Что там дальше-то было, в том докладе? Дальше пошли уже дела государственные. Берия был против строительства социализма в Германии – вот ведь сволочь! Зачем тогда Берлин брали, кровью за него платили – чтобы тут же империалистам отдать? Хорошо, что не дали ему этого сделать, как он ни нажимал на Политбюро! Хотя… не дали ему, и он подчинился, ничего за спиной у Политбюро не устраивал. Взрыв водородной бомбы – с ума сойти, оказывается, у нас есть бомба, которой нет даже у американцев! – без согласования с правительством. Ну, это какие-то их внутренние дрязги… Контроль за передвижениями членов Президиума ЦК – чушь полная, как без этого их охранять? Под его влиянием Сталин дал неправильную характеристику Молотову… А это вообще вражеское заявление – предположить, будто кто бы то ни было может повлиять на величайшего из великих, товарища Сталина. И потом… он замедлил шаги, вспоминая: "В выступлении И. В. Сталина на пленуме ЦК после XIX съезда партии под влиянием клеветнических наветов со стороны вражеских элементов из Министерства внутренних дел была дана неправильная, ошибочная характеристика товарищу Молотову". И зал взорвался аплодисментами. Они совсем с ума сошли? При чем тут Берия? Ведь министром внутренних дел тогда был Игнатьев!
"Президиум ЦК пришел к выводу, что нельзя с таким авантюристом останавливаться на полпути, и решил арестовать Берия как врага партии и народа…"
Павел остановился, еще и еще раз перебирая все, что было сказано Маленковым, и вдруг с ужасом понял: в действиях Берии не было состава преступления. Он не делал ничего запрещенного советскими законами. Это было невероятное открытие, но это был факт. Почему же его арестовали? За какие грехи?
Так… а что говорил Никита Сергеевич?
"Берия был большим интриганом при жизни товарища Сталина. Это ловкий человек, способный, он очень, я бы сказал, крепко впился своими грязными лапами и ловко навязывал другой раз свое мнение товарищу Сталину, добиваясь на какое-то определенное время восстановления товарища Сталина против того или другого товарища. Это мы наблюдали. Ловкость, нахальство и наглость – это основные качества Берия…
Я глубоко убежден, что Берия не коммунист, Берия не был коммунистом, Берия – карьерист, Берия – провокатор. И не только сейчас. Товарищи, я напомню вам пленум в 1937 году. Вы помните, что с этой трибуны было заявлено, что Берия работал в контрразведке в Баку. Каминский это сказал. Тогда же было сказано, что Берия работал в контрразведке по заданию партии. Сейчас доказательств не имеется, он их не представил. Если даже скажут, что он имел действительно задание, то кто поручится, что он не работал и по другому заданию, против нас, имея прикрытие, что он работал по нашему заданию. Такой авантюрист!
…Он вносил сознание, что роль партии отошла на второй план, а когда он укрепится, тогда ее совсем уничтожит. Конечно, не физически, он не такой дурак, он все сделал бы в своих целях. Это, товарищи, опасность большая, и поэтому я делаю вывод, что он не член партии, он карьерист, а может быть, и шпион, в этом еще надо покопаться…"
Павел вспоминал и вспоминал, и чем дальше, тем больше убеждался – ни в словах товарища Хрущева, ни в остальных выступлениях не было ничего, что тянуло хотя бы на пятнадцать суток. Допустим, Берия – сволочь, провокатор и карьерист, с этим никто и не спорит. Конечно, никуда не годится, что такой человек оказался возле товарища Сталина, но ведь втереться в доверие – это не преступление. Таких людей, как Берия, надо пинком под зад вышибать из любого коллектива – но за это не сажают. Теперь понятно, почему замполит велел ему молчать…
Коротков еще раз матюгнулся и повернул к дому.
3 июля 1953 г. Пленум ЦК. Перерыв
Члены Президиума ЦК сидели и пили чай. Ничего крепче до окончания пленарного дня не полагалось. Настроение у большинства было бодрое. Все шло как по маслу, пленум ни разу не споткнулся. Захваченные привычной, памятной еще по тридцатым годам разоблачительной волной, его участники соревновались в том, кто больше грязи выльет на бывшего товарища. Члены Президиума посмеивались, обмениваясь шутками. Кто-то вспомнил старую историю, как Сталин на Ялтинской конференции назвал Берию "наш Гиммлер".
– А кто у нас нынче "наш Геббельс", а, Никита? – внезапно спросил, усмехнувшись в усы, Молотов.
– Чего? – не понял Хрущев.
– Ты тут вещал, что, – он взял листочек, всмотрелся, – я даже не поленился записать: "Когда мы обсуждали немцев, надо было видеть этого человека, когда он орал на Ульбрихта и на других, было просто стыдно сидеть".
