Как тихо… Павел закурил и уселся на подоконнике открытого окна. Предрассветная Москва была легка и беззвучна. Совсем не такая тишина, как в бункере – там она глухая и тяжелая. И посреди этой тишины – странный человек, которого он должен понять. От правильности этого понимания зависит вся его жизнь. "Если Берия виновен, то пусть он будет наказан – но только за то, что совершил". А что он совершил? Ведь если он невиновен, то майор Коротков окажется заодно с врагами и сам, таким образом, станет врагом.
А Громов-то не верит в виновность Берии – внезапно сообразил Павел. Впрочем, это не удивительно – как не защищать человека, который спас тебе жизнь… А он, майор Коротков, верит? А он именно верит, ничего другого ему не остается! В том, что говорили на пленуме, не было состава преступления. Никита Сергеевич рассказывал о миллионах расстрелянных – но и тут получаются неувязки. Остается одно обвинение – заговор с целью захвата власти. Значит, надо идти к Руденко, смотреть следственное дело.
А если и там ничего нет? Тогда… тогда заговор был – но не против Политбюро, а против Берии. Если это так, то что же получается? Никита Сергеевич, человек, которого он, сирота, почитал как отца – выходит, он враг? Сердце от такой мысли криком кричало, но Павел велел ему молчать. Совесть офицера и коммуниста не позволяла ему поддаться сердцу. Он начнет свое собственное расследование и проведет его до конца. Как бы ни было больно…
Глава 9
Победители и побежденные
Трудно сказать, доволен был Хрущев или огорчен. Склонившись над плечом оператора, он в третий раз слушал магнитофонную запись короткого последнего допроса и то улыбался азартно и потирал руки, то огорченно поджимал губы и качал головой. Он и радовался успеху своей задумки и жалел хорошего парня, который с этого дня становился расходным материалом в задуманной им игре. Наконец Хрущев сделал знак выключить магнитофон и выпрямился.
– Есть! На крючке! – сказал он Серову.
– Берия на крючке? – удивился тот.
– Ну, для Лаврентия нужен крючок покрепче. Свинцовый, в девять грамм. Пашка у него на крючке, вот что я тебе скажу.
– Так вы же ему именно такое задание и давали! – не понял Серов.
– Давал, да не такое…
И Хрущев принялся объяснять смысл задуманной комбинации. Это оказалось трудно, поскольку психологом Серов не был. Само собой, смешно даже думать, будто к Берии можно подпустить мальчишку, щенка голопузого, который никого умнее украинских бандитов никогда не допрашивал, и рассчитывать на успех. Естественно, Лаврентий его размотает мгновенно – на то и был расчет. Размотает, поймет, зачем его подослали, и постарается на самом деле завербовать. Перетянуть на свою сторону. В том, что у него это получится, Хрущев ни на минуту не сомневался, для того и выбрал именно этого человека, для того рассказывал своему бывшему ординарцу про миллионы расстрелянных – знал, по природной своей горячности майор Коротков не удержится, бросит все это Берии в лицо. И тот будет дураком, если растеряется – но Лаврентий совсем не дурак… И ему очень надо установить связь со своими сторонниками на воле.
– Знаешь что, Ваня! Посади-ка ты ему на хвост хороших ребят. Парнишка он в конспиративных делах неопытный, слежку не заметит. Доложит он нам о бериевских людях – хорошо, не доложит – сами к ним придем, по его следам.
– А его куда? – спросил Серов.
– А что с ним, в цацки играть? Верным надо быть, Ваня, верным! А уж если предавать, так перебегать к сильному, а не к слабому. Уметь надо предавать, Ванюша! Согласен?
Серов закусил губу и ничего не ответил.
…Легко сказать – расследовать. А как, если у него нет доступа ни к людям, ни к материалам, да и о самих заговорах он знает только по книжкам? Вот с этого и начнем – с ликбеза. Тем более есть за ним должок, в графике партработы стоит политинформация по "делу Берия", которую он так и не прочитал. Поскольку пленум смущал замполита в последний день не меньше, чем в первый, доклад так и повис в воздухе, а там и слушатели разъехались на лето.
Теперь Павел пошел к нему и предложил очень удачный, как ему кажется, вариант. Не сделать ли в связи с "делом Берия" в начале учебного года доклад по какому-нибудь из заговоров 30-х годов? Сейчас, пока есть время, можно подготовиться, подобрать материал, в отпуске он над ним поработает, а там…
– Знаем, как ты в отпуске работаешь, – махнул рукой замполит. – Кто в прошлом году с простреленным плечом вернулся?
