В течение сентября немецкий инженер (летописи называли его розмыслом или мудрецом) подвел четыре подкопа под стены крепости. Взрыв порохового заряда засыпал колодцы, питавшие город водой. После взрыва подкопа у Арских ворот последовал штурм крепости. Отряды воеводы Басманова добились наибольшего успеха, заняв Арскую башню. Из–за неподготовленности прочих полков общий штурм был отложен на два дня. Все это время воины Басманова, "заставшись" крепкими щитами, удерживали башню. 2 октября последовал генеральный штурм крепости. Русские ворвались в крепость с разных сторон. Татары сражались с ожесточением. Понеся огромные потери, воеводы решили ввести в бой последние резервы - Царев полк. Иван IV находился в своем шатре. Лишь по окончании молитвы он выступил с полком к месту сражения. Промедление дало пищу для неблагоприятных толков. Как писал Курбский, в критический момент воевода приказал развернуть государеву хоругвь возле ворот "и самого царя, хотяща и не хотяща, за бразды коня взяв, близ хоругви поставиша".
Свежие силы решили исход сражения на улицах города. Казань пала.
Казанское ханство обладало крупными силами и доминировало среди более мелких татарских "царств" и улусов на обширной территории от Поволжья и Северного Кавказа до Сибири. Падение Казани вызвало крушение всего конгломерата государств, образовавшихся на развалинах Золотой Орды. Вассалами и данниками царя признали себя правители Большой Ногайской орды и Сибирского ханства, Кабарда и пятигорские князья на Северном Кавказе. Башкиры объявили о присоединении к России. Москва не вмешивалась в дела ногайцев и сибирских татар. Но Астрахань должна была открыть крепостные ворота перед русскими воеводами. Астраханский хан Дербыш- Али присягнул на верность царю.
На протяжении многих лет Россия принуждена была держать значительные силы на территории Казанского ханства, где продолжались народные восстания. В ходе восстаний татарская знать, не сложившая оружия, подвергалась истреблению либо заканчивала жизнь в плену. Новгородские летописцы сообщают подробности о судьбе казанцев, плененных в войне. Шестьдесят казанских татар привезли в Новгород и сначала развели по дворам, возложив обязанность кормить их на архиепископа и "гостей веденых". Вскоре татар переселили в три вновь построенные тюрьмы. После двухлетнего заключения часть пленников согласилась принять православие и была распределена по монастырям, "а которые не захотели креститься, ино их метали в воду".
Орда никогда не чинила притеснений православной церкви. В свою очередь русские власти в условиях непрерывных восстаний не предпринимали попыток к искоренению ислама в завоеванном царстве.
Та часть казанской знати, которая выразила готовность к сотрудничеству с Москвой, перешла на царскую службу и заняла высокое положение в официальной московской иерархии. Московское правительство стремилось оторвать татарских "царевичей" от их степных кочевий и переселить вместе с их войском и "двором" на Русь. Одни из переселенных "царей" и "царевичей" сохраняли религию предков, другие получали землю и принимали христианскую веру.
Мусульманские ханы владели "царством" в Касимове, "уделами" в Юрьеве и Романове, крещеные "царевичи" держали земли в Звенигороде, Суражике и иных местах. В Касимове и других мусульманских "уделах" татарские владыки имели собственную администрацию, творили суд и расправу, отправляли свои религиозные обряды. Как заявляли русские послы за рубежом, в переданных ханам городах "мусульманские веры люди по своему обычаю и мизгити и кишени держат, и государь их ничем от их веры не нудит и мольбищ их не рушит, всякой иноземец в своей вере живет". Во владениях мусульманских ханов жили не только татары, но и православное русское население. Права мусульманских ханов в отношении этих двух групп населения были неодинаковы. Касимовские ханы выступали как удельные владыки по отношению к татарскому населению и как кормленщики по отношению к русскому населению, отданному под их власть.
Русские использовали всевозможные средства, чтобы упрочить свое господство в Казани. Они вывели из казанской крепости все население и поселили в татарские дворы русских дворян. В 1555 г. было образовано Казанское архиепископство, приступившее к христианизации края.
