Нет, никто бы не удивился, если бы Сталина и в самом деле убили, однако диагноз не оставлял места для сомнений. Берия советовался со своими доверенными врачами и получил совершенно однозначный ответ. Теоретически можно спровоцировать инсульт у гипертоника – если при повышении давления дать ударную дозу лекарства от гипотонии. Но проделать такое с человеком, не страдающим гипертонией – слишком неверное дело, получить нужный результат – один шанс из тысячи, и надо быть полным дураком, чтобы убивать таким способом. А настолько глупого экспромта, какой получился в реальности, никто не предполагал…
Берия еще раз перебрал события сорок девятого года. Да, пожалуй, Хрущев все же имел в виду "ленинградское дело". Ну и что, в таком случае, связывает его с "ленинградцами"? Впрочем, это неправильный вопрос. Тут вообще вопросы неуместны. Он ведь спрашивал себя: могла ли существовать какая-нибудь группа, которую они тогда не нашли? Вот и ответ, точный и недвусмысленный: Хрущев был связан с теми, кого потом стали называть "ленинградцами". Выходит, "ленинградское дело" охватывало лишь часть заговора? Теперь понятно и за что спалили Абакумова – не за военные дела, отнюдь… Он слишком близко пошел к подельникам "ленинградцев", оставшимся на свободе…
…Заскрежетал ключ в двери, вошел очередной безымянный полковник:
– Арестованный! На допрос!
День был ясным и не жарким. Солнце во двор не попадало, но над домами сияло чистое августовское голубое небо. Берия поднял голову, улыбнулся, вдохнул промытый ночным дождем воздух. Ему было странно спокойно и легко. Время растянулось невообразимым образом, ближайшая минута казалась бесконечной, а то, что за ее дальней границей, маячило отдаленным будущим, о котором и думать не стоит. Нечто подобное случилось с ним один раз в жизни – когда они в Грузии, в двадцатом, засев среди камней на горном склоне, отбивались от бандитов. Их было четверо, бандитов – раз в десять больше. И ближайшие минуты тоже казались бесконечно огромными, ибо надеяться было не на что. Тогда их спас неведомо откуда появившийся отряд местной милиции, но сейчас ни на что подобное рассчитывать не приходится. Впрочем, нынче еще не конец, так быстро его не убьют, и надеяться глупо. Что же говорит интуиция? По-видимому, небо он видит в последний раз, и надо наглядеться на всю жизнь…
…Руденко был серьезен, однако наручники надевать не велел, а приказал конвоирам стать возле стула. Что он приготовил на этот раз?
– Вы удивительный человек, Лаврентий Павлович, – сказал прокурор. – Кажется, за вами числятся уже все мыслимые и немыслимые злодеяния, но постоянно появляется что-то новенькое. Хотя такого не ожидали даже мы.
– О Господи! – вздохнул Берия. – Кого еще я там изнасиловал? Кобылу Ворошилова?
– Шутить изволите, – хмыкнул Руденко. – Ничего, сейчас станет не до шуток. Дело в том, что ваш арест развязал языки людям, показания которых для вас будут особенно неприятны. Думаете, запугали их мнимым соучастием в своих преступлениях и они будут молчать? Не вышло у вас, совесть оказалась сильнее страха…
Он сделал паузу, ожидая ответной реплики, однако Берия молчал. Тогда Руденко взял со стола несколько листов бумаги.
– Вам предъявляются показания Лозгачева, помощника коменданта дачи в Кунцево. Зачитываю: "В воскресенье, в 22.30, пришла почта на имя товарища Сталина. Я направился к нему. Заглянул в кабинет, в ванную комнату, в большую столовую, но нигде его не обнаружил. Вышел в коридор и обратил внимание на открытую дверь в малую столовую. Заглянул туда и увидел товарища Сталина. Он лежал на ковре около стола, как бы облокотившись на руку. Я побежал к нему, спросил: "Что с вами, товарищ Сталин?" В ответ услышал "дз-з-з" и больше ничего. На полу валялись карманные часы и газета "Правда", на столе бутылка минеральной воды и стакан. Я быстро по домофону вызвал Старостина. Мы положили товарища Сталина на диван и укрыли пледом. Старостин позвонил министру государственной безопасности Игнатьеву, но не нашел его. Тогда стали звонить Берии. Дозвонились, изложили тяжелое состояние Сталина. Он сказал: "О болезни товарища Сталина никому не звоните и не говорите", – и положил трубку.