Что правда, то правда. Год назад, приехав в отпуск к родителям жены – а больше ему все равно ехать было некуда, – Павел на второй день заглянул на огонек к друзьям из МВД, и ему тут же заявили: нечего на печке пузо чесать, включайся-ка в работу, а то совсем народу нет. Народу в районе никогда не было, он это и сам знал превосходно, поэтому, выдержав могучий натиск жены и тещи, стукнул кулаком по столу, заявил, что старается и ради них тоже, и через день уже трясся в газике по проселочной дороге. В середине августа, при ликвидации банды, он и получил пулю в плечо. Да, кстати, а Стефу надо бы отправить к родителям. У нее отпуск, нечего им с Вовкой болтаться в Москве…
– Ничего, успею как-нибудь, – махнул рукой Павел, усилием воли все же сфокусировав мысли на замполите.
– Ну что ж, формально ничего возразить не могу, – нахмурился тот. – Лучше бы тихонько похоронить эту тему, но вижу, зацепила она тебя крепко. Не буду спрашивать, связан ли этот доклад с твоим заданием… вообще ни о чем не буду спрашивать. Как писал классик: "Ходить бывает склизко по камушкам иным…" Что тебе нужно? Строка в графике партработы? Будет тебе строка в графике. Только постарайся не поскользнуться…
Получив оправдание для своего интереса, Павел тут же отправился в библиотеку. Там, правда, была только одна стенограмма – процесса "право-троцкистского блока", – но этого хватило. Чтение оказалось интереснейшим, хотя и премерзким, ощущение было такое, словно окунаешься с головой в помойную яму. К концу дня Павел имел неплохое представление о том, как выглядит реальный заговор – совершенно иначе, чем в книжках.
Следующим этапом был визит к Руденко. Тут, совершенно не зная об этом, помог Берия: два дня после истории с мандаринами он чувствовал себя настолько плохо, что его не водили на допросы. Так что на второй день Павел по нахалке пробился к генпрокурору и попросил ознакомить его с материалами следствия, мотивировав это тем, что Берия время от времени ссылается на прокуратуру, а ему и ответить нечем. Генпрокурор буркнул что-то неразборчивое: дескать, следствие только начинается, подследственный отрицает практически все – но с основными обвинениями познакомил. Павел читал протоколы с возрастающим недоумением. То, по поводу чего допрашивали Берию, как правило, не содержало состава преступления, а то из предъявленного обвинения, что каралось советскими законами – измена Родине, шпионаж, – совершенно не раскрывалось следствием, так и оставаясь строкой в обвинении, и не более того.
– Ничего не понимаю, – сказал наконец он. – Единственное реальное обвинение здесь – убийство, но это не 58-я статья, а если делалось по указанию инстанции, то и вообще не статья. Получается, мы устраиваем Нюрнберг самим себе. А подготовку заговора вы совершенно не разматываете. Почему?
– Потому что мы получили такую установку, – пожал плечами Руденко. – По-настоящему мы за Берию возьмемся только после окончания вашей работы, товарищ майор. Вы уж не тяните там особо, а то еще помрет до суда, лишит нас удовольствия его расстрелять.
– А какое настоящее обвинение?
– Откуда я знаю? – снова тот же жест. – Будет день, будет пища. Когда начнем работать, тогда получим новую установку…
Кто дает установки формально независимой прокуратуре, можно было не спрашивать. Естественно, Президиум ЦК. А конкретно – товарищ Хрущев, хозяин Украины и покровитель генпрокурора. Чей человек, того и руководство. Камень на сердце утяжелился до веса свинцовой глыбы. Руденко понял его по-своему, похлопал по плечу.
– Зеленый ты еще, майор. Расти большой, тогда поймешь – есть юстиция, а есть политика. Вот смотри, какие нам улики из Грузии прислали, это все Берия в тридцать седьмом наработал, – и он плюхнул на стол пачку документов: записки, протоколы допросов, докладные с резолюциями: "арестовать", "размотать", "знает больше" и прочая чекистская терминология.
Павел уселся рассматривать документы. Повозился с ними полчаса, недоуменно поднял глаза на прокурора.
– Здесь нет состава преступления – это же обычные санкции на арест по данным следствия. Если за это судить, то у нас руководства выше районного вообще не останется. А кроме того, товарищ Руденко, вы уверены в подлинности этих документов?
– А что не так? – повернулся к нему прокурор.
– Вот смотрите, – Павел выложил на стол несколько листочков. – Они же все написаны разным почерком.