В конечном итоге завоевание "подрайской землицы" не оправдало надежд русского дворянства. Степи с их мощным травяным покровом отличались редким плодородием, но с трудом поддавались обработке. Площадь распаханной земли в пределах края оставалась незначительной.
Русское правительство произвело первый раздел казанских земель вскоре после завершения семилетней казанской войны. В мае 1557 г. казанский воевода наделил землями, ранее принадлежавшими казанскому хану и его мурзам, русских дворян и детей боярских. "Подрайская землица" пополнила фонд государственных поместных земель России. Крупные поместья получил царский наместник Казани. Значительные владения были выделены архиепископскому дому. С 1565 г. расхищение земель коренного населения Среднего Поволжья приобрело еще более широкий размах: в поместную раздачу поступил значительный фонд государственных "черных" и дворцовых деревень, а также земли, "исстари" принадлежавшие татарам, чувашам и мордве.
Казанская война надолго отвлекла власти от внутренних преобразований. Немалое влияние на последующие события оказал династический кризис. В марте 1553 г. царь занемог "тяжким огненным недугом". В случае его кончины трон должен был наследовать только что родившийся его сын царевич Дмитрий (несколько месяцев спустя царевич погиб во время путешествия царя на богомолье). Управлять его именем должны были бояре Романовы, братья царицы Анастасии. Высшая знать из состава думы, не допущенная в регентский совет, не скрывала своего негодования. Официальная летопись, составленная при Адашеве, обрисовала ситуацию с помощью библейской цитаты: "посети немощь православного нашего царя… и сбыстся на нас евангельское слово: поразисте пастыря, разыдутся овца". Адашев явно желал предать забвению "вся злая и скорбная". Однако последствия кризиса дали о себе знать уже через год, когда видный член думы боярин князь С. Ростовский предстал перед судом по обвинению в государственной измене. Десять лет спустя Россия пережила второй династический кризис. И именно тогда Иван IV взялся за исправление старых летописей. На полях двух летописных томов - Синодального списка и Царственной книги - появились обширные приписки, посвященные событиям 1553 г. Степень достоверности приписок неодинакова. Приписка к Синодальному списку сообщала краткие сведения о тайном боярском заговоре в дни болезни Ивана IV, приписка к Царственной книге - о заговоре бояр и открытом "мятеже" в Боярской думе. Первая из приписок носила в целом объективный характер: в основу ее легли судные списки по делу Ростовского, затребованные царем из архива. Вторая приписка носила характер литературного сочинения, крайне тенденциозного по своему содержанию. Это сочинение можно назвать "Повестью о боярском мятеже".
Согласно "Повести", ближняя дума принесла присягу на имя наследника 11 марта 1553 г. Общая присяга всех членов думы была назначена на следующий день. Церемония должна была проводиться в Передней избе дворца, куда царь выслал князей В. И. Воротынского и И. М. Висковатого с крестом. Торжественное начало омрачилось тем, что старший боярин думы князь И. М. Шуйский заявил формальный протест: "Им не перед государем целовати (крест. - Р. С.) не мочно; перед кем им целовати, коли государя тут нет?" Подлинный смысл протеста Шуйского заключался в следующем. Руководить присягой мог либо сам царь, либо старшие бояре. Вместо этого церемония была поручена Воротынскому. Бояре, превосходившие "породой" Воротынского, не скрывали раздражения.
К ближней думе принадлежал А. Ф. Адашев. В качестве главного советника и любимца царя он имел основания рассчитывать на участие в опеке над Дмитрием. Однако именем умирающего царя во дворце распоряжались Захарьины, не допустившие включения Адашева в опекунский совет. Выступив после Шуйского, отец А. Адашева окольничий Ф. Г. Адашев обратился к думе со следующим заявлением: "Ведает Бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многия". Протест Ф. Г. Адашева дал повод для инсинуаций. В письме Курбскому Грозный прямо приписал Алексею Адашеву намерение "извести" младенца царевича. Однако из "Повести о мятеже", сочиненной самим царем, следует, что сам Алексей верноподданнически и без всяких оговорок целовал крест Дмитрию в первый день присяги. Его отец недвусмысленно высказался за присягу законному наследнику, но при этом выразил неодобрение по поводу регентства Захарьиных.
