Как бы то ни было, я немедленно приступил к делу, а Нейл сделал то же самое в "Орле", и совместными усилиями нам удалось выровнять положение аппаратов. Все это время действовала автоматическая стыковка, и вскоре мы услышали громкий щелчок - значит, сработали двенадцать больших запоров. Слава Богу, мы жестко состыковались. Первым делом предстояло освободить тоннель, сняв для этого люк и убрав стыковочный якорь. Потом я "поплыл" по тоннелю, чтобы встретить их. Вот они оба, я вижу их блестящие глаза. Самое ужасное то, что я не могу вспомнить, кто из них вернулся первым ко мне в "Колумбию". Я встретил их обоих в тоннеле, мы пожали друг другу руки, крепко пожали, и все. Я был рад видеть их - они не меньше моего были рады возвращению. Они передали мне ящики с породой, с которыми я обращался так, будто они были битком набиты драгоценностями. Впрочем, так оно и было на самом деле...
По некоторым подсчетам, стоимость одного килограмма лунного грунта, добытого в этой экспедиции, составляла 18 миллионов долларов за килограмм или 3600 долларов за карат, что вполне позволяет причислить эти камни к самым дорогим драгоценным камням.
Наверное, не без грусти отстыковали они "Орла", который сослужил им такую верную службу, и "налегке" полетели к Земле. На обратном пути было несколько телепередач с борта корабля.
- Где бы ни путешествовать, а хорошо возвращаться домой, - сказал Нейл с улыбкой.
А Майкл добавил:
- Этот наш полет мог показаться простым и легким. Я хочу вас уверить, что это совсем не так...
Кстати, если уж вспомнили о телеперадачах с борта, надо сказать, что передачи эти были постоянной темой споров в отряде астронавтов. НАСА стремилось раз от раза расширять космические телепрограммы, понимая, что телевидение - это лучшая реклама, но многие астронавты сопротивлялись внедрению телекамер в их заоблачный мир. Каннингема заставили взять камеру чуть ли не силой, но в космосе он все-таки самовольно отменил один сеанс, объяснив отставанием от графика работ. Тем не менее телерепортажи Каннингема пользовались у зрителей большой популярностью. Обаятельный астронавт особенно прославился своей просьбой: "Пишите нам почаще, люди!" Яростным противником телевидения был и Армстронг. Он долго настаивал, чтобы из командного отсека убрали телекамеру. Борман, напротив, любил телепередачи. Категорически "за" был и Стаффорд, на корабле которого впервые применялись цветные передающие телекамеры.
Но вот позади последняя передача с борта "Аполлона-11". 24 июля восьмисуточное путешествие было закончено в водах Тихого океана неподалеку от Гавайских островов. Команда спасателей, сброшенная с вертолетов к плавающему космическому кораблю, подвела под него надувной плот и передала астронавтам специальные скафандры, которые изолировали их от внешнего мира, а вместе с ними - тех возможных микробов, которых они могли привезти с Луны. Карантин ждал теперь и "Колумбию", тщательно обмытую дезинфицирующим раствором. Они поднялись на палубу авианосца "Хорнет" через час после приводнения. Там уже стоял специальный герметичный фургон, куда их и поместили. Через окошко фургона их мог приветствовать президент Никсон и моряки. Телефон позволял услышать голоса близких. Из Перл-Харбора все в том же фургоне они полетели в Хьюстон, где в здании №57 Центра пилотируемых полетов была оборудована специальная лаборатория. Там карантинный плен с ними разделили еще 15 человек: геохимики, микробиологи, фотографы, лаборанты, повара.
