Из этнографии, кстати, известно, что южные славяне действительно вырезали кресты из колоды-"бъдняка", рождественского полена. Уж не восходит ли этот "бъдняк" с выдолбленным дуплом к жертвенным ладьям древности?
На эту балладу обратил внимание ещё Ф. И. Буслаев. Причём вне связи с былиной о Потыке, он сопоставил эту "колоду" с погребальной ладьёй. Там же он этимологизировал славянское "навь" (могила, царство мёртвых, покойники) от общеиндоевропейского названия корабля или лодки, что полностью подтверждают современные лингвисты.
Как видим, все перечисленные свидетельства русского эпоса говорят в пользу толкования термина "колода белодубова" И. Я. Фрояновым и Ю. И. Юдиным. Колода и впрямь обозначение судна, но не простого - такие в былинах называются кораблями (достаточно часто в былинах встречается форма "кораб"; возможно, это не искажение, а вендское слово "korab", ещё одно доказательство связей Новгородчины с вендской Балтикой), насадами, стругами - а ритуального, на котором из мира людей проникают в потусторонний мир, будь то "Поддонное царство" Морского Царя или загробные владения "змеи подземельной". В отдельных случаях его обитательницы (Авдотья Лебедь Белая) или пленницы (Марья Юрьевна) на той же колоде проникают в мир людей, но в целом она не предназначена для такого маршрута (в балладе колода плавает, словно ожидая пассажира, у другого, "святорусского", берега).
Открытие Ю. И. Юдина и И. Я. Фроянова трудно переоценить. До сих пор погребение в ладье считалось этноопределяющим признаком норманнов. Противники этого мнения могли противопоставить ему лишь общие соображения вроде того, что нельзя отрицать погребение в ладье у народа, у которого сам термин для обозначения могилы, загробного мира, покойника происходит от обозначения этого обряда. Но норманнисты, так много значения придающие лингвистическим данным, когда те говорят в их пользу, подобных возражений не принимали. Теперь мы можем смело указать на реальный эпический текст без малейших следов скандинавского влияния, описывающий погребение в ладье. И более того, былинная "колода" позволяет предположить в летописной "кладе великой", в которой славяне - вятичи и радимичи - сжигали покойника, не испорченную "краду" (погребальный костёр), как до сих пор это предполагалось, а именно погребальную ладью. Так у скандинавов отнимается и монополия на кремацию в ладье, и на описанное Ибн Фадланом погребение руса таким образом. Обычай погребения в лодке долго ещё сохранялся у восточных славян. В украинском языке лодку-будару и могилу называют схожим словом, а в бассейне реки Рось найдены погребения в лодках ещё XII–XIII веков. В обряде символических "похорон" Масленицы, имитирующих языческое погребение, её кое-где сжигали не просто на костре, а на корабле. Буслаев в связи с обычаем в погребении в "колоде" упоминает, что ещё в его время старообрядцы хоронили покойников в дубовых колодах.
Надо сказать несколько слов и о материале "колоды". В балладе говорится, что колоду "вырезали на мелки кресты". В эпосе же одним из устойчивых эпитетов креста является "кипарисный". Кипарисной в ряде вариантов называется доска, на которой в море отправляется Садко (в большинстве случаев она, как и колода, дубовая). Такая замена позволяет вспомнить, что кипарис в "Голубиной книге" назван "всем древам мати", так как "на нем был распят истинный Христос". Исследователи (в частности, Михаил Серяков) предполагают, что кипарис в значении мирового древа заменил здесь именно дуб. Возможно, смена произошла, как чаще всего и происходила смена древних имён на христианские в былинах: по созвучию (вспомним: Бермята-Ермил, Саур-Саул, Саксон-Самсон, Хотен-Фотей). Можно реконструировать такую цепочку: "Кряковистый, кряковист" (устойчивый эпитет дуба в былинах и русском фольклоре вообще) - "карколист" (дерево из заговора "у… Окияна моря стоит древо карколист, на этом древе висят святые Козьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники") - кипарис. "Висящие" на мировом древе, как Один на Иггдрасиле, "святые" (языческие боги?) могли также поспособствовать отождествлению мирового древа с крестом-кипарисом (в ряде записей "Голубиной книги" Христос распят на самом кипарисе).
Взаимозаменяемость дубового или белодубового (белый - светлый, святой, священный) и кипарисного в эпосе подтверждает это мнение и служит дополнительным доказательством, что ещё в XIX веке, в пору живого бытования русского былинного эпоса, процесс его христианизации, смены древних образов на христианские ещё не был закончен.