Мы стали ждать. В три часа ночи зашуршала машина. Я полагал, что это врачи приехали, но это был Берия. Он прошел в зал. Встал поодаль от больного Сталина, который в это время захрипел. Берия сказал: "Ты что, Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не тревожь и товарища Сталина не беспокой". Встретив в коридоре охранника Старостина, Берия устроил ему разнос: "Кто вас, дураков, к товарищу Сталину приставил? Вы недостойны работать у него. Я еще вами займусь!" Утром 2 марта Берия приехал на дачу снова и приказал, чтобы мы всем говорили, что товарищу Сталину стало плохо утром, а о его ночном посещении никому ни слова". Ну, и что вы на это скажете, подследственный?
Странное спокойствие все не уходило. Берия поднял голову, взглянул на прокурора, улыбнулся и сказал:
– Ничего! Я узнал, что хотел. Как я уже говорил, то, что обещал взамен, передам майору Короткову на следующем допросе. Так и скажите Никите. А что касается этого бреда… я ведь еще не забыл, кто приезжал в Кунцево вечером первого марта. И не я один знаю. Поэтому посоветовал бы не тиражировать эти показания, может получиться конфуз…
Глава 16
Побег
– …У вас есть гривенник? – спросил Молотов.
Идея позвонить по телефону-автомату была хорошей идеей. Перед тем как идти к Меркулову, надо было убедиться, что тот дома. Правда, министр госконтроля до сих пор формально считался больным, а фактически находился под домашним арестом, но нужно ведь учитывать и закон подлости: как раз для такого случая его куда-нибудь обязательно выдернут. Звонить с дачи Маленкова тоже было нельзя: телефоны наверняка прослушиваются, и узнав, в чем дело, Меркулова успеют убрать из дома. Автомат же стоит на соседнем углу, и успеть увезти его будет мудрено, а при Молотове никто этого сделать не решится, Вячеслав Михайлович даже конвою может приказать подождать на лестничной площадке. Нет, идея была отличная, а вот гривенника у него не оказалось. И у Короткова, как назло, тоже. Кончилось тем, что монету дал шофер.
Молотов вернулся через минуту и коротко кивнул:
– Идемте!
Павел ожидал, что министр госконтроля, много лет проработавший с Берией, будет хоть чем-нибудь на него похож, однако между ними не оказалось совершенно ничего общего. Их встретил человек среднего роста и неприметной внешности, очень спокойный, очень сдержанный, негромко и неторопливо разговаривающий… Он поздоровался за руку с обоими гостями, без различия положения, пригласил в дом, крикнул куда-то в глубь квартиры, чтобы приготовили чай. Затем предложил вымыть руки, сам проводил гостей в ванную комнату и, включив воду, негромко бросил:
– Здесь можно говорить.
– Я уполномочен передать вам привет от товарища Привалова, – сказал Молотов так же тихо. – Надеюсь, это поможет нашему разговору.
– Да, поможет, – кивнул Меркулов.
– А я от товарища Берии, – заговорил Павел. – Я следователь, который ведет его дело. Мы с ним нашли общий язык, и в доказательство этого он просил напомнить вам о неспортивном шахматисте, который в тридцать восьмом году украл у вас коня. Не знаю, кто это такой, но он обещал, что вы поймете. Это товарищ Берия предложил провести встречу у вас на квартире, сказал, вы знаете способ, чтобы нас не услышали.
