Вот он заново переживает недоумение, охватившее летчиков от полученного полком приказа - отправляться на фронт: "Ведь строем еще не летали, а из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось. Этих самых "эрэсов" (реактивных снарядов. - М. Г. )... тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы - никто представления не имел". Месяц спустя стало ясно, что драматическое вынужденное решение бросить недоученную и не до конца подготовленную часть в бой в сложившихся обстоятельствах (другой вопрос - почему эти обстоятельства сложились именно так, а не иначе) было единственно возможным - и в конечном счете оправдало себя!
Оправдало хотя бы по одному тому, что полк ценой тяжелых потерь выполнил задачу, переоценить значение которой невозможно, - уничтожил девять переправ на Березине и в течение трех суток препятствовал форсированию реки противником. А чего стоили трое суток в первые недели войны, мы теперь хорошо знаем!..
* * *
Особый интерес вызывает у читателя глава "Как воевать?". В ней автор восстанавливает в своей памяти раздумья, охватившие летчиков после первых же боевых вылетов, и поиски ответов на множество возникших в эти дни острых вопросов - начиная с узко специальных, вроде того, почему присланные кассеты для бомб не подходят к бомбовым отсекам самолета Ил-2 или почему так часто отказывают пушки ШВАК, и кончая теми, которые в те месяцы не выходили из головы, наверное, каждого из нас: "Как могло случиться, что за неделю войны мы позволили противнику продвинуться не на какой-то вершок, а на триста пятьдесят километров?.."
И все эти вопросы, оборачиваясь от прошлого (пусть самого недавнего) к будущему, сливались в один: как воевать? Как использовать свои сильные стороны, как нейтрализовать свои упущения и слабости, что сделать для увеличения боевого эффекта каждого вылета? Словом - как воевать?!
Наверное, с таких раздумий и начинался тот сложный и жизненно необходимый для всей нашей армии процесс, который мы называли "Учиться воевать". Неосмысленный опыт - не опыт! Никуда от этого не уйдешь...
Читателю запоминается описанный очень точно - и по существу, и по проникновению в психологию воина - первый боевой вылет летчика Холобаева - он же одновременно и первый боевой вылет полка. Здесь автор достигает предельной достоверности. Так описать мысли и ощущения человека, впервые видящего разрывы своих, своей рукой выпущенных снарядов в мотоколонне врага, впервые ощущающего удары пуль и осколков по фюзеляжу своего самолета, впервые столкнувшегося с необходимостью мгновенно принимать новые решения, продиктованные ежеминутно меняющимися обстоятельствами боя (сейчас, в нашу кибернетическую эпоху, это назвали бы: корректировать программу), - так описать все это мог только человек, переживший и навсегда запомнивший другой первый боевой вылет - свой собственный. Сколь угодно добросовестное "изучение материала" со стороны здесь вряд ли помогло бы...
И еще одно: автор обязательно должен был хорошо знать рассказчика, съесть с ним, как говорится, не один пуд соли.
В результате этого (конечно, в сочетании с очевидной литературной одаренностью автора книги) портрет незаурядного летчика и интереснейшего человека Константина Николаевича Холобаева и получился таким жизненным и ярким (наличие тут в полной мере того, что именуется портретным сходством, автор этой книжки, знавший Холобаева еще с довоенных времен, может засвидетельствовать решительно). Не менее точен в книге и портрет человека трагической судьбы - Григория Пантелеевича Кравченко, одного из первых дважды Героев Советского Союза, известного летчика-испытателя, а позднее боевого летчика и командира, отличившегося в Китае и на Халхин-Голе, не раз пережившего высокие взлеты и глубокие падения, причем не только в воздухе, но и на грешной земле тоже... Запоминаются и многие другие невыдуманные персонажи повести... Словом, после прочтения книги в памяти читателя остаются люди , а раз это так, то можно ли воспринимать подобную книгу только как хронику?
Но где люди - там и проблемы. Проблемы нравственные, идейные, психологические... Помните знаменитый чапаевский вопрос: "Где должен быть командир?" Война показала, что решить этот вопрос применительно к комиссару - особенно комиссару авиационной части, комиссару-летчику - никак не проще, чем применительно к командиру. Тем не менее Борис Евдокимович Рябов - комиссар 7-го гвардейского авиаполка - в первые же дни боев решил для себя эту проблему без особых колебаний. На замечание командира полка о том, что, мол, комиссар чересчур зачастил с полетами, Рябов отвечает: "Хорошо вовремя сказать ободряющее слово. Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее..." Этот эпизод говорит читателю гораздо больше, чем сказали бы иные пространные рассуждения о психологии бойца или о месте политработника в действующей армии.