– Да? – удивился Руденко, подошел, склонился над ним. – И в самом деле, разным. Только ведь это ничего не меняет. Пойми, хлопчик: у нас с тобой у-ста-нов-ка! В чем на самом деле провинился Берия, я не знаю и знать не хочу. Раз не говорят, стало быть, нельзя. Он и его подельники должны получить высшую меру – значит, получат. И ты, если не хочешь неприятностей, не лезь со штыком на танк. Делай, что тебе поручено. Справишься – не обидят.
Так вот в чем дело! Павел вспомнил немецкого коменданта, которому подчинялся в сорок первом, в Минске, когда работал в их военном госпитале. В разведшколе его учили многому – в том числе и улыбаться врагу. Тогда эта улыбка спасла ему жизнь. Когда одна из поварих, дура малолетняя, сунула в котел с супом крысиный яд, немцы расстреляли весь русский персонал – а Павла комендант госпиталя запер в подвале, велев разобрать и переложить старые дрова, и тем спас. Потом немец сказал: человек, который с такой любовью относится к своим завоевателям, достоин жить…
И Павел улыбнулся Руденко, как тому немецкому лейтенанту – радостно и солнечно, как свой своему.
– А сразу об этом сказать было нельзя? Еще когда задание давали? Чтобы я не искал состав преступления. Сказали бы, мол: надо ликвидировать следственным путем – что я, впервые замужем?..
Пока он возился с делом, подошло время обеда. Руденко предложил вместе сходить в столовую. За обедом они разговаривали уже не о Берии – Павел расспрашивал генпрокурора о Нюрнберге, о трибунале, о нацистских преступниках.
– Цирк это все! – морщился Руденко. – Грязный политический цирк. На Америку ни одна бомба не упала, а они были там главными. Примазались к нашей победе. Да их самих, если уж говорить правду, надо было посадить на соседнюю скамью за то, что они сотворили в Хиросиме!
– Да, но победителей не судят! – отозвался Павел.
– Говорят, товарищ Сталин был иного мнения, – усмехнулся Руденко. – Но общечеловеческое правило такое: победителей действительно не судят. Всегда и везде судят побежденных.
Проводив Стефу с сыном, майор Коротков сидел в летнем привокзальном павильончике, пил пиво и перебирал выписки из отчета о процессе. Надо будет почитать его повнимательнее, там наверняка содержится еще много всякого, да и газеты посмотреть – отрывки из более ранних процессов публиковались в "Правде". Пока он интересовался только подготовкой государственного переворота, которую вели правые. И действительно, нашел сходство с июнем 1953-го, и даже не в 1937-м, а еще в 1918 году. Вот они, выписки из протокола о планах подготовки государственного переворота.
Свидетель Осинский, в 1918 году бывший председателем ВСНХ.
"Бухарин был лидером так называемой "левой коммунистической" фракции, которая сформировалась во второй половине ноября 1917 года в связи с разногласиями, которые возникли по вопросу о заключении Брестского мира с центральными державами. Первоначально деятельность фракции шла по легальному руслу, хотя с самого начала было чрезвычайное заострение борьбы против ленинского партийного руководства… Одновременно с этим была начата и нелегальная, преступная деятельность".
И снова Германия! Поистине роковая для Советского Союза страна. Из-за нее возникли разногласия в восемнадцатом, на Германию работали заговорщики тридцать седьмого, и сейчас тоже основным обвинением Берии на пленуме была Германия… Случайность, или?..
Следующий лист. Яковлева, управделами ВСНХ, тоже входившая в группу "левых коммунистов".
"В конце примерно апреля, а может быть, в начале мая 1918 года было нелегальное совещание группы "левых коммунистов". На этом совещании Бухарин сделал доклад. Он сообщил, что "левые эсеры" еще в феврале затевали переговоры с "левыми коммунистами" о совместном формировании правительства. Он говорил о возможности чрезвычайно агрессивных форм, о том, что теперь уже совершенно ясно стоял вопрос о самом правительстве и о формировании его из "левых коммунистов" и "левых эсеров", что в ходе борьбы за это может встать вопрос и об аресте руководящей группы правительства в лице Ленина, Сталина и Свердлова, а в случае дальнейшего обострения борьбы возможно и физическое уничтожение наиболее решительной руководящей части советского правительства".
Ну вот вам и переворот путем ареста. В восемнадцатом году им этого не удалось. А если бы получилось? Что бы они сделали с арестованными вчерашними товарищами? Просто шлепнули в подвале или изобрели бы состав преступления и устроили показательный процесс?
Интересно было и другое: оказалось, не в 30-х годах, а уже тогда оппозиция собиралась в блоки и действовала чрезвычайно решительно.
"Вышинский. Вы утверждаете, что мятеж "левых эсеров" в июле 1918 года был осуществлен "левыми эсерами" в соответствии с установками, которые были выработаны "левыми коммунистами". Чьи это установки были?
