* * *
Сомнения на сей счет - правда, продиктованные соображениями несколько иного порядка - были, оказывается, не только у летчика Пляца. Когда женский полк прибыл на фронт, ему целых две недели... не давали боевого задания. Вот вам и еще одна, совсем уж неожиданная сложность боевой биографии наших летчиц. В самом деле, положение возникло предельно парадоксальное: наземным войскам остро не хватает авиационной поддержки, в этом одна из главных трудностей начального периода войны, а тут пришел на фронт целый полк - и сидит без дела! Почему? Кравцова высказывает на сей счет достаточно правдоподобные предположения:
"Полк из девчонок! И хотят воевать. Да ведь они испугаются и заплачут! И вообще, сумеют ли они?!" - и тут же говорит о той реакции, которую такое отношение вызвало в полку: "Нелегки были первые дни на фронте. Трудности встретились как раз там, где их не ожидали. Мы готовы были ко всему: спать в сырых землянках, слышать непрерывный грохот канонады, голодать и мерзнуть - словом, переносить все лишения, какие только могло нарисовать нам воображение. Но мы никак не могли предположить, что на фронте нас встретят с недоверием".
Вот какие, оказывается, неожиданности приносит жизнь на войне! Читая дальше, мы узнаем, как это обидное недоверие постепенно (хотя недешевой ценой!) сменялось уважением и самыми высокими оценками со стороны коллег и командования. Причем уважение командования, как только оно было завоевано, немедленно стало проявляться прежде всего в том, что женскому полку ставились самые трудные, сложные и опасные задачи - зачастую более трудные, сложные и опасные, чем их "братским" обычным, мужским полкам. Окончательно утвердилась боевая репутация Таманского полка, когда однажды в сложную, практически нелетную погоду девушки оказались единственными, кто ходил на боевые задания, - вся ночная авиация фронта оставалась в ту ночь на своих аэродромах. У меня при чтении этого эпизода было ощущение, что Наталья Федоровна и сейчас - четверть века спустя - вспоминает его с этаким лихим задором: знай, мол, наших!
Что же касается опасения, что девушки заплачут, то, как выясняется, не обошлось и без этого. Слезы бывали. Но - не от страха. От злости, обиды, от горечи потерь, от чего угодно - только не от страха!
Впрочем, Кравцова не пытается, по примеру иных авторов, пишущих о войне или других связанных с повышенным риском делах, изображать дело так, будто наши летчицы не знали, что такое естественный человеческий инстинкт самосохранения. Вот она, возвращаясь от цели, идет над морем с подбитым мотором: "Временами мне кажется, что мотор вот-вот остановится. Тогда я ощущаю легкое поташнивание". А вот пара "Мессеров" атаковала наших летчиц в деревне, на земле: "Мы забежали в хату... С испугу я бросилась зачем-то закрывать окна... Снаряды рвались на дороге, в саду, возле хаты. Пробило дырку в потолке, другую - в глиняной стене. Мне стало страшно: убьют нас вот так, нелепо... где-то в хате. Хотелось куда-нибудь спрятаться, но, кроме стола и кровати, в комнате ничего не было. Мы залезли под стол и сидели там, пока не кончилась штурмовка..."
Тут все - точно. В частности, совершенно точно, что для летчика на войне оказаться объектом атаки на земле, когда он, так сказать, безлошаден, хуже любого воздушного боя и любого огня зениток!
Кравцова имеет право говорить обо всем этом, и она честно и искренне пользуется своим правом.
Искренность! Несколько лет назад возникла целая дискуссия о месте этого свойства в литературе. Часть участников дискуссии решительно ставила его на первое место. Другая часть с жаром утверждала, что есть в литературном произведении стороны гораздо более существенные. Однако, независимо от, так сказать, распределения мест, никто не отвергал искренность полностью. Да и невозможно было бы встать на такую точку зрения... Кравцова пишет искренне - и не только о естественном небезразличии человека к реальной опасности, а обо всем, что видела и пережила во время войны.
* * *
Трудные дни боев за Ростов. В соседнем истребительном полку погиб летчик. И парторг женского полка говорит девушкам: "Пойдемте хоронить его. У них в полку осталось совсем мало народу: каждый день потери. Почти всех перебили..." Людей нет не только для того, чтобы драться, но даже для того, чтобы похоронить очередного погибшего. Кравцова рассказывает об этом сдержанно, даже немного суховато, но тем сильнее действует сказанное на читателя.