Возможно, с тем же обычаем связано и русское выражение "глядеть в дуб" (быть при смерти). Обычно его связывают с ролью дуба как мирового древа, но это сомнительно. Поговорки, обозначающие предсмертное состояние человека, чаще отражают конкретный погребальный обряд, чем космогонию: ср. древнерусское "седя на санех" (и более позднее "закрыть глазки да лечь на салазки"), современное "стоять одной ногой в могиле". Буслаев в том же ключе трактовал древнерусское выражение из "Повести о Петре и Февронии" "в нави зрети", то есть, в толковании Ф. И. Буслаева, смотреть в погребальную ладью. "Дуб" - одно из названий лодок у восточных славян. И много естественнее применить союз "в", когда речь о "дубе"-лодке, а не о дубе-дереве (тогда было бы вернее сказать "смотреть на дуб"). С другой стороны, именно роль дуба - мирового древа - как посредника между миром людей и иными мирами делала его идеальным материалом судна для плавания в эти иные миры - "колоды белодубовой". Любопытно, что скандинавы и германцы, производя погребение или жертвоприношение в ладье, использовали именно дубовые ладьи (Гокстад, Квальзунд, Нидам, Усеберг и др.), причём делали это именно в ритуальных целях, для плавания такие корабли были слишком тяжелы, неповоротливы и слишком глубоко оседали в воду, как то показал опыт исторической реконструкции.
Более указаний на погребение в ладье, вообще на погребальный обряд былины не содержат. Попытка Ф. И. Буслаева толковать, как таковое, записанное Владимиром Далем предание о Добрыне и Илье, уплывших в Окиян-море, "о котором до того и слыхом не слыхать было", на Соколе-корабле, любопытна, но не очень убедительна. Мотив эпического героя, покидающего мир людей на ладье, очень распространён. Так было с Артуром, Вейнемейненом, Зигфридом.
Вернёмся к самой былине. Следует подчеркнуть, что обряд, по которому хоронили Потыка с его невестой, ни в каком из вариантов не описан как измышление колдуньи-иноземки. Этот обряд совершают русские, киевские люди по указанию русского, киевского богатыря. Единственное, что вызывает у киевлян недоумение, - опять-таки обет заживо идти в могилу за супругом, этой колдуньей как раз и предложенный. Из этого можем заключить, что сам по себе, за исключением поставленного Авдотьей условия, в глазах создателей былин это был свой, русский обряд. То, что в других былинах про него не упоминается, достаточно ясно - только в этой былине погребение является частью сюжета, только здесь оно и упомянуто, здесь и описано.
Итак, в былине "Михайло Потык" описано два способа погребения - захоронение в деревянном срубе и погребение в ладье. Оба они имеют явственно дохристианский характер. Разумеется, подобные сюжеты не могли сложиться в христианской среде, как не могли продолжаться погребения в срубе с жёнами и конями в Киеве после 988 года. Датирующее значение данного мотива было отмечено ещё Р. С. Липец и М. Г. Рабиновичем в 1960 году.
Разумеется, этими мрачными темами - головой-трофеем, ритуальными самоубийствами и погребальным обрядом - примеры дохристианской древности в былинах не исчерпываются. Не менее ярким датирующим мотивом является архаичный образ священного правителя, в былинах конкретизирующийся в фигуре Владимира Красно Солнышко. От вех мрачных, словно могильные курганы и увенчанные черепами жертв столбы оград древних святилищ - дальше, в глубь веков, туда, где сияет солнечным светом титул владыки былинной Руси, красота и мудрость его супруги.
Глава 6. Князь стольно-киевский. Сакральный правитель в былинах
При внимательном рассмотрении былинного образа князя Владимира Красно Солнышко выявляется целый ряд архаичнейших черт, в сочетании с данными зарубежных источников, в первую очередь арабских, позволяющих отодвинуть дату зарождения русского эпоса и существования отражённых в нём общественных и культурных реалий по крайней мере в первую половину X века. Выше мы уже видели, что это неоднократно отмечалось самыми разными исследователями: А. А. Котляревским, Ф. И. Буслаевым, В. Ф. Миллером, И. П. Цапенко, В. В. Чердынцевым, наконец, Ю. И. Юдиным, И. Я. Фрояновым и С. Н. Азбелевым. Рассмотрим подробнее и конкретнее архаику, связанную с былинным образом правителя Руси.
1. Свет-Славич. Правитель как потомок героя-прародителя
Мало кто из исследователей обращал внимание на то, что в былинном эпосе Владимир Красно Солнышко носит не только отчество Святославович. Гораздо больше вариантов, где этот персонаж наделяется отчеством Всеславьевич или Сеславьевич. Поскольку великих князей киевских с такими именем и отчеством летопись не знала, то его молчаливо считали "искажением". Исключение составляли А. Н. Веселовский (см. ниже) и А. Соболевский, попытавшийся связать былинного князя с полоцким Владимиром Всеславичем XII–XIII вв., но такое отождествление было слишком очевидно в своей несостоятельности. Между тем пренебречь этим вариантом отчества никак нельзя. По наблюдениям В. В. Гацака, во всех ранних записях киевский князь фигурирует как Всеславьевич. "Летописное" отчество преобладает в записях былин с 40-х годов XX века, едва ли не под влиянием книжного "просвещения". До этого оно единично, в записях XVI–XVIII вв. вообще не встречается.