– Знаю такой способ, – кивнул Меркулов, вешая обратно полотенце. – Любопытно, что вы оба, разными путями, в качестве пароля ссылаетесь на одного и того же человека…
Когда они пришли в комнату, там был уже накрыт небольшой круглый стол. Хозяин дома вышел на минуту и сам принес чайник, заварил и разлил по чашкам чай.
– А теперь давайте немного послушаем радио, – предложил он. Включил приемник, поймал какую-то заграничную станцию, крутившую веселенькую танцевальную музыку, и вежливо улыбнулся. – Ну, так о чем у нас пойдет разговор?
– А как же? – Павел обвел взглядом стены.
– Никак, – пожал плечами Меркулов. – Мой приемник блокирует все микрофоны. Те, кто нас слушает, услышат только ровный шум. Можно говорить совершенно спокойно, – и вдруг поднял глаза, быстро и внимательно взглянул на Павла. – Где я мог вас видеть, товарищ майор?
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Глядя издалека, трудно поверить, что это тот самый человек, которому в разное время доставалось и от Берии, и от Сталина за излишний риск. Слухи такие ходили, и лишь взглянув на него вблизи, Павел понял – это правда. Именно такие и бывают самыми-самыми… Он снова ощутил то же, что и в первый раз, когда они стояли вот так, глядя друг другу в глаза – за этим человеком он пойдет куда угодно, хоть в логово врага, хоть в саму преисподнюю. Каков же Берия, если такие люди ходят у него в заместителях?!
– Вы могли меня видеть в Смоленске, товарищ нарком. В феврале сорок первого. Вы были у нас на выпуске, вручали направления.
– Смоленская разведшкола, – кивнул Меркулов. – Да, теперь вспомнил. Вас направили в Минск, если не ошибаюсь…
– Да, – кивнул Павел. – В самое пекло.
– Ну что ж, я рад, что вы живы. Надеюсь, и еще поживете… Потом я бы хотел переговорить с вами отдельно – вы уж не обижайтесь, Вячеслав Михайлович…
– Пожалуйста, – кивнул Молотов. – Я не горю желанием близко подходить к вашим тайнам, мне хватает своих…
– …Не знаю, чем вас обнадежить, – выслушав все, покачал головой Меркулов. – Действительно, товарищ Сталин осенью пятьдесят второго года приказал проверить некоторые дела. Среди них были "дело авиапрома" и "ленинградское дело". Но мы проверяли их на предмет возможного утаивания и смазывания показаний. Тем более я не дождался конца проверки, свалился с инфарктом, а когда встал, все было уже по-другому. Лаврентий сказал, эту работу он возьмет себе. Если вас интересуют мои впечатления, то Шахурин и Новиков, полагаю, по шпионажу чисты, они виновны только в том, за что их осудили.
– А "ленинградцы"? – поинтересовался Молотов.
– Их мы по шпионажу не проверяли.
– Вы знаете, кто проверял? – осторожно спросил Павел.
– Знаю, – вежливо улыбнулся министр госконтроля. – Лаврентий и Привалов тоже знают.
Понятно. Это называется "знаю, но не скажу". А самый информированный из всех, похоже – этот загадочный "Привалов".
– Товарищ Берия предполагает, что раскрыли не всю организацию…
– Вне всякого сомнения, – кивнул Меркулов. – Теперь это видно очень хорошо. А тогда, в пятьдесят втором, мы сумели только понять, что на "ленинградцах" дело не кончается, нити от них ведут куда-то дальше и там обрываются.