А вот другая смерть - смерть врага. Перебазировавшись в новое, только что взятое нашими войсками место (По-2 шли за пехотой не отставая, - иначе по нескольку вылетов за ночь не сделаешь), девушки впервые увидели убитого немца. И ощутили "смешанное чувство подавленности, отвращения и, как ни странно, жалости...". Да, жалости! Это тоже одна из составляющих сложного сплава чувств, владеющего человеком на войне. Если, конечно, он настоящий человек. Кравцова не хочет обходить и этого, казалось бы, в разгар боев достаточно "спорного" чувства.
Не обходит она и того, что принято именовать прозой жизни - вплоть до паразитов, которых приходилось истреблять в собственных постелях: "Собственно говоря, ничего удивительного нет, - философски констатирует автор, - Дом, где мы живем, как и многие другие дома в станице, полон народу... Здесь и раненые, и те, кто на отдыхе, с передовой... Солдаты заходят к хозяевам, просятся переночевать, не раздеваясь спят прямо на полу. Теснота". Впрочем, насекомые оказались для девушек еще не самыми страшными из встретившихся им на фронте представителей фауны: подъем по тревоге и - "слышен чей-то истошный крик: из рукава комбинезона выпрыгнул мышонок".
Ох! Может быть, все-таки действительно не стоило пускать девушек на войну?..
* * *
Пожалуй, одно из самых трудных дел на свете - оставаться всегда, при всех обстоятельствах, самим собой. Это удается далеко не всем и каждому. С комплексом неполноценности, пусть сколь угодно глубоко скрытым, этого не осилить. Наталья Кравцова не упускает случая показать нам девушек, которые упрямо остаются сами собой, невзирая на обстоятельства применительно к "девичьему характеру" более чем необычные. В день вручения гвардейского знамени личный состав полка всячески прихорашивается - "и, конечно, надеваем юбки. Хочется хоть на один денек снова приобрести свой естественный вид".
Или увлечение вышиванием. Правда, это было не более как очередное увлечение, пришедшее на смену волейболу, шахматам или чему-то еще. Но вышиванием девушки занялись всерьез и весьма азартно: "...где-то доставали цветные нитки, делились ими, обменивались... В ход пошли портянки, разные лоскутики... Умудрялись вышивать на аэродроме, под крылом самолета, в кабине". Вышивали назло гитлеровцам, которые вроде бы делали все, от них зависящее, чтобы помешать девушкам отдать дань этому традиционно девичьему занятию.
В новогоднюю ночь девушки гадали. У автора повести "получилась тройка лошадей и еще что-то, вызвавшее самые различные толкования. А у Гали Докутович - гроб. Никто не хотел, чтобы - гроб. И мы всячески изощрялись, придумывая несусветную чушь...". Через полгода это гадание вспомнилось, когда Галя не вернулась с задания. Мистика? Да нет, какая там мистика! Скорее - статистика. Многие девушки не вернулись с войны, независимо от того, участвовали они в гадании или нет, и если участвовали, то что при этом усмотрели.
Что такое война - на войне усваивается быстро. И при этом возникает естественная неприязнь ко всякой фальши в ее изображении, к показной лихости, ухарству. В день рождения Жени Жигуленке нашелся старый патефон с кучей заигранных пластинок: "Если завтра война", - пишет Кравцова, - это мы откладывали в сторону. Хрипели "Очи черные", отчаянно взвизгивал "Синий платочек"... И вдруг... "Песня Сольвейг", печальная и нежная"...
Вот что, оказывается, тоже нужно для души человека на войне.
* * *
Надю Комогорцеву и Руфу Гашеву прорабатывали...
Велико было их прегрешение! Они возвращались в казарму с ужина не в общем строю, а по тротуару, в обществе встретившихся ребят-земляков, из университета... Смешно? Конечно, смешно. Но что-то в этом запомнившемся автору повести эпизоде отражает время, обстоятельства, общественные настроения тех лет. Каждая минута, отданная своему личному, казалась незаконной. Потом, когда мы вжились в войну, да и дела пошли получше, это прошло - жизнь брала свое. Но Надя Комогорцева этого не дождалась: еще до отправки на фронт она разбилась в тренировочном полете.
