Утром 9 марта 1161 г. примерно в третий час после восхода солнца сигнал был дан. узники оказались на свободе, взяли приготовленное для них оружие и быстро впустили во дворец заговорщиков. Затем, ведомые Симоном и Танкредом, которые хорошо ориентировались во дворце, они пробежали в большой зал Торра Пизана, где, как они знали, король должен был проводить обычное утреннее совещание с Генрихом Аристиппом. Вильгельм был захвачен врасплох. Поняв, что бежать невозможно, он высунулся в окно и начал звать на помощь; но, едва первый крик слетел с его губ, его схватили и утащили. Двое заговорщиков, Вильгельм из Лези-ны, которого Фальканд называет "ужаснейшим человеком", и Робер из Бовы, известный своей жестокостью, подступили к королю с обнаженными мечами; только вмешательство третьего - Ришара из Мандры - спасло ему жизнь. Тем временем другая группа бунтовщиков направилась в апартаменты королевы и арестовала Маргариту и двух ее сыновей.
После того как королевская семья была надежно заперта, начался грабеж. Во дворце хранились несметные сокровища, а мятежники прошли по нему как саранча. Они разграбили коллекции золота и жемчуга, которые Рожер и Вильгельм любовно собирали в последние сорок лет. Из вещей, которые возможно было унести, не осталось ни одной. Мародеры наполняли монетами из сундуков драгоценные сосуды, вазы и все прочее, что могло послужить для них вместилищем, и тащили прочь. Та же участь постигла, королевские и церковные одежды из Тираза. Наверное, самое грустное, что большая серебряная планисфера Идриси, хотя и была очень тяжелой, тоже исчезла и ее никогда больше не видели. Во дворе развели костер, поглотивший почти все государственные документы, включая полный реестр фьефов и положенных за них служб. Евнухов, которые не успели бежать, убили, после чего бунтовщики ворвались в оставшийся беззащитным гарем и растащили его обитательниц или изнасиловали их здесь же, на месте.
Убийство евнухов придало событиям новый зловещий оборот. Аристократическая партия долго негодовала на, как ей казалось, засилье мусульман при дворе, и первоначальный успех переворота высвободил давно подавляемую ненависть ко всей исламской общине. Жизнь всякого сарацина оказалась под угрозой. Даже тем, кто мирно трудился в диване, на монетном дворе и в других общественных учреждениях, пришлось спасаться бегством; некоторые из арабских поэтов, художников и мыслителей, которым Вильгельм, как и его отец, предоставлял апартаменты во дворце, - среди них один из самых выдающихся стихотворцев своего времени Яхья Мбн ат-Тифаши - были схвачены и убиты. В нижней части города толпа христиан ворвалась на базар, вынудив всех мусульман - торговцев и купцов, которым после африканских поражений 1159–1160 гг. было запрещено носить оружие, укрыться в арабском квартале города, где узкие улицы обеспечивали им необходимую защиту.
Еще большая толпа собралась на обширной площади перед дворцом. Находясь во власти разнообразных и противоречивых слухов, большинство людей пребывало в замешательстве. Мертв ли король или жив, в плену он или свободен; имел ли место сарацинский заговор для захвата власти или христианский, что-бы избавиться от засилья мусульман? Однако зачинщики заговора, находившиеся во дворце, знали, что подобное состояние неопределенности не может сохраняться долго. Рано или поздно чувства толпы должны кристаллизоваться; и от того, какую форму они примут, будет зависеть успех переворота. Недостаточно привлечь на свою сторону толпу, бросая пригоршни монет из окон дворца. Пришло время открыто провозгласить свои политические идеалы. Потому было объявлено, что старший сын Вильгельма Рожер официально наследует своему отцу и что его коронация состоится в кафедральном соборе, через несколько дней - реально как только Маттео Боннеллюс вернется в Палермо. Мальчика, которому к тому времени исполнилось девять лет, посадили на коня и торжественно провезли по улицам столицы, предлагая горожанам приветствовать нового короля.
Это предложение не вызывало особого воодушевления, а когда то же мероприятие повторилось на следующее утро, внимательный наблюдатель мог заметить, что даже те, кто сопровождал юного принца, чувствовали себя не слишком уверенно. Вскоре весь город узнал почему. Среди бунтовщиков, чьи ряды теперь пополнились за счет примкнувших к ним высших государственных и церковных деятелей, вспыхнул раздор. У части из них крепло мнение, что, вместо того чтобы провозглашать королем ребенка, лучше возвести на трон Симона, незаконного сына Рожера.