– Надо же, какие мы нежные, – поморщился Каганович. – Эти идиоты немцы чуть до восстания дело не довели…
– Да, но орал-то на них ты, Лазарь, за компанию с Никитой, а Лаврентий вас успокаивал.
– Ну и что? – насторожился Хрущев.
– Ну и то. Мне интересно: кто у нас сегодня наш советский доктор Геббельс. Помните, как он говорил? В большую ложь поверят скорее, чем в малую, а в чудовищную еще легче. Кто тебе твое вранье разрабатывал, а, Никита? А заодно всем прочим их вранье разрабатывать помогал? Товарищ Поспелов или, может статься, товарищ Суслов?
Хрущев зло кинул ложечку в стакан, отозвавшийся нежным звоном.
– А ты меня не подкалывай, Вячеслав…
– Михайлович, – подсказал Молотов.
– Ну, пусть будет Михайлович, раз по-товарищески не хочешь, – согласился Хрущев. – Не подкалывай. Сейчас каждое лыко в строку. Или хочешь, возьми слово, выйди да расскажи, мол, Лаврентий был ангелом небесным, а мы, мерзавцы, его убили. Что? Не хочешь? Ну, тогда и нечего разбирать, кто из нас на кого орал. Все равно Ульбрихт не придет и не опровергнет. Это ты у нас чистоплюй, ничего, кроме того, что Лаврентий не ту подпись поставил, и привести не мог.
– Так ты распиши, Никита, кто из нас что конкретно должен сказать, а то у меня фантазии не хватает, – все так же язвительно ответил Молотов. – Мне затруднительно придумывать несуществующую вину.
– А то ты этим раньше не баловался! – окрысился Хрущев.
– Представь себе, не приходилось! – не остался в долгу Молотов.
Маленков сидел в углу и молча пил коньяк, наплевав на все правила – уже отстрелялся! В дискуссии не участвовал, слушал краем уха. Он свое выступление не писал. Хрущев передал ему текст за десять минут до начала пленума, и хорошо, что не раньше, хорошо – не успел он прочесть заранее слова, которые должен был произнести перед членами ЦК. Георгий Максимилианович честно все это проговорил, и теперь в душе у него было пусто и грязно.
– Никита, – подняв голову, окликнул он.
– Ась?! – тут же отозвался Хрущев.
– Лаврентий, может, и орал, и матюгался, не спорю. А как еще с нашими мудаками сладишь? Но попомни то, что я тебе говорю: каким бы ты ни был, ты заведешь страну в жопу. И народ тебя проклянет. Я понимаю, тебе на это быдло насрать, ты за свою задницу дрожишь… но так будет.
– Сам-то хорош! – усмехнулся Булганин.
– И я хорош, – покорно и пьяно согласился Маленков. – Мы все хороши. Только начали все это вы с Никитой. А ты, если не хочешь получить по роже, лучше вообще заткнись, полководец…
– Тихо, не надо, Коля, – взял за плечо поднявшегося было Булганина Молотов. – Георгий, успокойся, не бери все это так близко к сердцу. Я понимаю, Лаврентий был твоим другом. Но ему уже все равно, а нам надо сохранять единство и вести страну дальше. Движения к коммунизму пока еще никто не отменял.
– Это верно, – усмехнулся Маленков. – Никитка, он книг не читает, но вы, Вячеслав Михайлович, вроде бы их в руки берете. Знаете, есть такая книжка – "Пятнадцатилетний капитан". Я ее еще в гимназии прочел. Там в чем суть? Один пират подложил под компас топор, и корабль, в страшный шторм, обогнул Южную Америку. А потом пират топор вытащил, и дальше корабль шел правильным курсом, но уже совсем к другому континенту. Куда мы идем, а, товарищ Молотов?
– Что бы ни произошло, мы идем к коммунизму, – припечатал ладонью по столу Молотов. – И мы не должны считаться с потерями на этом пути.
– "Отряд не заметил потери бойца", – медленно, с расстановкой процитировал Маленков. – Не пробросаешься? Сегодня Лаврентий, а завтра кто?
– Разговоры эти считаю небольшевистскими, – резко оборвал его Молотов. – И рекомендую протрезвиться. Нам пора в зал…
3 июля. Вечернее заседание
Зал слегка похохатывал. Собравшиеся в нем мужчины с удовольствием слушали секретаря ЦК товарища Шаталина, немногочисленные женщины делали вид, будто возмущены, но тоже внимали с интересом.