Осинский. Установки блока, состоящего из "левых эсеров", "левых коммунистов", зиновьевцев, троцкистов.
Вышинский. Следовательно, в планы этого блока входило…
Осинский. В планы этого блока входил, прежде всего, захват власти.
Вышинский. А для этого?
Осинский. А для этого нужно было вооруженное выступление.
Вышинский. И вот это вооруженное выступление "левые эсеры" осуществили в июле 1918 года?
Осинский. Совершенно несомненно.
Вышинский. А был ли план не только ареста руководителей партии и правительства, но и убийства их?
Осинский. Несомненно, что такой план существовал в качестве руководящей основы и главной перспективы решения вопроса о том, что должно быть сделано с арестованными членами правительства.
Вышинский. Конкретно с кем?
Осинский. С Лениным, Сталиным, Свердловым".
Еще один свидетель – Манцев, который в то время был чекистом. Он говорил уже об осени 1919 года.
"Тогда в связи с неудачами на фронте, разрухой, голодом, который был в стране, мы склонны были в разговорах объяснять это неправильной политикой Центрального Комитета партии, правительства и военного командования, причем говорили о том, что в вопросах военных операций решающую роль играет Сталин, и поэтому по адресу Сталина делался в этих разговорах ряд упреков. В этот же период мне позвонили из секретариата Троцкого и по его распоряжению попросили меня зайти к нему на квартиру в Кремле… Троцкий сказал, характеризуя тогдашнее политическое положение, что положение советской власти вследствие неудач на фронте, разрухи, голода катастрофическое, что положение на фронте таково, что неизбежна сдача Москвы, по его словам, что виновником этого всего является Сталин, который имеет решающее влияние на Ленина…"
Павел поднял голову – на стене перед ним висел вырезанный из "Огонька" портрет Сталина. И невольно вспомнил, как на пленуме во всех неудачах обвиняли Берию – даже в том, что картошки нет. Снова прозвучали слова Хрущева: "Берия был большим интриганом при жизни товарища Сталина. Он крепко впился своими грязными лапами и ловко навязывал другой раз свое мнение товарищу Сталину…" Как же все повторяется!
"Троцкий говорил, что залогом или необходимым условием успеха должно быть устранение Сталина. Тогда же он сказал о том, что он хочет воспользоваться одним из конфликтов между ним и Сталиным по вопросам ведения военных операций и при одном из объездов фронта в том месте, где будет Сталин, арестовать Сталина силами отряда или, вернее, личной охраной Троцкого. Помню его слова, он говорил, что в этом случае Ленин и ЦК капитулируют…"
А ведь с Берией-то поступили точно по Троцкому! Никита Сергеевич рассказывал – его арестовали на заседании Президиума ЦК. И арестовывали явно не чекисты. Да уж точно не чекисты, раз его держат в бункере МВО. Значит, брали военные. И буквально на следующий же день командующим округом стал Москаленко, хрущевский человек, Павел это знал еще по Украине. А Генпрокурором стал Руденко, другой хрущевский человек. Булганин, военный министр – старый, еще по довоенной московской работе, друг Хрущева, Никита Сергеевич не раз его вспоминал. Даже Строкач, основной обвинитель – и тот с Украины. Там – личная охрана Троцкого, здесь – личное окружение Хрущева. А Маленков и Молотов капитулировали, как должны были капитулировать Ленин и ЦК…
Хотя нет, не все так просто. Танки в Москву нельзя было ввести без приказа министра обороны, да – но в армии Булганина не уважают и вовсе не факт, что станут выполнять такие странные приказы штатского министра. Даже в войну в сложных случаях командиры требовали письменного подтверждения – а то потом на тебя же все и свалят. А если это переворот, то отдавать письменный приказ, оставляя такую улику – надо быть совсем дураком. Нет, товарищ майор, не все так просто, далеко не все, один Булганин ничего бы не сделал. Ну-ка, вспомни, что на процессе говорилось о блоках, о "военной партии", о попытке переворота. Много ли ты, товарищ майор, военный разведчик, обо всем это знаешь, и что ты обо всем этом думаешь…
Троцкий, в этом ему не откажешь, был хороший кадровик, работал с упреждением, про запас. Еще будучи наркомвоеном, он начал подбирать людей, помогал им делать карьеру. Потом он ушел, а эти люди остались, и когда речь зашла о серьезной работе против советского правительства, Троцкий сделал ставку на них. Ну-ка, что там говорилось на процессе? Он принялся снова рыться в выписках. Ага, вот они, показания Крестинского.