Существует ещё один герой с точно таким же "двоящимся" отчеством. Это Волх-Вольга Всеславьевич-Святославьевич. Схожесть отчеств этих двух персонажей подметил ещё А. Н. Веселовский: "Волх зовётся Всеславичем (Всеславьевич, Буслаевич, Всеслаевич, Святославгович, Святославович, Сеславьевич, Щеславьевич); кроме него русские былины дают это отчество ещё Владимиру: Сеславич, Сеславьевич, Сыславич (показательно, что отчества Святославич в этом списке, составленном в конце XIX века, нет; это обстоятельство наглядно показывает, как поздно на самом деле "летописное" отчество появилось в эпосе. - Л. П.). Это ставит их как бы в братские отношения". В случае Волха-Вольги двойное звучание имени вкупе с двойным отчеством привело к почти комическим последствиям. Герою "нашли" двух совершенно разных летописных "прототипов". Волх Всеславьевич оказался былинным "отражением" полоцкого князя-колдуна XI века, Всеслава Брячиславича, а Вольга Святославович - брата крестителя Руси, Олега Святославовича. Излишне говорить, что в биографии обоих князей было, мягко говоря, крайне мало общего с сюжетами былин о Волхе-Вольге. Разгадка достаточно проста: в былинах достаточно часто встречаются обороты вроде "Илья Муромец, все Иванович" или же "Илья Муромец, свет Иванович". Никто, однако, не говорит на этом основании о двух отчествах Муромца! "Загадка" отчеств Владимира и Вольги - попросту недоразумение. Речь следует вести об одном отчестве. "Владимир свет Славьевич" или же "все Славьевич". Вряд ли даже это отчество в современном смысле слова, скорее родовое имя порядка Рюрикович, Ольгович, Мономашич и пр. Подчёркивается происхождение князя от героя-эпонима, прародителя Славена или Словена новгородских преданий, Слава польской "Великой хроники". Трудно согласиться с теми авторами, что считают этого персонажа позднейшей выдумкой книжников. Герои-эпонимы существуют в эпосах самых разных народов. Достаточно вспомнить библейских Сима, Ханаана, Иуду, Израиля, греческих Даная, Иона, Эллина, германских Ирмина и Сакснота. Слав (Славен, Словен) принадлежит живой эпической традиции, а не умствованиям книжников заката Средневековья. Ещё Веселовский предположил существование в эпической традиции героя по имени Слав, отца Волха и Владимира. Германское имя отца "русского конунга Вальдемара", то есть князя Владимира, Гертнит, он считал калькой, переводом русского Всеслав или Слав (от Hreidvid). Впрочем, говорить подробно об эпониме славян и его отражении в русском эпосе здесь не место. Тема отражения этой фигуры в былинах подробно развёрнута в третьей главе.
Это отчество привязывает Владимира к миру полумифических героев, основателей племен. Именно происхождение от прародителя племени по прямой линии в традиционном обществе давало право на власть.
2. Красное Солнышко. Семантика титула
Отождествление правителя с Солнцем - одно из самых ходовых в мировой истории. Оно восходит к седой древности Сынов Солнца - фараонов Египта и продолжается вплоть до "короля-солнца", Людовика XIV и тому подобных фигур придворного красноречия эпохи абсолютизма.
Однако именно в русском фольклоре и древнерусской культуре это отождествление обретает очень конкретный смысл. В "Слове о полку Игореве" содержится такой образный ряд:
Тяжко ти головы кроме плечю,
Зло ти телу кроме головы,
Руской земли безъ Игоря.
Солнце светится на небесе -
Игорь князь въ Руской земли.
Это высказывание автор "Слова", кажется, относит к творческому наследию Бояна, языческого полушамана, "Велесова внука". В. И. Стеллецкий в комментарии к "Слову" высказал предположение, что это изречение "было… создано в связи с убийством князя Игоря Рюриковича древлянами в 945 году и применено творцом "Слова" к Игорю Святославичу". И действительно, "головой" и "солнцем" Русской земли скорее можно было назвать великого князя Киевского Игоря Рюриковича, победителя уличей и печенегов, внушавшего ужас Византии, нежели его тёзку, правителя вполне заурядного Новгород-Северского княжества.