Ситуация зашла в тупик, и предводители мятежа решили оставить вопрос открытым до возвращения Боннеллюса. Это была роковая ошибка. Политический переворот следует осуществлять быстро и четко. Все решают напор и скорость. Людей надо поставить перед свершившимся фактом: ни в коем случае нельзя останавливаться или менять курс. Так оказалось нарушенным второе жизненно важное правило, и королю Вильгельму удалось сохранить власть. Сторонники короля получили возможность перегруппироваться; их люди отправились на улицы и в таверны, распространяя слухи, порочащие Боннеллюса и его партию, и везде находили благодарных слушателей. Поведение мятежников и особенно разграбление дворца произвело на всех мрачное впечатление. Всех уважаемых горожан возмутили кровопролитие и насилие, а тем более бездумное разграбление богатств, которые могли однажды понадобиться для защиты королевства. Мало-помалу общественное мнение ожесточалось против них; росли симпатии к плененному королю; в какой-то момент заговорщики обнаружили, что им противостоит вся Сицилия.
Их последней надеждой оставался Маттео Боннеллюс. Его не было в Палермо, поэтому он впрямую не нес ответственности за то, что произошло; появись он в столице быстро, магия его имени и его авторитет могли спасти положение. Двое предводителей поскакали со всей возможной скоростью в Мистретту, чтобы привезти его. Но было поздно. Едва они покинули Палермо, как группа высокопоставленных клириков, хранивших непоколебимую верность королю, взяла дело в свои руки. Во главе ее стояли архиепископы Ромуальд Салернский и Робер Месси некий, епископ Тристан Мацарский и Ричард Палмер, епископ Сиракуз. Никто из них не испытывал особо дружеских чувств к Майо, но они не хотели уступать даже часть своего влияния при дворе аристократам. Кроме того, они искренне осуждали применение насилия к королю-помазаннику. В субботу 11 марта клирики призвали жителей Палермо захватить дворец и спасти своего короля, и те откликнулись.
Мятежники скоро поняли, что против такого количества людей сопротивление бесполезно. Пытаясь выиграть время, они предлагали переговоры, обещая, что Боннеллюс вскоре вернется и, как только он возьмет власть в свои руки, все нынешние недоразумения разрешатся. Это не возымело действия. Имя утратило свою магию. Тем временем защитники стен доложили, что не могут больше держаться; если бы здание было взято штурмом, едва ли кто-нибудь из мятежников сумел бы спастись. Они проиграли. Прибежав к пленному королю, бунтовщики упали перед ним на колени и умоляли его простить их.
Вильгельм был спасен - теоретически; но опасность не миновала. Он по-прежнему находился в руках врагов, для которых являлся ценным заложником. Придя в отчаяние и решив, что им нечего терять, они могли погубить его и себя. Медленно подойдя к окну Торра Пизано, Вильгельм показался толпе, собравшейся внизу. Немедленно раздался громовой крик: люди требовали, чтобы дворцовые ворота были открыты и предатели получили по заслугам; но Вильгельм поднял руку, требуя тишины. Его подданные, сказал он, доказали ему со всей убедительностью свою преданность и любовь. Он просит их теперь сложить оружие и спокойно разойтись по домам, позволив тем, кто находится во дворце и кому он обещал помилование, спокойно выйти. Толпа послушно удалилась; мятежники выбрались из города и бежали назад в Каккамо.
