Этот аспект мистических наук даже придавал им некие чары, поскольку запретные познания были почти наверняка более волнующими и важными, чем обычные допустимые знания. Астрология в XVI веке действительно процветала, так же как алхимия, естественная магия (оккультная форма пока еще не изобретенной экспериментальной физики) и даже спиритизм. Как и позднее – в XIX веке, – натурфилософа привлекало это последнее – самое оккультное из всех магических искусств. Однако Джон Ди, нанимая медиума, чтобы тот смотрел в хрустальный шар, не стал от этого менее просвещенным прикладным математиком, чем сэр Оливер Лодж, который тремя веками позже не свел на нет свой вклад в физику приверженностью к спиритическим сеансам и столовращению, то есть, по сути, к тому же. В каждом случае было важно, чтобы ученый хорошо понимал разницу между двумя областями интересов. В каждом из упомянутых случаев ученый принимал мистицизм как путь только к тем знаниям, которые недоступны обычным методам исследования. Область, в которой в XVI веке могла применяться – и применялась – магия, была очень велика. Просто удивительно, как из беспорядочной неразберихи мистической мысли и практики XVI века удалось выделить зерна научно значимых проблем, оставив лишь сухие плевелы предрассудков.
Нападки на астрологию гуманистов XV века, таких как Пико делла Мирандола, были особенно привлекательными для литераторов, уже развивающих холодный рациональный скептицизм, столь характерный для Монтеня. Они имели намного меньше влияния на астрономов. И хотя в начале XVI века не было мучительных переоценок, астрология уже заметно перешла к обороне, и такое положение сохранилось до конца века. Общество, продолжавшее более щедро оплачивать труд астрологов, чем астрономов, все чаще выражало недовольство "математиками", погруженными в оккультную мудрость звезд. А составление личных гороскопов, в отличие от общих предсказаний, было запрещено законом, хотя и продолжалось. Очень уж выгодным было занятие, особенно применительно к медицине. Ведь любой врач и любой пациент пойдет на все, чтобы получить точный прогноз на будущее.
Многие люди пришли в астрономию благодаря медицине. Жан Фернель, врач по образованию, оставил на несколько лет профессию, потому что астрология показалась ему интереснее. Как объяснил биограф XVI века, размышления о звездах и небесных телах так зачаровывают людей, что, однажды околдованные ими, мы попадаем в долгое и восхитительное рабство.
Фернель истратил и свое состояние, и состояние жены на создание "математических" (то есть астрологических) инструментов и прекратил это занятие, только подчиняясь требованию тестя и необходимости зарабатывать себе на жизнь. Это было примерно в 1537 году, когда парижский медицинский факультет строго претворял в жизнь эдикт против занятий астрологией. Годом позже парижский парламент по требованию факультета осудил Михаэля (Мигеля, Михаила) Сервета (1509–1553), тогда бывшего учеником Гюнтера Андернаха, а позднее ставшего известным радикальным теологом благодаря публичным лекциям по астрологии. Слушания дела затянулись; Сервету удалось предотвратить более строгое наказание поспешной публикацией трактата об астрологии, осудившего Пико и других, но защитившего астрологию на том основании, что ее принимали Платон и Гален. Итальянский врач и математик Кардан (Кардано) (1501–1576) примерно в это же время активно занимался астрологией, составлял гороскопы себе, своим пациентам и даже, как говорили, Иисусу Христу. Возможно, пациентам это нравилось, но коллеги считали такую практику более чем сомнительной – почти должностным преступлением.
Профессиональные астрономы относились к астрономии как к чему-то само собой разумеющемуся. Несомненно, большинство из них было согласно с общераспространенным мнением, заключавшимся в том, что астрология – законное применение астрономических знаний, а также отличный способ заработать себе на жизнь. Они старались избегать составления обычных личных гороскопов, предпочитая общие предсказания и вычисления, хотя все при случае занимались личными гороскопами для важных персон, чье благосостояние могло повлиять на положение народов. Так, Региомонтан создал свои "Эфемериды" – астрологический альманах, который позволял другим составлять гороскопы, а также получать информацию о таких важных явлениях, как затмения и соединения планет. Были такие предназначенные для широкого круга читателей труды, как "Вечное предсказание" (A Prognostication Everlasting) английского математика Леонарда Диггеса, из которого грамотный человек мог получить полезные предсказания. Каждое затмение и каждая комета вызывали всплеск "литературных однодневок", в которых утверждалось, что эти события в небесах предвещают голод и чуму. Эта вездесущая троица всегда производила впечатление. (Астроном Кеплер в своей первой астрологической попытке предсказал на 1595 год голод, крестьянское восстание и войну с турками – все три события произошли.) Даже Галилей составлял гороскопы для своего покровителя – великого герцога Тосканского.