Вообще В. Емельяненко владеет лаконичной и в то же время емкой фразой. Вот он говорит, внешне даже как бы бесстрастно: "В полку осталось два самолета..." - и нет больше нужды разъяснять, какой ценой досталась полку его боевая репутация!.. Или, в другом месте, мимоходом замечает, что, отправляясь на фронт, летчик Смурыгов хотел было взять с собой теплый свитер, но передумал: "Войне же до холодов не бывать..." - что к этому добавишь?!
* * *
Среди особенно удавшихся персонажей повести хочется назвать летчика Н. А. Зуба - личность, не только саму по себе чрезвычайно интересную, но и важную для раскрытия некоторых существенных принципиальных позиций автора.
Обстоятельства сложились так, что В. Емельяненко был уже наслышан о боевых делах Зуба, когда впервые лично встретил его. Встретил - и... разочаровался: "Совсем не таким ожидал я увидеть знаменитого летчика Южного фронта... Какой-то плоский, лицо птичье... Вот тебе и богатырь..." Намеренно подчеркивая "негероичность" внешнего вида Зуба, автор очевидным образом полемизирует с живучими представлениями о том, как "положено" выглядеть героическому персонажу. Полемизирует так же, как это делали не раз другие, столь же бесспорно компетентные в данном вопросе авторы, - вспомним хотя бы, как Герой Советского Союза Наталья Кравцова подчеркнуто подробно описывала далеко не безупречную выправку и нельзя сказать, чтобы очень бравый вид лучшего штурмана женского легкобомбардировочного полка Героя Советского Союза Евгении Рудневой. Вряд ли это простое совпадение. Видимо, и Емельяненко, и Кравцовой, и другим авторам, касавшимся вопроса "внешний вид героя", есть с чем и с кем полемизировать...
...Правда, позднее, когда Зуб снял шинель, ордена на его застиранной гимнастерке заставили присутствующих в известной мере примириться с недостаточно лихой внешностью их обладателя, ибо, как замечает автор: "Четыре награды тогда были редкостью. За выслугу лет и в круглые даты боевых орденов не давали".
Но подлинное, окончательное знакомство летчиков 7-го гвардейского с Зубом состоялось, конечно, не в разговорах, а в деле - в боевом вылете, где он был ведущим. Если в первом боевом вылете Холобаева мы видели мужество, развитое чувство долга, наконец, высокую общую квалификацию летчика, позволившую ему сориентироваться в сложной и незнакомой обстановке, но в то же время очевидное отсутствие боевого опыта, плана, подготовки, вынужденное проявление импровизации там, где хотелось бы опираться на предвидение, - то в боевом вылете группы Зуба увидели новые важные черты. Увидели торжество не только такого же мужества, воли, чувства долга - эти качества требовались каждому воину всегда, от первого до последнего дня войны, - но и предусмотрительности, опыта, подлинной воинской мудрости - словом, умения воевать ...Сопоставление этих двух важных эпизодов вряд ли случайно и вряд ли показательно для одного лишь 7-го гвардейского штурмового авиаполка.
В. Емельяненко подчеркивает: "Зуб не любил лихачества в воздухе. Он исключал из полетов все, что было рассчитано на внешний эффект". И это - очень важное наблюдение, касающееся уже не просто черты характера отдельного человека, пусть самого незаурядного. Это - принцип. Это, если хотите, - философия воина! Много лет спустя, в спокойные, мирные дни найдутся бойкие молодые люди, знающие войну лишь понаслышке, которые назовут подобные принципы "рассудочными принципами портных - семь раз отмерь, один раз отрежь". Таким бойким молодым людям особенно полезно почитать книгу В. Емельяненко, потому что все ее содержание свидетельствует: боевые летчики ничуть не меньше портных стремились всегда, когда возможно, сначала "мерить", а лишь затем "резать", стремились воевать по-деловому, умно, расчетливо, без погони за внешним эффектом...
Кстати, в своих воззрениях на сей предмет Емельяненко отнюдь не одинок.