Только после того, как мятежники бежали, Ромуальд и другие церковники вошли в комнату короля. Незадолго до того Вильгельм говорил из окна храбро и достойно; но теперь они нашли его в полубезумном состоянии, безутешно рыдающим. После событий прошедших трех дней такая реакция была достаточно понятна; но настоящая трагедия, как они теперь узнали, произошла в тот момент, когда спасение было совсемблизко. Во время последней атаки на дворец сын короля и его наследник Рожер, находившийся в комнате вместе с отцом, был ранен в глаз шальной стрелой и теперь умирал. Этого последнего удара Вильгельм не вынес, его дух был сломлен. Епископы с трудом заставили его спуститься в большой зал внизу, где его ожидала делегация его подданных, пренебрегших королевскими предписаниями ради того, чтобы поздравить своего повелителя со спасением. Вильгельм появился перед ними, но все еще не мог говорить. Все, что он сумел, - пробормотать несколько слов на ухо Ричарду Палмеру - "человеку образованному и красноречивому", как напоминает нам Фальканд, - который передал их собравшимся от имени короля. В этой удивительно смиренной речи Вильгельм признавал свои прошлые ошибки, соглашался, что его недавние страдания были заслуженными, и обещал отменить некоторые последние декреты, вызывавшие недовольство. Как залог его добрых намерений он отменил все пошлины на продукты питания, ввозимые в город.
Принадлежала ли эта последняя идея королю или Палмеру, она оказалась очень к месту. Вильгельма приветствовали громовыми возгласами. С этого момента, по крайней мере в Палермо, его популярность возросла и его позиции упрочились.
Но хотя мятеж провалился, мятежники оставались на свободе и не собирались складывать оружия; из замка Каккамо, куда они отступили, не приходило никаких вестей о том, что они хотят сдаться. В военном отношении король по-прежнему был уязвим. В столице в его распоряжении имелись триста воинов дворцового гарнизона: они доказали полную свою бесполезность в последние несколько дней, так что на них рассчитывать не приходилось. Потому король призвал войска и флот из Мессины; а пока, желая выиграть время, отправил якобы дружеское послание Маттео Боннеллюсу, вернувшемуся в Каккамо, спрашивая, почему он приютил в своем замке врагов короны.
Ответ Маттео был любопытным. Боннеллюс начинал с уверения, что сам он не имеет отношения к последнему бунту. Но мятежники - его друзья и соратники, как же он мог отказать им в защите? Их поступок явился жестом отчаяния, поскольку они не видели способа получить возмещение за те несправедливости, жертвами которых они, вместе с другими дворянами, пали. Они, например, не могли выдавать замуж своих дочерей без предварительного разрешения курии; а этого разрешения часто приходилось ждать так долго, что многие дамы успевали выйти из детородного возраста, в то время как другие оказывались приговорены к вечной девственности. Короче, не может идти речи о примирении между королем и аристократией до тех пор, пока Вильгельм не согласится вернуться к старым законам и обычаям, установленным Робертом Гвискаром и Рожером I в предыдущем столетии.
И опять Маттео просчитался. Не следовало ставить условия. Его ответ взбесил короля. Если бы, заявил Вильгельм, бароны сперва подчинились, а затем пришли к нему как просители, он бы с сочувствием выслушал их жалобы; но теперь он скорее пожертвует своим королевством или сам встретит смерть, чем поддастся угрозам. Переговоры закончены; ему больше нечего сказать.
Мятежники переоценили свои силы. Боннеллюс понял, что его единственный шанс - ударить снова, и ударить быстро, прежде чем ожидаемое подкрепление прибудет из Мессины. Внезапно и без предупреждения он и его люди поскакали из Каккамо в местечко около Фавары, всего в паре миль от Палермо, и там разделились, чтобы перекрыть все дороги к столице. Это был смелый и удачный план. Палермцы, захваченные врасплох, без надежной защиты и достаточных запасов провизии, впали в панику; и, если бы Маттео использовал свое преимущество и пошел прямо на город, эта вторая попытка захвата власти могла бы оказаться успешной. Вместо этого он в критический момент заколебался. Пока он медлил, первые корабли из Мессины появились в гавани; войска поспешно высадились и заняли ключевые позиции; другие преданные королю подразделения прибыли из внутренних областей острова; и мятежники, теперь безнадежно уступав-шие противнику в численности, снова отступили в Каккамо.
На сей раз они были готовы говорить разумно; но условия, которые предложил Вильгельм, оказались гораздо более благоприятными, чем они могли рассчитывать. Их не казнили, не отправили в тюрьму. Большинство зачинщиков, в том числе Симон, Танкред и Вильгельм из Принчипате - еще один дальний родич короля, - предпочли покинуть королев ство, и им предоставили корабли, которые довезли их до Террачины. Некоторым было приказано совершить паломничество в Иерусалим. Ришар из Мандры - который в первое роковое утро прикрыл своего повелителя собственным телом - получил полное прощение. Маттео Боннеллюсу, организовавшему три заговора за шесть месяцев, также было даровано прощение; его снова пригласили ко двору, и Вильгельм опять принял его дружелюбно и выказывал различные знаки рас положения.