В первоначальном тексте "Повести" сразу за речами Шуйского и Ф. Г. Адашева следовало изложение "царских речей". Грозный будто бы обвинил бояр в том, что они хотят свергнуть династию. Видя растерянность главных регентов Захарьиных, Иван IV предупредил их, что враги трона умертвят их первыми.
Царские речи, без сомнения, являются вымыслом. Иван был при смерти, не узнавал людей и не мог говорить. Но даже если бы он сумел что–то сказать, у него не было бы повода для "жестокого слова" и отчаянных призывов. Перечитав написанное, царь должен был заметить несообразность своего рассказа. Решив исправить дело, Иван дополнил рассказ словами: "Бысть мятеж велик и шум и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленичнику служити; и бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя. И видев царь… боярскую жестокость и почал им говорити так". Теперь в "Повести о мятеже" все стало на свои места. "Жестокое" слово царя выглядело теперь как естественная реакция на "боярскую жестокость".
Поведение князя Владимира Андреевича Старицкого в день присяги было более чем сомнительным. Из "Повести о мятеже" следует, что он согласился присягнуть на верность младенцу Дмитрию под влиянием угроз со стороны верных бояр. Опекуны трижды посылали на подворье к Ефросинье с просьбой привесить на запись сына княжую печать. Наконец княгиня велела запечатать документ, сказав при этом: "Что то де за целование, коли неволное?"
Подлинные документы - крестоцеловальные записи князя Владимира Старицкого 1553–1554 гг. - позволяют установить, что во время болезни царя мать князя и ее родня собрали в Москве свои вооруженные отряды и пытались перезвать на службу в удел многих влиятельных членов думы.
Царь был при смерти. Захарьины готовились взять власть в свои руки. Однако Боярская дума помнила, какими потрясениями сопровождалось правление Елены Глинской после смерти Василия III, и всеми силами противилась регентству Романовой и ее братьев. Многие знатные бояре готовы были поддержать притязания князя Владимира на трон. Сторонники удельного князя рассуждали между собой: "только нам служити царевичю Дмитрею, ино нам владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру…" Родственники Ефросиньи обратились к конюшему И. П. Федорову. Как старший боярин думы конюший мог оказать прямое влияние на решение вопроса о престолонаследии. Однако Федоров поспешил с доносом к царю и изложил ему содержание крамольных речей: "Ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому - Володимеру Ондреевичу".
Фактически дело шло к государственному перевороту. Однако царь выздоровел, и династический вопрос утратил остроту. Некоторые подробности заговора всплыли на поверхность в 1554 г., когда один из его участников, князь Семен Ростовский, пытался бежать за рубеж. Боярин боялся наказания. В Польско - Литовском государстве участие знати в избрании монарха не расценивалось как государственная измена, а считалось делом законным и необходимым. В Русском государстве князья и бояре, высказавшиеся за избрание на трон царского брата князя Владимира, знали, что их ждет суровая кара. Судебное дознание скомпрометировало многих знатных персон. Кроме родни Ефросиньи, князей Щенятева и Куракиных, в заговоре участвовали бояре князь И. И. Пронский, князья Д. И. Немого - Оболенский, П. Серебряный - Оболенский, С. Микулинский, а также многие другие князья и дворяне, члены Государева двора. Всех их объединяла решимость ни в коем случае не допустить прихода к власти Захарьиных.
Боярский суд вел дело весьма осмотрительно и осторожно. Судьи намеренно не придали значения показаниям князя Семена насчет заговора княгини Ефросиньи и знатных бояр. Главными сообщниками Ростовского были объявлены княжие холопы.