Но эта аналогия понуждает нас обратиться к иному источнику, на сей раз - фольклорному. Речь идёт о так называемой "Голубиной книге", сочетающей православную религиозную терминологию (Саваоф, Христос, Ерусалим и пр.) и социальную терминологию Московской Руси ("белый царь - всем царям царь") с глубочайшей индоевропейской архаикой. Первые записи "Голубиной книги" относятся как раз к московскому периоду, но упоминания о ней встречаются ещё в житии Авраамия Смоленского XIII века, причём заглавного героя жития за знакомство с нею собираются отлучить от церкви. Как в Ригведе (X, 90), и явления Природы, и слои общества происходят в "Голубиной книге" из космического тела Первобога-Первочеловека. Причём "Солнце Красное - от лица Его", а "цари православные - от честной главы". Выстраивается смысловой и образный ряд: князь ("царь") - голова/лицо - Солнце. Былина качественно отличает Владимира от иных "князей-бояр", но точно так же и "Голубиная книга" производит "князей-бояр" не от "честной главы", а "от плеча" Первосущества.
Идея общества-тела, в котором "царь" соответствует голове, а "простые людины" - ногам, встречается в летописи ещё под 1015 годом. Любопытно, что летописец пытается замаскировать языческий образ ссылкой на Исайю пророка, в то время, как в тексте "Голубиной книги" насмешливо рассказывается, как
Цитал сию книгу сам Исай пророк,
Цитал он книгу ровно три году.
Процитал из книги ровно три листа.
Вызывает интерес и часто встречающийся в ранних записях титул былинного Владимира "свет-государь". Интересен он тем, что, по сути, калькирует титул славянского "главы глав" у Ибн Русте: "Свиет-малик". В договоре 911 года упоминаются некие "светлые князья" "под рукой" Олега, носящего титул великого князя. Если последний титул наши летописи связывают с призванием Рюрика и созданием Руси, то "светлые князья" начала X века, очевидно, соответствуют более ранним способам объединения - отдельных племён и союзов племён. Но для былин - это титул верховного правителя Руси. То есть уже титул князя отражает архаичность отображённого в былинах общества. Впрочем, мы уже говорили, что брачная тема в былинах также относит их ко временам возникновения племён.
Любопытно также и ещё одно обстоятельство. Как уже говорилось, миф о зарождении общественных слоёв из тела Первосущества в Ригведе и русской "Голубиной книге" почти совпадает. При этом эти два мифа - единственные, где из тела Первосущества возникают не только явления природы, но и части общества. Однако существует одна немаловажная особенность - из головы Первосущества в Ригведе наряду с Солнцем возникают не цари или князья, а брахманы (X, 90; 12), то есть жрецы. Семантика былинного титула подчёркивает жреческий, сакральный характер власти его носителя. О том же говорит и титул "свет-государь" - в славянских языках понятия "света" и "святости" тесно взаимосвязаны.
В Ипатьевском списке "Повести временных лет" содержится предание, напрямую объединяющее понятие Солнца, царя и жреца. Даждьбог, сын Сварога, по этому преданию, был первым царём ("Солнце-царь"), но при том выполнял чисто жреческие функции - установил календарь и брачные законы.
Это наблюдение подкрепляют и конкретные черты былинного Владимира - черты не дружинного вождя летописных племён, а сакрального, священного правителя, живого кумира первобытности.
3. Неподвижность владык. Правитель как воплощение сакрального Центра
Особенно много этих черт выявляет соотнесение былинного образа князя с "царём русов" у Ибн Фадлана:
"В его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа его богатырей, его сподвижников… Эти четыреста человек сидят под его престолом… На престоле с ним сорок девушек-наложниц, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии сподвижников. Он же не сходит с престола… Царь русов не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться с девушками, пить и предаваться развлечениям. У него есть ещё заместитель, командующий войском, который нападает на врагов и собирает для него дань". Сходным образом описывает царя русов Мухаммед Ал Ханафи: "Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами". В последнем описании очень ярко выступает роль "царя" русов как живого кумира.
Здесь, прежде всего, бросается в глаза кратность четырём окружения "царя русов" - его наложниц и дружинников. Но и в былинах, вопреки привычной по иллюстрациям и экранизациям картине длинной палаты со столами, составленными "покоем", всегда говорится про входящего в княжий терем богатыря:
…поклонился на все четыре стороны,
а князю с княгиней на особицу.
Точно так же, на возвышении в центре квадратной залы, пировали короли древней Ирландии. Согласно древнеиндийскому трактату "Артхашастра", идеальный город должен представлять собой квадрат с царским дворцом в центре. В середине палаты возвышалось сиденье Аттилы, а рядом - его ложе (что сближает его с "царём русов" Ибн Фадлана). Кто бы ни были гунны изначально, ко временам Аттилы они уже достаточно набрались славянской культуры, чтобы жить в деревянных теремах, пить из чар питьё, которое называли "мёдом", а погребальный пир называть славянским словом "страва". Так что и устройство пиршественной палаты Аттилы, скорее всего, было сходно с таковыми у славянских князей.