Величайший астроном XVI века Тихо Браге начал свою астрономическую карьеру с интереса к астрологии, и он никогда не прекращал ею заниматься и не отказался от убеждения, что астрология – это прикладная астрономия. Новая звезда 1572 года дала ему отличную возможность для новых предсказаний, которой он не преминул воспользоваться. Поскольку, как он думал, это был только второй случай появления новой звезды в мировой истории, ему не мешали прецеденты, и он мог дать радостный прогноз. Nova, решил он после несколько лет размышлений, означала начало нового века, поскольку ее появление последовало через девять лет после соединения Сатурна и Юпитера, было усилено пять лет спустя появлением кометы, и предсказывала будущее для всего мира – потому что она находилась в восьмой сфере. Новый век будет временем мира и изобилия, он начнется в России в 1632 году, через шестьдесят лет после появления новой звезды, и оттуда распространится по всему миру. Предприимчивый лондонский издатель опубликовал английскую версию в 1632 году (под названием Learned Tico Brahe His Astronomicall Conienctur of the New and Much Admired Star Which Appeared in the Year 1572), причем его вовсе не смущал тот факт, что первоначальный астрономический прогноз Тихо Браге был явно неверным. Но как Тихо Браге написал раньше, "вопросы прогнозов основаны только на вероятностях". Позднее он добавил: "Вряд ли возможно отыскать в этой области совершенно точную теорию, которая приблизится к математической и астрономической правде". Тем не менее попробовать стоило, поскольку "мы не должны думать, что Бог и Природа насмехаются над нами, создавая такие новые тела, которые ничего не предсказывают миру".
"После того как мне удалось достичь более точного знания орбит небесных тел, я стал время от времени снова заниматься астрологией и пришел к выводу, что эта наука, хотя ее считают никчемной и бессмысленной не только несведущие люди, но и большинство ученых мужей, в том числе даже несколько астрономов, в действительности более надежна, чем можно было бы думать. И это правда не только в отношении метеорологических влияний и прогнозов погоды, но и касательно гороскопов, если время указано правильно и пути звезд, а также их вход в определенные части неба соответствуют реальной картине, а направления их движения и вращений рассчитаны правильно".
Но даже если Тихо Браге считал свою астрологическую методику правильной, он не обнародовал ее. "Не всем дано знать, как ее использовать, без суеверий и чрезмерной уверенности, которую не стоит показывать по отношению к сотворенным вещам".
Тенденция хранить эзотерические знания в тайне, потому что их можно доверить только посвященным, является главной причиной того, что магические науки были мало известны. Люди, их практиковавшие, писали длинные и страстные оправдания, но не раскрывали своих методов. Астрология была для мистической науки сравнительно открытой, а алхимия, наоборот, самой закрытой. Тихо Браге, занимавшийся не только астрологией, но и алхимией, утверждал, что не всем можно доверить знания, обладающие столь большой силой. Он объяснял:
"Немало внимания я уделял и алхимическим исследованиям или химическим опытам…Участвующие в превращениях вещества обладают известным сходством с небесными телами и оказываемыми ими влияниями, по каковой причине я обычно называю эту науку земной астрономией. Я занимался алхимией, как и исследованием небес с тех пор, как мне исполнилось 23 года, пытаясь собрать знания и переработать их. Ценой упорного труда и немалых затрат мне удалось совершить множество открытий относительно металлов и минералов, драгоценных камней, растений и тому подобных веществ. Я охотно и не таясь обсудил бы все эти вопросы с принцами и вельможами и другими знаменитыми и учеными людьми, кто интересуется этим предметом и сведущ в нем, и поделился бы с ними сведениями, если бы был уверен в их добрых намерениях и умении хранить тайну, ибо делать такого рода сведения всеобщим достоянием было бы бесполезно и неразумно – хотя многие люди делают вид, будто разбираются в алхимии, не каждому дано постичь ее тайны в соответствии с требованиями природы, честно и с пользой".