Астронавты были еще на "Хорнете", когда герметические чемоданы с "лунной поклажей" прилетели в Хьюстон. Днем 26 июля техник Джек Уорен (он тоже вошел в историю), облаченный в синий стерильный комбинезон и сверхстерильные перчатки, начал распаковывать первую космическую посылку. Контейнер освободили от 3 слоев герметичной пластиковой упаковки, погрузили в ванну с кислотой, в камере, где он стоял, довели вакуум до лунных пределов (Уорен работал с помощью резиновых рукавов, находясь снаружи), прокололи контейнер шприцем, чтобы убедиться, что в нем нет никаких газов, и лишь после всех этих антимикробных манипуляций Джек осторожно отпер три замка и медленно поднял крышку.
За каждым движением техника, прижав носы к стеклу иллюминатора, наблюдали четыре специально приставленных к камням человека: геологи Робин Брэд и Эдвард Час, минеролог Клиффорд Рондел и Элбер Кинг - "консерватор", как все звали его тут, исполняющий функции "лорда-хранителя" камней. Уорен достал каротажные трубки, счетчик фотонов, а потом распаковал камни.
- Началась эпоха инопланетной геологии! - патетически воскликнул Брэд, увидев в резиновых руках Уорена пыльные, черные, очень невзрачные с виду куски лунной породы.
Всем интересно, на что они похожи. Мне приходилось рассматривать эти камни на всемирной выставке в Осаке в 1970 году, а потом в Хьюстоне, и, мне кажется, более всего они похожи на комья застывшего асфальта, слегка припорошенного дорожной пылью. Даже самый любопытный человек поленился бы нагибаться здесь, на Земле, чтобы поднять такой камень. Ничего примечательного, необычного в лунных камнях нет, за исключением того, что это - лунные камни. Недаром одна из посвященных им статей в журнале "Пари-матч" была озаглавлена так: "Возможный вывод: в вашем саду такие же камни". Это верно, но когда думаешь о том, сколько труда потратили люди, чтобы показать нам эти камни - первые булыжники бесконечной звездной дороги, - когда представляешь себе, где они лежали совсем недавно, проникаешься к ним невольным уважением...
Через 18 дней карантин окончился. Теперь экипаж "Аполлона-11" ждали дороги славы: торжественные встречи в Нью-Йорке, Чикаго, Хьюстоне, чествование на вашингтонском капитолийском холме, парады, обеды, череда нескончаемых приемов и пресс-конференций, 38-дневная поездка по 22 странам мира. И воспоминания. На всю жизнь.
Их дальнейшая судьба сложилась по-разному. Все три астронавта не участвовали больше в космических полетах и вскоре ушли из НАСА. Они поселились в разных, далеких друг от друга, городах страны и, насколько я знаю, не стремятся к встречам. Впрочем, еще накануне их полета журнал "Ньюсуик" писал, что, в отличие от "Аполлона-9" и особенно от "Аполлона-10", экипаж "Аполлона-11" не отличается большим дружелюбием.
Майкл Коллинз какое-то время был помощником государственного секретаря США по связи с общественностью. Но потом он нашел себе работу, гораздо более интересную для него: в 1971 году он возглавил Национальный аэрокосмический музей при Смитсоновском университете, а в 1978 году стал заместителем ученого секретаря этого университета.
Коллинз написал о своем полете к Луне интересную книгу с красивым названием - "Неся огонь". Есть в ней такие слова: "Я, конечно, не надеюсь, что мне в жизни снова придется совершить что-либо, столь же потрясающее, как передача другим огня космических полетов. Но я надеюсь, что мне еще предстоит узнать много интересного, и это позволит мне отдавать свою энергию планам на будущее, а не предаваться воспоминаниям о прошлом..."
В одном интервью Коллинз говорил, что, может быть, это даже хорошо, что он кружил вокруг Луны, а не сел на нее, потому что груз славы и человеческого внимания - очень тяжелый груз. А когда его спросили еще до полета, легко ли будет жить ему, человеку, который войдет в историю, он ответил:
- В историю войдут Армстронг и Олдрин, а я буду похож на того человека, который вторым, после Линдберга, перелетел через Атлантику.