"Я считаю необходимым ознакомить членов пленума с фактами, которые характеризуют моральный облик Берия. Президиум Центрального Комитета поручил мне в служебном кабинете Берия в Совете Министров разыскать документы, относящиеся к деятельности бывшего Первого Главного управления. Выполняя это задание, просматривая содержимое сейфов и других мест, где могут храниться документы, мы натолкнулись на необычные для служебных кабинетов вещи и предметы. Наряду с документами мы обнаружили в больших количествах всевозможные, как уж там назвать, атрибуты женского туалета. Вот краткие выдержки из описи, которую я хочу огласить. Напоминаю и повторяю, что это в служебном кабинете в Совмине, здесь: дамские спортивные костюмы, дамские кофточки, чулки дамские иностранных фирм – 11 пар, женские комбинации шелковые – 11 пар, дамские шелковые трико – 7 пар, шелковые детские комбинации, еще некоторые детские вещи и т. д., целый список. Мне думается, что того, что я опубликовал, уже достаточно. Нами обнаружены многочисленные письма от женщин самого интимного, я бы сказал, пошлого содержания. Нами также обнаружено большое количество предметов мужчины-развратника. Эти вещи говорят сами за себя, и, как говорится, комментариев не требуется".
В зале оживились.
– Тут у нас не все понимают, что это за предметы мужчины-развратника. Просим уточнить список, – крикнул кто-то справа, ему ответили хохотом.
– Как не стыдно! – взвился неподалеку от сцены женский голос.
– Товарищи! – поднялся Хрущев. – Кто интересуется, подойдите в перерыве и ознакомьтесь. Учтите, здесь присутствуют женщины… Не мешайте докладчику. Продолжайте, товарищ Шаталин.
Шаталин кашлянул, смущенно улыбнулся и заговорил снова.
"Тем не менее для большей убедительности этой стороны дела я зачитаю показания некоего Саркисова, на протяжении 18 лет работавшего в охране Берия. Последнее время он был начальником охраны.
Вот что показал этот самый Саркисов: "Мне известны многочисленные связи Берия со всевозможными случайными женщинами. Мне известно, что через некую гражданку С. (разрешите мне фамилию не упоминать) Берия был знаком (в показании фамилия сказана) с подругой С., фамилию которой я не помню. Работала она в Доме моделей, впоследствии от Абакумова я слышал, что эта подруга С. была женой военного атташе. Позже, находясь в кабинете Берия, я слышал, как Берия по телефону звонил Абакумову и спрашивал, почему до сих пор не посадили эту женщину. То есть сначала жил, а потом спрашивает, почему не сажают в тюрьму?..
По указанию Берия я завел целый список женщин, с которыми он сожительствовал. Впоследствии я этот список уничтожил. Однако один список сохранился, в этом списке указаны фамилии, номера телефонов 25–27 таких женщин. Этот список находится на моей квартире в кармане кителя.
Знакомство с женщинами Берия завязывал различными способами. Как правило, такие знакомства намечались во время его прогулок. Прохаживаясь возле своего дома, Берия замечал какую-нибудь привлекательную молодую женщину. В этом случае он посылал меня, моего заместителя Надарая или сотрудников охраны узнать ее фамилию, имя, адрес и телефон. Таким же путем Берия заводил знакомства и во время поездок по улицам на автомашине. Ездил он, как правило, очень тихо и всегда рассматривал проходивших женщин. Если какая-нибудь из них нравилась Берия, он велел мне установить связь. Если это удавалось, я докладывал Берия и по его указанию ездил за женщиной либо посылал машину, предварительно договорившись о встрече…
Год или полтора тому назад я совершенно точно узнал о связях Берия с проститутками (так он пишет). Он болел сифилисом, лечил его врач поликлиники МВД такой-то. Подпись – Саркисов".
Вот, товарищи, истинное лицо этого претендента, так сказать, в вожди советского народа. И вот эта грязная моська осмелилась соперничать с нашей партией, с нашим ЦК. Этот самый грязный человек пытался внести раздор в ряды нашего Президиума, в ряды Центрального Комитета нашей партии, внести недоверие, то есть нарушить то самое, чем сильна наша партия – единство…"
Заместитель Берии по Спецкомитету Ванников слушал оцепенев. Сердцем он понимал, что происходит, но умом понимать боялся. Рядом сидел какой-то секретарь из глубинки, хмыкал, всхлипывал от смеха, толкал Бориса Львовича локтем в бок.
– Каков, а! Вот что значит наверху. Мне бы так…
– А кто тебе мешает? – не выдержав, огрызнулся Борис Львович.
– Так время откуда взять, – вздохнул секретарь.
Ванников до боли сжал кулак.
– Время, говоришь? Я с Берией работал. Днем придешь – он на работе, ночью – на работе. Если даже у тебя времени нет, то у него откуда?