– Почему же их так поспешно расстреляли? – спросил Молотов. – Сейчас ведь не тридцатые годы. Тем более у Абакумова сроки следствия, насколько мне известно, могли исчисляться пятилетками. Я понимаю, вы его не любите, но все же он был мастер распутывать самые сложные дела…
– Наша нелюбовь – дело прошлое, – грустно сказал Меркулов. – Он обиделся, что я, когда сдавал наркомат, передал ему не всю разведку МГБ, хотя сам он очень не любил отдавать свое. Досталось мне тогда за "развал работы". Однако на краю могилы смешно считаться обидами… Ошибки Абакумова тут не было, была определенная слабость. "Ленинградское дело" правильнее назвать "ленинградскими делами" – их насчитывалось больше десятка, и нити эти появились тогда, когда главных подсудимых первого процесса уже расстреляли. Представляю, как Абакумов ругался! Он ведь не зря затягивал сроки следствия – он добивался полной уверенности, что распутаны все нити. Но тут ничего нельзя было сделать, ЦК буквально выкручивал ему руки, требуя немедленно передавать дело в суд.
– Неужели товарищ Сталин тоже ничего не мог? – воскликнул Павел.
Молотов иронически хмыкнул. Меркулов покачал головой.
– Товарища Сталина самого раздражали абакумовские сроки, а спорить с ним Витька не решался. Абакумов, все-таки, был против вождя слабоват, а к Лаврентию за помощью не пошел – гордый… Так и получилось, что по-настоящему "ленинградское дело" стали разматывать, когда спросить было уже не у кого. Что же касается "ленинградцев", то я помню, ниточки от них вели куда-то в Закавказье и, кажется, в Белоруссию…
– Как вы сказали? – оживился Молотов. – В Закавказье и Белоруссию? А на Украину?
– Нет, не помню такого…
– Черт, неужели… – внезапно воскликнул Молотов. – Как все просто…
Он поднялся из-за стола и заходил по комнате, что-то бормоча себе под нос. Потом снова уселся, и опять поднялся…
– Кажется, я знаю, что могло связывать Никиту с "ленинградцами". Если так, то все было задумано куда изящнее, чем мы предполагали. Мы ведь считали так: если Кузнецову не удастся перехватить власть, то он выведет Россию из состава СССР. Но это дело трудно исполнимое, очень уж громоздкая требуется процедура. А ведь все можно разыграть куда красивей и проще. Вот смотрите…
И чем дальше рассказывал Молотов, тем больше Павел удивлялся феноменальному бериевскому чутью. Он сказал, что к Меркулову надо идти с Молотовым, и был прав: такая схема Маленкову бы в голову не пришла, для этого надо быть дипломатом и многолетним соратником Сталина в самые трудные годы…
Все, действительно, было предельно просто. Да, теоретически республики имеют право выхода из Союза, но механизм этого выхода невероятно сложный и громоздкий, и на практике реализовать его почти невозможно. Но у СССР есть одно слабое место. Он был образован четырьмя республиками, подписавшими в 1922 году союзный договор: РСФСР, Украиной, Белоруссией и Закавказской федерацией. Четвертая в 1936 году перестала существовать, осталось три. И если главы этих трех республик решат, вместо того чтобы выходить из СССР поодиночке, разорвать сам союзный договор, помешать им не сможет никто и никакими путями.
– Вы говорили о Белоруссии, этим и натолкнули меня на мысль. Я точно помню, до того, как вернуться в Москву в сорок девятом, Игнатьев был вторым секретарем ЦК Белоруссии. А Никита – первым на Украине. Вот вам и связь, и механизм… И вот вам мотив, чтобы желать Сталину скорой смерти. Они не были уверены, что вам с вашими проверяющими, наделенными правом разрабатывать любые персоны без санкции Политбюро, не удалось раскопать эту связь. А узнав о таком, Иосиф бы… Я не знаю, что бы он сделал, но наверняка очень страшное. И узнав, что кто-то по его поручению роется в "ленинградском деле", от одного страха могли не только оставить его без помощи на ночь, но и просто убить.