О своем товарище по экипажу - Базе Олдрине - Коллинз пишет в своей книге с болью и грустью: "Все внезапно кончилось. Баз был отброшен от "Аполлона", как рыба-лоцман от акулы, и начал судорожно плавать в поисках чего-то другого, такого же быстрого и опасного, к чему он мог бы пристать..."
Олдрин не нашел этой новой пристани. Это видно из его книги. Он тоже написал книгу и назвал ее "Возвращение на Землю". В книге этой действительно больше написано не о космосе и Луне, а о Земле. "Возвращение на Землю" - исповедь, горькая, но откровенная. Есть там такие строчки: "Нас преподносили как идеальных, настоящих американцев. Против настоящих не возражаю. Но идеальные... У нас, как у всех, были свои проблемы. Давила необходимость выделиться. Давили передряги внутренней политики и соперничества. Вражда в космической программе была точно такой же, как и везде...
Мы стали какими-то рекламными персонажами, парнями, которые должны посещать те или иные собрания и банкеты. Мы стали людьми, рекламирующими космическую программу, мы перестали быть космонавтами в техническом смысле слова, когда закончили последний карантин".
Люди, знавшие его давно, говорили:
- Его жизнь - блестящий пример "распавшегося американского героя", который не сумел вернуться целиком из космоса...
Он и сам пишет об этом в книге:
"Я побывал на Луне. Что мне делать дальше?.. Без цели я был как пинг-понговый шарик, который скачет по прихоти и воле других. Я глубоко переживал то, что поэты называют "меланхолией вещей свершенных"...
Знаменитая рекламная поездка по миру произвела на База тягостное впечатление: "Однажды ночью в отеле Жоан (жена Олдрина) серьезно спросила меня: "Я знаю, в каком мы городе, но как называется эта страна?.."
Длительный карантин после возвращения с Луны был раем по сравнению с тем, что происходило теперь... В тот день, когда я должен был обратиться к конгрессу, я находился в состоянии оцепенения. Я предпочел бы снова лететь к Луне, чем исполнять роль знаменитости. Единственные микрофоны, которые мне нравятся, - это микрофоны в кабинах самолетов или космических кораблей. Я бормотал штампованные фразы. Мне было не по себе. Но я обязан был улыбаться и выглядеть таким, каким меня хотели видеть... Я заметил, что действую не на своем обычном уровне. Ранее я всегда знал, что мне делать, а теперь стал нуждаться в том, чтобы мне указывали, как поступить. А жизнь свое требовала. Слишком велика была конкуренция, чтобы позволить себе отстать. Я почувствовал, что болен. Всякого рода успокоительные пилюли, на которых я пытался жить, не помогали, и я обратился к врачам и к своему командиру. Я сказал, что нуждаюсь в психиатрической помощи!"
О болезни Олдрина в Америке много писали, кто объяснял его недомогание усталостью, кто говорил о том, что мозг его иссушила, иссверлила мысль, что первые шаги на Луне сделал штатский человек, а не он, потомственный военный, полковник. После полета ему не присвоили генеральского звания, и это его тоже обидело.
Наверное, все эти предположения справедливы в какой-то мере. Но может быть, стоит прислушаться к его собственным словам и поверить самому Базу: устал от бестактности, измучен всей этой бездушной, наглой помпой, задавлен огромным рекламным щитом, на котором многоцветно и радостно улыбался миру он - Баз Олдрин, командир "Орла"?
Здоровье его поправилось, но из авиации пришлось уйти. Некоторое время рекламировал по телевидению автомобили "Фольксваген", был президентом трех небольших фирм. Журналистов не любил, и они его оставили в покое в конце концов...
Единственный член этого экипажа, кто не стал писать книг, - Нейл Армстронг. Президент Никсон назначил его председателем Национального консультативного совета "корпус мира". Нейл понимал, что назначение это должно послужить рекламой "корпусу", а превращаться в рекламный плакат ему не хотелось.