– А барахло это в сейфе зачем?
– Барахло? А ты уверен, что его Берия в свой сейф положил? А может, сунул тот, кто обыскивал?
– Как прикажешь понимать? – удивленно вскинул брови сосед. – Ты ставишь под сомнение слова секретаря партии?
– Да пошел ты вместе со своим секретарем знаешь куда?
Люди из окружения Берии матерились не хуже своего начальника. Сказав все, что думает, Ванников отвернулся, дискуссию продолжать не стал. Он видел, как в перерыве сосед шептался с каким-то невзрачным функционером из ЦК. Потом к нему подошел Маленков, взял за локоть.
– Борис Львович, голубчик, – просительным тоном сказал Маленков. – Прошу тебя, молчи. Потерпи немного.
– Я записался на выступление, – зло сказал Ванников. – Нельзя же так…
– Тебе слова не дадут. Никому не дадут, кто может сказать хоть что-то хорошее про Лаврентия. Здесь каждое выступление заранее расписано, каждый тезис просчитан. И я тебя умоляю. О себе не думаешь, подумай о проекте, о стране. Спецкомитеты и так у них под подозрением. Им на все наплевать, они думают, мы американцев вместо ракет шапками закидаем.
– А ты уверен, что им наплевать? – тихо, едва слыша сам себя, спросил Ванников. – Почему партийный секретарь искал в сейфе документы Первого управления? И Лаврентий, кстати, самые важные разработки наверх не передавал, только устно Сталину докладывал. Говорил, там слишком много лишних глаз и ушей. Георгий Максимилианович, не знаешь, часом, чьи это глаза и уши?
– Не знаю, – шепнул Маленков. – В том-то все и дело. Могут быть чьи угодно. Послушай, Борис Львович, раз уж такое дело… Кто бы ни пришел в Спецкомитет, чего бы ни потребовал, работа должна идти так, как она шла при Лаврентии. И режим секретности такой же. Ничего конкретного я тебе сказать не могу, но ты ведь работник МГБ, сам понимаешь. Лишнего не показывать никому, даже Хрущеву. И особенно проверяющим из ЦК. Понял? Справишься?
– Справлюсь, – фыркнул Ванников. – Что-что, а режим секретности Лаврентий хорошо поставил. Ну, а еврей грузина всегда поймет. Если бы русские не мешали, не жизнь была бы, а сплошной цимес.
Он повернулся и медленно пошел на свое место. Разговорчивого соседа рядом не оказалось. Оно и к лучшему. Хоть и говорят, что евреи драк не любят, но сейчас Борис Львович был не в том состоянии, чтобы это помнить…
4 июля. Пленум. Вечернее заседание
Одурев от сидения в президиуме, Маленков давно уже не слушал выступающих. И теперь не услышал бы, если б Хрущев не толкнул его локтем. Первый секретарь наклонился к нему, тихонько шепнул:
– Ну вот, ты свое слово сдержал, и мы свое выполняем. Слушай, что говорят…
На трибуне стоял Андреев, один из самых старых членов еще того, сталинского Политбюро.
– Он делал это сознательно, чтобы имя товарища Сталина похоронить, рассчитаться с этим. Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает в печати упоминание о товарище Сталине.
Андреев говорил, в зале кричали "Правильно!" и аплодировали.
– Это же позор для партии. Раньше чересчур усердствовали, в каждой статье сотни раз повторялось это имя, а потом вдруг исчезло. Что это такое? Я считаю, что это его рука, его влияние, он запугал некоторых людей. Появился откуда-то вопрос о культе личности. Что это за вопрос? Этот вопрос решен давным-давно, миллионы людей знают, какое значение имеет личность…
– Зачем мне это слушать, – сквозь зубы процедил Маленков. – Ты не хуже меня помнишь, это было общее решение.
– Не о том говоришь, – шепнул Хрущев. – Ты слушай, слушай…
– Он хотел похоронить имя товарища Сталина, – продолжал Андреев, – и не только товарища Сталина, но и затормозить ознакомление народа и с преемником товарища Сталина товарищем Маленковым.
– Этим меня купить хочешь? – яростно прошептал Маленков и громко, на весь зал сказал:
– Все мы преемники, одного преемника у товарища Сталина нет.
– Все-таки вы являетесь Председателем Совета Министров, – парировал Андреев, и зал откликнулся, взорвался аплодисментами.
Маленков прикрыл глаза, вспоминая: лето, лесная опушка, бурелом, и он, семнадцатилетний, лежит за пулеметом. И ему до боли захотелось ощутить в руках горячее трясущееся железо и гнать очереди, одну за одной, пока не закипит вода в кожухе пулемета и не кончатся патроны…