Один из самых блестящих асов советской истребительной авиации, дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин, - кстати, сам автор пяти чрезвычайно интересных книг воспоминаний боевого летчика , - сформулировал свою точку зрения весьма четко: "Смелость в наших условиях - в расчете". Или в другом месте: "Бой - прежде всего ум и расчет, и только после этого уже сила и натиск". Наконец, он же замечает, говоря о последнем периоде войны: "Как изменилось у нас понятие оценки боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских очередей считались как бы отметками за доблесть, а теперь - за ошибку, неудачу..."
Емельяненко не стремится изобразить себя и своих товарищей по полку этакими сверхчеловеками, не ведающими чувства страха. Он, как, наверное, всякий фронтовик, полностью разделяет мнение поэтессы Юлии Друниной: "...кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне" - и убедительно показывает читателю не отсутствие страха, а его преодоление ! Причем начинает не с третьих лиц, а с самого себя - откровенно рассказывает, как в первом боевом вылете, увидев вокруг разрывы зенитных снарядов, рефлекторно шарахнулся в сторону, но тут же вновь вернулся на боевой курс и вместе со всей группой ударил по цели... Вспоминая мечты летчиков о будущем Параде Победы, В. Емельяненко с болью добавляет: "И, наверное, каждый тогда подумал: "А кому из нас доведется пролететь над Красной площадью в тот солнечный день?.." Или вот он рассказывает о получении группой, в которой сам был ведущим, боевого задания: "...сдерживаю себя в движениях, говорить начинаю медленнее. Этим, конечно, не заглушить волнения, которое ледышками покалывает где-то там, внутри. Но свое волнение нужно уметь скрыть..." - и скрывает, применяя при этом специально отработанный "педагогический" прием: держать папиросу так - опершись локтем о стол и расслабив предплечье, - чтобы она не дрожала в пальцах ("Действует на ведомых успокаивающе...").
Трудно переоценить не только человеческую привлекательность, но и точный воспитательный эффект подобной откровенности, позволить себе которую может настоящий герой. Читатель, особенно молодой, воочию убеждается, что присущий (обязательно присущий!) ему самому инстинкт самосохранения - не свидетельство моральной неполноценности, начисто закрывающей дорогу к смелым поступкам, а нормальная реакция человека на опасность. Реакция, которой можно управлять, которую можно (а в ряде жизненных ситуаций обязательно нужно!) подавить - в чем, в сущности, и состоит истинная смелость. Говоря об этом, В. Емельяненко следует добрым традициям лучших произведений нашей литературы - вспомним хотя бы рассказ Д. Фурманова о переживаниях комиссара Клычкова в его первом бою.
Что же толкает Емельяненко, как, впрочем, и Кравцову и многих других, пишущих на "авиационную тему" авторов, на такую откровенность? Ведь вполне могли бы они, честно пройдя свой путь военного летчика или летчика-испытателя, потом взять да включиться в этакий лихой барабанный стиль: не ведали, мол, страха - и баста!
Думаю, что здесь они проявили, точнее - продолжали проявлять смолоду воспитанное в них летной профессией (хотя, конечно, не ею одной) чувство ответственности за то, что они делают, говорят, пишут...
Ответственность за думы читателей, за формирование взглядов на жизнь у молодежи, наконец, ответственность перед такой категорией, как правда . Причем последнее не только потому, что правда, так сказать, вообще лучше вранья, но и потому, что она эффективнее - сильнее любого вымысла...
Щедро рассыпая примеры высокого мужества, проявленного его товарищами по оружию (о себе в этом плане он говорит крайне сдержанно), автор книги не боится показать исключения из общего правила - людей, которые не смогли или не захотели пойти по этому пути: дезертира летчика Иванова или майора К., осужденного трибуналом за систематическое уклонение от боя. Характерная подробность: в тылу, до вылета полка на фронт, майор К. на митинге в своем пламенном выступлении громче всех заверял: "Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина!" Отличать показную фанфарно-барабанную лихость от подлинного мужества - вот чему, кроме всего прочего, учит книга "В военном воздухе суровом...".
* * *
Нельзя сказать, что вся книга написана ровно. Рядом со страницами яркими, эмоциональными, содержащими глубокие размышления автора и его персонажей, неожиданно соседствуют страницы какие-то более нейтральные, что ли, соответственно и воспринимающиеся чисто информативно, без выраженной ответной реакции читателя. Слов нет, какие-то колебания подобного рода неизбежно присутствуют едва ли не в любой книге, да и не так уж много у В. Емельяненко таких "проходных" страниц, чтобы обязательно на них останавливаться, но все-таки хотелось бы понять - чем вызваны подобные колебания уровня изложения?