Почему в этот раз король проявил столь удивительное милосердие? За пять лет до этого, после бунта менее серьезного, он вешал, топил в море и ослеплял зачинщиков, заполнив тюрьмы теми, кому посчастливилось избежать худшей участи, и оставив дымящиеся руины на месте Бари, как пример судьбы, которая ожидает любой город в его владениях, посмевший ему противостоять. Почему после трех ужасных дней, едва не стоивших ему жизни, он приговаривает виновников всего лишь к изгнанию, не сулящему особых тягот, и принимает с распростертыми объятиями предателя, который подошел ближе всех за всю историю королевства к тому, чтобы разрушить сицилийскую монархию?
Первый, краткий ответ - хотя обе попытки мятежников захватить власть провалились, они не сдались. Крепость Каккамо располагалась на командной высоте и была хорошо защищена, и, если бы Маттео решил ее оборонять, она могла бы продержаться год или больше. Какое воздействие это оказало бы на настроения в Палермо, трудно сказать, но ужас, вызванный недавней блокадой, свидетельствовал о том, что последствия могли оказаться серьезными, а Вильгельм ни в коем случае не желал новых беспорядков в столице. Спокойствие и порядок могли восстановиться лишь после того, как всякая вражда прекратится и бунтовщики покинут Каккамо. Но Маттео че сдался бы, не будучи уверен, что его простят. А в таком случае едва ли следовало карать его сотоварищей.
Вильгельму повезло, что молодой человек был самонадеян и глуповат. Иначе ему никогда не удалось бы убедить Боннеллюса, что его престиж по-прежнему таков, что делает его необходимым и защищает от любых посягательств. Но когда он проглотил, наконец, наживку и предстал, наглый как всегда, перед своим повелителем, Вильгельм, должно быть, сознавал, что Маттео Боннеллюсу пришел конец. Пав жертвой своего тщеславия, он уже не причинит новых бед. Ему предстояло еще несколько месяцев наслаждаться свободой, гордо расхаживая по Палермо и похваляясь своей властью над королем; но, когда к концу апреля новые бунты вспыхнули в центральной Сицилии и на континенте, Вильгельм решил разделаться с ним раз и навсегда.
Арестовать Маттео не представляло сложности. Его просто вызвали во дворец. Несмотря на то что он получил несколько предупреждений, он по-прежнему считал свою позицию неуязвимой и подчинился без колебаний. Во дворце его схватили воины Вильгельма и отправили в такое место, которое Фальканд описывает как отвратительнейшую темницу - на сей раз не в самом дворце (Вильгельм никогда не повторял ошибок), а в соседнюю крепость, известную под арабским названием Ат-Халька, "Кольцо".
Беспорядки, которые за этим последовали, кажется, были не более чем формальностью. Возвратившись в Палермо, Маттео старательно пестовал свою славу и репутацию, и, услышав о его аресте, его люди в городе поспешно попытались организовать выступления в его поддержку. Но сердца горожан к этому не лежали. Они устали от волнений и переворотов и охладевали к бунту едва ли не прежде, чем он начинался. И дворец, и Халька хорошо охранялись; довольно бестолковая попытка поджечь ворота была легко пресечена; и, как пишет Фальканд, "когда люди увидели, что они не могут ничего достичь… настроение их внезапно переменилось - они предпочли, что характерно для сицилийцев, поступить в соответствии с требованиями момента, вместо того чтобы твердо следовать своим убеждениям. И многие из тех, кто кричал, настаивая на освобождении Боннеллюса, теперь по старались разъяснить, что никогда не искали его дружбы".
Из сторонников короля погиб только один - Аденульф. королевский камергер, которого зарубил кто-то из рыцарей Боннеллюса. Мятежникам меньше повезло; на сей раз Вильгельм не собирался проявлять милосердие. Почти все, кто попал в его руки, были преданы смерти или искалечены. Сам Маттео, ослепленный и с подрезанными сухожилиями, спустя недолгое время умер в своей камере.