Как всякий настоящий летчик, Кравцова говорит о своем самолете, будто о живом существе. Впрочем, "Поликарпов-2" того стоит! Его боевая биография необычна. В конце двадцатых годов эта машина была построена как учебная. Несколько поколений летчиков начинали свою жизнь в авиации в кабине этого надежного, неприхотливого, простого в управлении самолета. Но вряд ли кто-нибудь мог представить себе его на войне иначе, как в роли связной машины... Когда же пришла война, многое сместилось в сознании людей. В том числе и наши представления о том, какой самолет боевой, а какой - нет. Нехватка авиации заставляла порой идти на решения, мягко говоря, неожиданные - вроде загрузки бомб в кабину пассажирского самолета с тем, чтобы выбрасывать их на противника прямо через дверь, руками. Как одно из таких вынужденных решений было воспринято большинством из нас и оборудование учебного По-2 (тогда он еще назывался У-2) бомбодержателями, прицелом, легким пулеметом - что поделаешь, когда настоящих бомбардировщиков так остро не хватает!..
Но первые же дни боевой работы новоиспеченных легких бомбардировщиков показали их чрезвычайно высокую эффективность. Действуя с малых высот, они бомбили со снайперской точностью и причиняли противнику на передовой и в ближних тылах, пожалуй, больше беспокойства, чем любая другая машина. И когда нужда в призыве на военную службу явно невоенных самолетов прошла - советская авиационная промышленность заработала в полную силу, - легкий бомбардировщик По-2 не был отправлен в тыл. Этот наспех мобилизованный ополченец доказал свое право называться воином - и далеко не последним! Впрочем, история Отечественной войны свидетельствует, что так случалось не раз, причем не только с ополченцами воздушными: вспомним хотя бы дивизии, сформированные из москвичей в дни битвы за нашу столицу!.. И до последних дней войны, до берлинской операции включительно, полки самолетов По-2 вели свою трудную, опасную, но очень нужную работу. Нет, невозможно говорить об этой машине иначе, как с любовью и уважением, именно так, как говорит о ней Кравцова.
Наталья Кравцова пишет о том, что достоверно знает, - недаром она провоевала в сорок шестом гвардейском полку ровно столько, сколько воевал сам полк - ни на один день меньше! Отсюда и ощущение полной достоверности всего, написанного ею. Редкие исключения, вроде фразы, в которой говорится, будто на планировании с неработающим мотором в самолете "было так тихо, что Руфа слышала, как тикают часы на приборной доске" (в действительности на фоне шума встречного воздушного потока, да еще при надетом на голову шлеме тиканья часов не слышно), воспринимаются как описки.
Если же говорить о претензиях более общих, чем чисто редакционные, то из таких возникает, пожалуй, всего одна. Правильнее было бы даже назвать это не претензией, а скорее сожалением о том, чего автор не рассказал. Правда, это, кажется, запрещенный прием - говорить не о том, что в книге написано, а о том, чего в ней нет. Но я все же позволю себе поделиться возникшим у меня ощущением некоего "белого пятна" в произведениях Н. Кравцовой. В них в полной мере присутствует основной конфликт - между нами и нашими врагами. Слов нет, в годы войны это был действительно основной, самый сильный конфликт в нашей реальной жизни. Не обходит автор и конфликтов более частных, связанных, как правило, с тем, что кто-то чего-то недоделал или недодумал (вспомним хотя бы, как наши летчицы пролетали всю первую, самую тяжелую половину войны без парашютов!). И это тоже правильно, тоже отражает реальные сложности.
Но когда дело доходит до жизни внутриполковой, впечатление у читателя складывается такое, что это был коллектив какой-то стерильный - без конфликтов, споров, столкновений характеров и жизненных позиций, даже без каких-то градаций во взаимных личных симпатиях (о возможных человеческих антипатиях не приходится и говорить - их просто нет и в помине). Мне не хотелось бы быть неправильно понятым: я не призываю автора этой и других подобных книг к описанию случайных ссор и мелких бытовых недоразумений. И понимаю, что основные эмоции, помыслы, устремления были у наших летчиц общими - такими же, как у всех нас в те трудные годы. Но если люди - причем люди содержательные, думающие, неравнодушные, какими показал нам их автор, - прожили вместе годы своего человеческого формирования, не могло это формирование пройти по принципу "где у тебя есть выступ, у друга чтоб был бы выгиб". Тем более - на войне. И мне по-читательски жаль, что автор осторожно обошел эту сторону душевной жизни своих героев. Честное слово, они от этого не перестали бы быть в наших глазах Героями!