– Об этом я тоже хотел с вами поговорить, – сказал Меркулов. Он был по-прежнему спокоен, лишь все время брал и клал на место чайную ложечку, пальцы чуть подрагивали, и ложечка звякала о блюдце. – Один из врачей, лечивших товарища Сталина… Я не буду называть имя, это ни к чему… В июне, когда я проходил медосмотр в Лечсанупре, этот человек обратился ко мне за советом. Он заметил в истории болезни Сталина некоторые несообразности. Сама картина была характерной для инсульта, но когда пришли данные вскрытия, они не соответствовали анализам крови. Пытаясь составить все эти несообразности в связную картину, тот врач снова и снова приходил к одному и тому же выводу: там был какой-то неучтенный фактор, так он сказал… Я переспросил, какой фактор. Он еще помялся и наконец ответил, что не исключает действия некоего токсического вещества.
– Короче говоря… – хлопнул рукой по столу Молотов.
– Короче говоря, этот врач пришел к выводу, что товарищ Сталин, возможно, был убит. Он сделал копии документов и отдал их мне. Я хотел, когда Лаврентий вернется из Германии, пойти к нему, но не успел, и теперь эти документы здесь, у меня. Не знаю, долго ли мне еще быть на моей так называемой свободе, но иллюзий я не питаю, кончится все тем, что отправят к Лаврентию. Поэтому я попросил бы вас, Вячеслав Михайлович, забрать документы. Кто знает, долго ли еще продлится этот пир хищников – но когда-нибудь он все же кончится, и можно будет установить истину.
Меркулов поднялся, взял лежавший на подоконнике конверт, положил на стол перед Молотовым. Тот даже не коснулся бумаг, глядел на них, как на змею, потом тихо спросил:
– Его отравили?
– Не совсем. Как объяснил мне врач, существуют вещества, которые способны чудовищно поднять давление даже у здорового человека и спровоцировать кровоизлияние в мозг. Но все они очень токсичны. Следы борьбы организма с этими неизвестными токсинами и обнаружены в анализах крови товарища Сталина. Во время лечения врачи предположили – возможно, у него развилась пневмония, как часто бывает при инсульте, однако вскрытие показало, что пневмонии не было. Тогда-то этот доктор и задумался над несообразностями в течении болезни.
– Я знал… – тихо сказал Молотов. – Это должно было случиться… Еще когда Власика убрали, я знал… Но те же медики из Лечсанупра уверяли нас: таких лекарств не существует, инсульт вызвать невозможно!
– Они правы, – продолжил Меркулов. – Их действительно не существует. У нас в СССР – ни в каком виде. А вот на Западе – дело другое. Я, получив эти бумаги, навел справки по своим каналам: там такие препараты разрабатывались. Они не введены в обиход врачей, как раз по причине высокой токсичности, но это совершенно не мешает использовать их в работе секретных служб. И еще важный момент: эти лекарства – их нельзя дать с пищей или питьем. Они вводятся внутривенно и действуют не сразу. Возможно, товарищу Сталину дали сильное снотворное, и когда он уснул, ввели лекарство. Тогда днем он мог на самом деле чувствовать недомогание.
– Значит, врач той ночью на дачу все-таки приезжал! – воскликнул Павел. – А Лаврентий Павлович говорил, там никого не было…
– Врач для этого не нужен, – качнул головой Меркулов. – Вся охрана и обслуга кунцевской дачи обучена простейшим медицинским процедурам. Любой из них может сделать внутривенный укол. Но вот редкий заграничный препарат, не прошедший клинических испытаний, они самостоятельно достать не могли. И даже нашим заговорщикам неоткуда было бы его взять. Вы меня понимаете? И если все так, то 5 марта и 26 июня – звенья одной цепи. Найдите тех, кто стоял за переворотом, и вы узнаете, кто убил товарища Сталина и, полагаю, выясните еще много интересного. Но этим буду заниматься уже не я. А теперь позвольте, я скажу несколько слов товарищу майору.
– Мне выйти? – спросил Молотов.
– Нет, что вы… Он может еще раз помыть руки…
…Меркулов снова включил воду и присел на край ванны, прислонился плечом к стене.