Осужденный на смерть князь Семен был выведен для казни на площадь "на позор", но приговор не был приведен в исполнение. По ходатайству митрополита Макария казнь была заменена тюрьмой. Боярина отправили в заточение на Белоозеро. Его вооруженную свиту распустили.
В беседах с литовцами боярин Ростовский поносил и оскорблял Захарьиных, имевших все основания настаивать на расправе с изменником. Если бы Захарьиным удалось добиться суда над Старицкими и их сообщниками, они могли бы изгнать из думы всех своих противников и окончательно упрочить собственные позиции при дворе. Но их старания не поддержали ни руководство Боярской думы, ни духовенство.
В своей "Истории о великом князе Московском" Андрей Курбский упомянул о том, что при Сильвестре и Адашеве делами государства управляла Избранная рада. Если верить письмам Грозного, рада состояла сплошь из изменников бояр. По Курбскому, в Избранную раду входили мудрые мужи. Несмотря на то что "История" нисколько не уступала по тенденциозности письмам царя, предложенный Курбским термин "Избранная рада" получил признание в исторической литературе. Как правило, историки использовали понятие "Избранная рада" для обозначения правительства реформ 1550‑х гг. Обращение к "Истории" Курбского позволяет выявить ошибку в исходном пункте рассуждений о раде. Избранная рада, утверждал князь, образовалась после того, как Сильвестр и Адашев собрали подле Ивана IV мудрых советников, а недостойных "ласкателей" Захарьиных отогнали прочь. Захарьины утратили свое влияние после династического кризиса 1553–1554 гг., а следовательно, так называемая Избранная рада образовалась лишь во второй половине 1550‑х гг. Деятельность рады имела важные последствия: именно в середине 50‑х гг. были проведены самые значительные и последовательные реформы.
В соперничестве за влияние на молодого государя верх взяли придворный проповедник Сильвестр и инициатор реформ Адашев, тогда как Захарьиным пришлось пожать плоды своих неудач.
Захарьины руководили ближней думой как родственники царицы. После 1553 г. их место в Избранной раде занял князь Дмитрий Курлятев - Оболенский. В письме Курбскому Иван IV гневно упрекал Сильвестра и Адашева за то, что они "пустили" в его думу родовитого боярина Курлятева. Последний использовал свое влияние, чтобы насадить свою родню в Боярской думе. Одновременно с ним в думу вошли В. С. Серебряный и К. И. Курлятев, позднее - П. С. Серебряный, Д. И. Немого - Оболенский, И. В. Горенский, Ф. И. и Ю. И. Кашины, М. П. Репнин. По сравнению с другими княжескими домами Оболенские имели наибольшее число представителей в думе.
В письме Курбскому Иван IV жаловался на то, что Сильвестр и Адашев, пользуясь покровительством Курлятева, "с тем своим единомысленником нача злый совет утвержати, и ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша…".
В начале 1550‑х гг. реформы в государстве проводились под эгидой бояр Захарьиных, в середине десятилетия - Д. И. Курлятева и других вождей Избранной рады. Но как на первом, так и на втором этапе преобразований самым крупным проводником реформ оставался Адашев. Большое влияние на личность царя в период реформ оказал также Сильвестр. Благовещенский поп обратил на себя внимание царя в дни московского пожара. В то время как придворные старались "ласкательством" завоевать расположение молодого царя, Сильвестр (по словам Курбского) избрал роль сурового пастыря и обличителя, не боявшегося сказать правду в лицо государю. В дни бедствий священник явился перед Иваном, "претяще ему от Бога священными писаньми и срозе заклинающе его страшным Божиим судом". Ради спасения царя поп "кусательными словесы нападающе" на него, как бритвою "режуще" непохвальные нравы питомца.
Курбский изобразил "блаженного" пастыря и закоренелого грешника Ивана в традициях житийной литературы. Но суть их взаимоотношений он выразил верно. "Кусательные слова" царь не забыл до последних дней жизни. В юности Грозный терпел и даже ценил резкость наставника, зато после разрыва с ним воспоминания о пережитых унижениях стали для царя источником невыносимых душевных терзаний.