, в нормандскую крепость. Его охраняла специальная гвардия из трехсот человек под командой кастеляна, прославившегося благодаря своей неподкупности и преданности королю. Однако под юго-западным углом этого самого здания помещалась тюрьма, которая в результате беспорядков последних лет и репрессивной политики Майо Ба-рийского заполнилась до отказа. Если всех ее обитателей одновременно выпустить на волю, они сумеют захватить дворец изнутри.
К большой радости Боннеллюса и его друзей, дворцовый служащий, отвечавший за содержание узников, соблазнился огромной взяткой и, без сомнения, обещаниями продвижения на более высокий пост при новом правлении и согласился не только выпустить заключенных по заранее условленному сигналу, но также снабдить их оружием. Узников предупредили о готовящейся операции. Одновременно им объяснили, что они должны сделать. После того как все устроилось, Маттео отправился в другой свой замок, в Мистретте, в горах Неброди в нескольких милях на юго-восток от Чефалу. Здесь, по-видимому, он предполагал держать Вильгельма, пока его судьба не будет окончательно решена, поэтому теперь начал готовить замок к приему царственного узника и укреплять оборонительные сооружения, чтобы выдержать атаку. Он обещал своим товарищам, что вернется в Палермо вскоре, задолго до назначенного дня бунта, и предупредил, что они ни в коем случае не должны предпринимать каких-либо действий до его возвращения.
Будь Боннеллюс старше и мудрее, он бы знал, что в любой операции военного типа одна из главных обязанностей предводителя, особенно в самый ответственный период непосредственно перед выступлением, - поддерживать постоянную связь со своими людьми. Пока он находился в далекой Мистретте, у заговорщиков не было возможности быстро связаться с ним в чрезвычайной ситуации; а именно такая ситуация возникла. План неосмотрительно изложили некоему рыцарю, который, как выяснилось, хранил верность королю; с этого момента над заговорщиками нависла неминуемая угроза. Они не могли терять время в ожидании Боннеллюса; единственная надежда заключалась в том, чтобы привести план в исполнение немедленно, до того, как их самих арестуют.