Он упорно желал занимать лишь такое место, которым он не был бы обязан "Аполлону-11". Через некоторое время Армстронг вернулся на родину, в штат Огайо, и стал профессором астронавтики в университете города Цинциннати.
Еще до полета один журналист задал Нейлу такой вопрос:
- Что вы будете испытывать, когда поставите ногу на Луну?
Он подумал и сказал без рисовки:
- Я искренне надеюсь, что публика понимает, что речь идет о работе коллектива, а выбор того, кто поставит ногу на Луне, достаточно случаен. Получилось так, что выбор пал на меня, но он мог пасть и на другого человека...
Он вернулся с Луны и не изменил взглядов, высказанных прежде. С ровным упорством избегает он встреч с прессой и живет довольно замкнуто в кругу своей семьи на ферме в 40 километрах от города. В свободные дни он любит уезжать куда-нибудь подальше, плавать, ловить рыбу, слушать хорошую музыку. О себе он говорит: "Просто хочу быть университетским профессором и заниматься научной работой". Все официальные письма и бумаги так и подписывает: "Профессор Армстронг".
Коллинз пишет о своем командире: "Нейл живет в замке, окруженном рвом с драконами. По желанию он опускает подъемный мост и делает вылазки, что, впрочем, случается редко. И по желанию, что для него очень важно, Нейл с достоинством возвращается в свое убежище и целиком посвящает себя лекциям по аэродинамике и летным испытаниям, в чем он большой знаток, Нейл знает свое дело и прекрасно справляется с работой". Множество раз Армстронга спрашивали, не оставил ли он себе на память маленький лунный камень? Он пожимает плечами и говорит, что это ему и в голову не могло прийти.
В 1975 году в Хьюстоне я беседовал с одним американским журналистом, хорошо знавшим многих астронавтов НАСА, и спросил его, чем он объясняет столь упорное желание Армстронга всячески избегать любых "перегрузок вниманием" (это его собственная формулировка). Мой собеседник дал, как мне кажется, очень интересное объяснение. Я не ручаюсь за точность слов, но суть вот в чем:
- Армстронг понимает, что пожизненное звание "Первый человек на Луне" всегда будет привлекать к нему внимание публики, а прессы особенно. И всякий раз от него ждут чего-то чрезвычайного, ну, разумеется, не соизмеримого с июлем 1969 года, но хотя бы достойного его подвига. Он понимает, что неизбежно будет только разочаровывать, поскольку сделать больше, чем он сделал, он никогда не сможет. Он понимает, что он не великий человек, не гений и не хочет корчить из себя великого, чтобы не быть смешным.
Летом 1970 года Нейл Армстронг был гостем Советского Союза. Он участвовал в работе научного конгресса по проблемам космонавтики в Ленинграде, был принят в Москве президентом Академии наук, встречался с советскими космонавтами в Звездном городке.
Полет "Аполлона-11" окончился уже давно. Жизнь его экипажа продолжается, впрочем, конечно, и у полета этого было очень интересное продолжение. Но в июле 1969 года программа "Аполлон" достигла своего апогея. Сверкающие точки последующих побед лежат уже на кривой, которая тянется вниз. Эти новые экспедиции пополнили запасы лунных камней, увеличили опыт руководителей полетов, укрепили уверенность инженеров в технике, убедили соотечественников и весь мир в смелости и отваге членов экипажей "Аполлона". Для каждого из них эти экспедиции стали главным событием их жизни, во многом определившим их дальнейшую судьбу. Но, мне кажется, все эти дерзкие и опасные путешествия были уже не нужны. Да иначе и не могло случиться, если целью программы был лишь след на Луне, если это была лишь "программа престижа", как писали в США.
Глава VII
Теперь, когда цель достигнута
Цель достигнута!