Большинство алхимиков разделяло надменную уверенность Тихо Браге, что только настоящий алхимик может решить, кого посвятить в "тонкое искусство святой алхимии", и что доверять можно только посвященным. Им определенно удалось сохранить свою деятельность в тайне. Лишь немногие люди, не являющиеся алхимиками, способны понять их труды или по крайней мере сделать вид, что понимают.
К XV веку алхимия – относительный новичок в Европе, но уже твердо обосновалась, и большинство дилетантов успели прийти к выводу, что все алхимики – обманщики. Тем не менее многие алхимики разделяли убеждение Тихо Браге в том, что тяжкий труд в алхимической лаборатории может привести к более высокому результату, чем получение золота. Характерный пример – Гимн алхимии (Ordinall of Alchimy, 1477) Томаса Нортона из Бристоля – весьма посредственные стихи, исполненные наивного очарования. Нортон преследовал высшие цели, но его алхимия – наука, следующая заветам христианства: только честный и чистый может достичь успеха в работе, и только благочестивый ученик может научиться чему-то у не менее благочестивого наставника.
Полна великих чудес
Священная алхимия,
Изумительная наука, тайна философии,
Единственная милость и дар Всевышнего,
Который никогда не создавался трудом человека,
А начался учением или откровением,
Его нельзя продать или купить за деньги
Человеку, который этого захочет,
Можно лишь получить способному человеку
в знак милости.
Нортон описал собственное ученичество и перечислил некоторые технические процессы, такие как градусы нагрева и иерархия цветов. Хотя он старался писать ясно и просто, чтобы его поняли все, и хотя его мистицизм был сравнительно простым, из его трудов невозможно получить существенную информацию об алхимических процессах. Большинство химических трактатов такие же: они подробно описывают такие процессы, как кальцинирование, возгонка, дистилляция, весьма неопределенно и расплывчато – рецепты пронизаны символами и непонятны.
К 1500 году в алхимию добавилось еще больше мистицизма ввиду появившейся конкуренции со стороны технических химических процессов. Они ясно и подробно описывались во множестве книг, увидевших свет в XVI веке, для полноты картины снабженных наглядными иллюстрациями и изложенных простым и понятным языком. Они были посвящены разным аспектам химии. Это и книги Бруншвига о дистилляции (1500, 1512), и немецкие Bergbüchlein, Probierbüchlein, и латинский трактат Агриколы De Re Metallica (1556) о горных разработках и химическом анализе, и итальянский трактат Бирингуччо о металлах и минералах (Pirotechnia, 1540). Это и трактат Нери о стекле (Art of Glass, 1612). Все они являлись более информативными и поучительными, чем любой алхимический трактат, и представляли алхимиков еще более тайной, непонятной и оккультной. Эти авторы презирали алхимию. Бирингуччо писал:
"Чем больше я разбираюсь в их искусстве, столь высоко превозносимом и желанном людьми, тем больше оно кажется мне тщетным, фантастическим и недостижимым, если, конечно, кто-то не найдет какой-нибудь ангельский дух в качестве покровителя или сам не приобретет некие божественные черты. Учитывая неясность его начал, а также бесконечность процессов и согласованность, необходимые для достижения завершенности, я не понимаю, как разумный человек может верить, что алхимики могут сделать все то, что говорят и обещают".
Бирингуччо различал два вида алхимии. Один "черпает просвещенность из слов мудрых философов… Это они называют священной алхимией и утверждают, что, занимаясь ею, они всего лишь подражают и помогают природе". Это лучший вид алхимии, более захватывающий. Это "на самом деле хитроумная вещь, настолько привлекательная для студентов, изучающих естественные науки, что они не могут отказаться и тратят на нее все свое время, труд и деньги". Здесь постоянно создается что-то новое, получаются полезные результаты для медицины, краски для живописи, ароматы. Пусть эта наука не вполне определенная и несколько сомнительная, но все же ее можно терпеть. Но есть и другой вид алхимии, ее "сестра или незаконная дочь". Этот вид настолько порочен, что "им занимаются только преступники и обманщики… Он основан только на внешних проявлениях, предназначен для показа. при этом он обладает определенной силой и способен обмануть и разум, и глаз. Он содержит только порок, обман, страх и дурную славу". Над этим порочным видом алхимии разумные люди могут только посмеяться. Им занимались алхимики из некоторых иронических литературных произведений, таких как "Рассказ слуги каноника" Д. Чосера (конец XIV в.) и "Алхимик" Б. Джонсона (начало XVII в.). Впрочем, во все времена мало кто верил, что алхимик способен получить настоящее золото.