А они - настоящие Герои! Наталья Федоровна Кравцова пишет об этом убежденно, хотя и с благородной сдержанностью. Особенно скромно говорит она о себе - Герое Советского Союза, выполнившей девятьсот восемьдесят (980!) боевых вылетов. Пусть читатель представит себе - хотя бы из книг Кравцовой, она это описывает очень ярко, - что такое один, всего один боевой вылет. И помножит на девятьсот восемьдесят. Впрочем, нет - тут арифметика не годится: очень уж трудно выразить цифрами категории, о которых идет речь...
Накануне своего последнего вылета Женя Руднева читала Суркова:
Под старость на закате темном,
Когда сгустится будней тень,
Мы с нежностью особой вспомним
Наш нынешний солдатский день...
Наталье Федоровне Кравцовой до старости еще далеко. Тем более достойно читательской признательности, что ода вспомнила солдатские дни свои и своих подруг с нежностью, силой и какой-то собственной, очень искренней интонацией.
* * *
Ну, а как же все-таки насчет того, надо ли было пускать девушек на войну?
Когда я думаю о весомом - очень весомом! - вкладе этих отважных девушек - и погибших в боях, и встретивших конец войны живыми - в дело достижения Победы, мне представляется, что конечно же правильно сделали, что дали им возможность так здорово бить врага!
Но когда я вспоминаю понесенные полком потери, вспоминаю девушек, сгоревших в воздухе, разбившихся при посадках на поврежденных в бою самолетах, ползущих до крылу в сотнях метров от земли, да, наконец, просто проведших неповторимые, один раз на всю жизнь выданные природой годы девичества в тяжких условиях кровопролитной войны, - когда я вспоминаю все это, не поворачивается у меня язык взять и просто сказать: ну и очень хорошо, что они так здорово повоевали!..
Наверное, этот вопрос не имеет однозначного ответа - как и многие другие, выдвинутые войной вопросы... Надо ли было пускать девушек на войну? Не знаю...
Но восхищаюсь ими безмерно.
"Как боевое задание..."
В последние годы мы были свидетелями не одной горячей дискуссии о природе художественно-документального жанра, о причинах его небывалой ранее популярности у читателей, о присущих ему законах...
Документальная повесть Василия Емельяненко "В военном воздухе суровом..." относится к числу книг, убедительно подкрепляющих позиции тех участников этих дискуссий, которые утверждали, что строгая документальность и художественность - отнюдь не антиподы, что факты реальной действительности (особенно факты истории Великой Отечественной войны) не нуждаются в искусственной беллетризации или драматизации, что беспредельна сила правды. Недаром первой же части книги Емельяненко предпослан эпиграф - известные слова А. Т. Твардовского о правде, "прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька".
Автор книги - ветеран нашей штурмовой авиации, Герой Советского Союза, один из тех людей, которые своими руками добывали боевой опыт наших воздушных сил и прошли с ними - вернее, в них - весь трудный путь к победе над сильным, организованным, хорошо подготовленным противником.
Формально книга В. Емельяненко - нечто вроде хроники боевых действий 7-го гвардейского штурмового авиаполка. И, надо сказать, даже в таком только качестве она представляла бы немалый интерес, потому что содержащийся в ней фактический материал без преувеличения уникален, а самому полку, о котором идет речь, досталась доля первым, еще в самом начале войны, испробовать наш бронированный штурмовик Ил-2 в боях, оказавшись, таким образом, в роли лидера всей советской штурмовой авиации - главной силы, бившей врага с воздуха.
Но не одной лишь фактической стороной своего содержания и не только тем, что она интересно, хорошо написана, привлекает внимание читателя эта книга. В ней присутствует нечто еще более важное - проникновение в психологию человека на войне, размышления автора о больших, драматических, жизненно важных для всех нас событиях, свидетелем и активным участником которых он был.
В. Емельяненко пишет очень откровенно. Пишет, доверяя способности читателя разобраться не только в главном, определяющем, но и в сложных, порой противоречивых, не поддающихся однозначной оценке частностях реальной действительности того времени.