Не берусь ответить на этот вопрос с полной уверенностью... Поначалу естественно возникает предположение, что водораздел здесь пролегает между тем, что автор книги видел и пережил сам, и тем, что рассказывает с чужих слов.
Но нет, эта гипотеза легко опровергается - тот же первый боевой вылет Холобаева и многие другие столь же ярко рассказанные эпизоды происходили, когда автора вообще еще в полку не было. Значит, не в этом дело... Так в чем же?
Мне кажется, что, скорее всего, тут могли сыграть определенную роль внутренние мотивы, заставлявшие в каждом отдельном случае рассказчика рассказывать, а слушателя (он же будущий автор книги) слушать и воспринимать этот рассказ. Одно дело, когда в основе разговора лежала обоюдная потребность товарищей по оружию к душевному общению - между боями или после боев, но обязательно "для себя", без заранее сложившегося намерения написать об этом. И совсем другое, когда собеседник автора, расположившись рассказывать, так прямо с наивной прямолинейностью и начинал: "Слушай... Может быть, что из этого и на карандашик возьмешь". Вот такая откровенная направленность "на карандашик", мне думается, и могла вызвать к жизни страницы, в которых повествование если и не превращалось в сухую протокольную запись (этого ни про один абзац в книге В. Емельяненко не скажешь), то, во всяком случае, заметно теряло в глубине и силе.
* * *
...В гражданской позиции автора книги, вызывающей уважение и понимание читателя, особое место занимает присущее ему остроразвитое чувство справедливости . Еще в сравнительно недавние времена нам не раз приходилось быть свидетелями того, как к этой, по самому существу своему сугубо общественной, гражданской категории насильственно приклеивался ярлык так называемого "абстрактного гуманизма". В. Емельяненко воспринимает справедливость отнюдь не абстрактно, напротив - весьма конкретно. А потому не упускает случая оценить или, вернее, представить читателю для самостоятельной оценки каждую ситуацию, в которой справедливость торжествует либо, напротив, попирается.
Вот инженер полка, обнаружив наконец хитрый, проявлявший себя только в полете, но неуловимый на земле дефект мотора, бежит к заподозренному было в ловкачестве летчику, чтобы подтвердить правоту последнего - совершить акт справедливости... А вот история летчика Смирнова, участника беспримерного налета двух (всего двух!) штурмовиков на станцию Малороссийскую, где они не только уничтожили четыре эшелона с боевой техникой и боеприпасами врага, но и надолго вывели всю станцию из строя. Этот вылет, положивший начало высокоэффективной тактике "свободной охоты" штурмовиков, стал предметом специального приказа Верховного Главнокомандования. Сам же Смирнов вскоре был сбит, попал в плен и вернулся лишь после окончания войны. Свой рассказ об этом летчике В. Емельяненко заканчивает словами: "...боевой награды за тот боевой вылет Смирнов так и не получил".
А летчик Зангиев - ветеран полка, участник многих трудных, опасных и притом весьма результативных вылетов - был поначалу включен в состав участников предстоящего Парада Победы, однако... вскоре же из этого состава отчислен: "был в плену и окружении"... Пишет о таких вещах В. Емельяненко так, что чувствуется - горько ему рассказывать о них!
Но еще большей горечью полны те страницы книги, в которых говорится о несчастьях непоправимых - о тяжелых потерях полка. Их набирается немало, таких страниц. В самом конце книги автор приводит потрясающую цифру: "Наш полк потерял за войну более двухсот летчиков и воздушных стрелков". Более двухсот! Иными словами, в результате боевых потерь личный состав полка полностью сменился несколько раз ! Но не в одной лишь цифре, пусть самой впечатляющей, дело. Прочитав книгу, мы видим за этой цифрой не потери вообще, а потери конкретные, потери людей хорошо нам знакомых, понятных, искренне полюбившихся - таких, как Мосьпанов, Руденко, Артемов, Шамшурин, Зуб, Талыков, Аверьянов, Бондаренко... Книга, написанная их другом и товарищем по оружию, - памятник им...
На последних страницах повести автор вспоминает наказ своих однополчан: "Пиши только правду!" - и добавляет: "Это прозвучало как боевое задание, когда не спрашивают, хватит ли у тебя сил и умения выполнить его". Выполнять боевые задания Василию Емельяненко было не привыкать - за время войны он их выполнил около сотни!
Выполнил успешно и это.