В конце XVI века было несколько громких заявлений о том, что превращение в самом деле произошло. В каком-то смысле эти люди действительно научились делать золото – все они получали значительные суммы денег от легковерных богатых покровителей, по крайней мере какое-то время. (Верили сами алхимики или нет в то, что говорили, сказать трудно.) Эдвард Келли, которого Джонсон называет по имени, определенно был мошенником в алхимии, как и в гадании посредством магического кристалла, которое заставило Джона Ди проехать за ним пол-Европы. Жульничество Келли оказалось слишком очевидным даже для доверчивого императора Рудольфа, и Келли окончил свою жизнь, бегая из пражских тюрем. Еще более сомнительная фигура – шотландец Александр Сетон по прозвищу Космополит (ум. в 1604 г.). Утверждали, что он творил чудеса превращения металлов в золото, путешествуя в 1602 году по Голландии. Проехав всю Германию, где он имел большой успех, превращая обычное железо с помощью таинственного красного (или, может быть, желтого) порошка, он наконец прибыл к саксонскому двору, который его признал. Его слава, вероятно, оказалась слишком большой, потому что саксонский герцог пожелал узнать секрет изготовления порошка и, когда Сетон отказался его раскрыть, приказал бросить его в тюрьму и пытать. Александра спас коллега – польский алхимик Михаил Сендивогий. Сетон вскоре после освобождения умер, передав остатки порошка Сендивогию, но секрет его приготовления унес с собой в могилу. И Сетон, и Сендивогий были убеждены в реальности превращений, но вместе с тем они имели некоторое представление о теоретической химии. Сетон первым заговорил о теории присутствия азотистых частиц в воздухе, которые играют важнейшую роль в процессе окисления (горения). Идеи Сетона и Сендивогия (разделить их невозможно) были изложены в очень популярном труде "Новый свет химии" (Novum Lumen Chymicum, 1604) – кто из них его написал, в точности неизвестно. Книга – неплохой пример новой теоретической алхимии, которая развилась в начале XVII века. В ней было больше сведений о химии, чем в ранних работах, но она все-таки осталась неопределенной и наполовину мистической.
Самая известная и загадочная фигура в алхимии XVI века – это Парацельс (1493–1541). Он обладал особой притягательностью для своих современников и, как правило, очаровывал новых знакомых. Многие изучали его огромное собрание сочинений, утверждая, что его труды имеют важное философское и научное значение. Его называли первым систематизатором химии, великим натуралистом и великим мистическим философом. Но были и те, кто отвергал его заслуги, находил его труды неопределенными, проникнутыми суевериями и не имеющими никакой научной ценности. Все связанное с ним так сложно и неоднозначно, что любое толкование является оправданным. Даже его имя окутано покровом тайны. К концу жизни он именовался Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм Парацельс. Хотя в начале обходился совсем коротким именем – Бомбаст фон Гогенхайм. С родителями тоже не все ясно. Отец – Вильгельм фон Гогенхайм, очевидно, был незаконнорожденным сыном германского аристократа, имя которого носил, а мать, вероятнее всего, была крестьянкой. Он вырос в маленькой швейцарской шахтерской деревеньке и почти всегда писал на местном диалекте с добавлением большого количества латинских терминов. Судя по всему, он получил неплохое образование в традиционных науках, но изучал ли он медицину – неизвестно. Вся его жизнь прошла в скитаниях. Когда он решал осесть, его активные действия и суеверия вызвали не менее активную оппозицию. Так, когда он на студенческом празднике в Базеле в 1527 году сжег на костре книги Авиценны и Галена, ему пришлось уехать. Как и философ Джордано Бруно, он одинаково легко привлекал учеников и отталкивал коллег.
Парацельс писал много и не всегда последовательно, причем по самым разным предметам. Будучи представителем Ренессанса, он в полной мере разделял всеобщую страсть к новшествам и универсальности, сочетал иконоборчество и призыв к "опыту", в первую очередь мистическому. Он был против разума, поскольку он был против магии, а магия была для него лучшим ключом к опыту.
Магия способна проникнуть в глубь вещей, недоступных человеческому разуму, ибо магия есть великая тайная мудрость подобно тому, как разум есть великое всеобщее заблуждение. Поэтому докторам теологии было бы желательно знать что-то о магии, понимать, что это такое, и перестать несправедливо и безосновательно называть ее колдовством.