Но как странно звучит августовский, "праздничный", отчет НАСА: "В момент величайшего триумфа космическая программа США переживает критический период". Теперь, когда все так отлично складывалось, оказалось, что все совсем не так хорошо, как хотелось бы.
Страна не могла и не хотела жить взвинченной космическим допингом. Опросы общественного мнения, проделанные институтами Гэллапа и Харриса в 1969 году, показали, что примерно половина американцев не видит смысла в продолжении лунных экспедиций. Конечно, Америка волновалась за жизнь двух парней на Луне. Но она не могла заставить себя волноваться за них больше, чем за тысячи своих сыновей, брошенных как раз в те же годы в джунгли Вьетнама. И если лунные пустыни были равнодушны к тем, двоим, то земные леса Юго-Восточной Азии были явно враждебны к тем, тысячам.
Звездный флаг на распорке (ветра-то нет) в Море Спокойствия не вызывал той бури патриотических чувств, того единства нации, на которые рассчитывали идеологи "Аполлона". Студенческие волнения в крупнейших университетах, походы бедноты, волна негритянских демонстраций - все эти горячие, насущные, земные проблемы, которыми жила страна, трудно было подменить холодным покоем лунных пейзажей или пусть даже жаркими спорами о вулканическом или метеоритном происхождении кратеров. Не до Луны было людям.
Демонстрация технического чуда, грандиозное заатмосферное шоу внутренних проблем страны решить не могли, напротив - совершенство лунной экспедиции лишь оттеняло многие несовершенства, о которых в те годы много и горячо говорили в Америке.
- Мы имеем полное право гордиться, - утверждал сенатор Проксмайр. - Однако мы обязаны извлечь необходимые уроки из этого достижения. Нам совершенно необходимо совершить иного рода чудо - спасти наши города от упадка и страха, дать медицинскую помощь больным, престарелым и бедным и - что более всего важно - освободиться от груза беспрерывно растущих военных расходов... Как уравновесить сундуком с лунными булыжниками груз национальных проблем? Ответ на этот вопрос искала вся американская пресса после возвращения "Аполлона-11". Но вместо ответа находила лишь новые вопросы, примерно такие, какой задавала балтиморская "Сан": "Чем Соединенные Штаты смогут более выразительно продемонстрировать миру свой образ жизни - осуществлением посадки человека на Луну или решением проблемы преступности?"
Увы, это были не новые вопросы. Они существовали, когда еще не существовал "Аполлон". Еще накануне полета экипажа Фрэнка Бормана "Нью-Йорк таймс" писала: "На пороге новых успехов в покорении космоса НАСА стоит перед обескураживающим фактом отсутствия у американцев интереса к освоению Луны и растущим нежеланием конгресса ассигновать прежние суммы на космические исследования. Война во Вьетнаме, бедность внутри страны, волнения и беспорядки в городах отодвинули программу исследования космического пространства на второй план".
Иными словами, мы можем провести некую печальную аналогию с нашим собственным отношением к космонавтике в конце 90-х годов. Разруха в экономике, обнищание населения, угроза голода и холода, межнациональная рознь и непрекращающиеся политические споры - как в этой обстановке убедить народ в необходимости продолжать космические исследования, но именно исследования, а не гонку престижа, не подарочную лотерею для бывших "соцбратьев", а нечто действительно нужное, полезное, ускоряющее прогресс экономики.
Однако не будем отвлекаться. Это уже другая тема, а наш рассказ - история программы "Аполлон".
Посадка "Аполлона-11" на Луну стала определенным рубежом для многих энтузиастов этой программы. Вскоре из НАСА ушли руководители программы Самюэль Филлипс и Джордж Мюллер, многие астронавты двух первых наборов, сменилось руководство некоторых космических центров. Помимо добровольного ухода из космонавтики, для многих специалистов все четче вырисовывалась перспектива ухода принудительного, поскольку дела с финансированием программы шли все хуже и хуже.