Конечно, раскоп с интересными находками - самое лучшее, на худой конец пусть даже пустой, но законченный. А сейчас и почти пустой, и незаконченный… Хуже не придумаешь… Выходя ночью покурить, часто видел я слабый оранжевый круг на брезентовом пологе Зининой палатки. Я понимал, что она мучается, думает, но посоветовать мог ей только одно - продолжать работать, искать, а это она и сама знала. Когда я вернулся в палатку, Вениамин Иезекильевич перелистывал при свете керосиновой лампы какие-то свои заметки. Через некоторое время снаружи послышался приближающийся шум: треск сухих веток и чье-то хриплое дыхание. Вениамин Иезекильевич прислушался, а затем обратился ко мне:
- Если я не ошибаюсь, к нам движется нечто напоминающее средней величины медведя.
- Ну какие здесь медведи, - сказал я. - Ничего страшного быть не может.
В это время откинулся полог палатки и показалось круглое лицо Митриевны, Вениамин Иезекильевич быстро юркнул в спальный мешок, накрывшись с головой. Митриевна, видимо, от стремления идти бесшумно, очень устала, вперевалку она подошла к раскладушке Вениамина Иезекильевича и села прямо на его ноги, но он не подал признаков жизни. Я пододвинул ей стул:
- Здесь вам будет удобнее. Что так поздно, Митриевна? Что случилось?
Отдышавшись, Митриевна прохрипела паровозным шепотом:
- Зинка-то извелась вся…
- Сам вижу, что же тут поделаешь…
- А вот праздник устроить. Именины. Осемнадцатого, аккурат, ей девятнадцать будет лет.
- Что ж, идея хорошая… А вы как думаете, Вениамин Иезекильевич?
Из мешка послышался слабый голос:
- Весьма целесообразное и тонкое предложение.
Митриевна торжествующе подняла кверху могучую руку:
- Ну, раз такой человек сказал, так тому и быть!
В это время в палатку влез голый до пояса Барабанов и сел прямо на пол.
- Молодец, Митриевна, - сказал он.
- А как же ты услышал? - спросил я.
- Такой шепот, наверное, и на городище слышно… Хорошо хоть, Зинина палатка на отшибе.
Тут полог палатки снова приоткрылся, появились заспанный Георге, Турчанинов в своих неизменных джинсах и рыжие лохмы Гармаша.
- Вот что, - сказал я, - всем, по-моему, уже ясно. Давайте только распределим обязанности. Ты, Саня, должен взять на себя оформление: плакаты, приветствия, праздничный приказ.
- Ладно, нацарапаю, - буркнул Барабанов.
- Ты, Семен Абрамович, обеспечишь продукты и вечернюю иллюминацию - повесишь третью фару на дерево.
Гармаш кивнул головой.
- У меня еще четыре фальшфейера разноцветных остались, и залп из ружей дадим - салют, как в городе-герое.
- Вы, Митриевна, обеспечиваете стол…
- Банкет, как в лучших домах Филадельфии, - добавил Турчанинов.
- А вы, - подхватил я, обращаясь к Турчанинову, - как испытанный лектор прочтете короткую лекцию о жизненном и творческом пути Зины. Название сами придумаете.
- Хорошо, - отозвался Турчанинов. - Кроме того, я организую музей подарков Зине Малышевой от трудящихся. И буду его директором и экскурсоводом.
- А я, - сказал Георге, - буду заведовать музыкальной частью.
- Ну и прекрасно. Теперь последний вопрос. Надо бы сделать и один общий подарок.
- Платье бы ей, - сказала Митриевна, - хорошее. Она ведь на стипендию не купит. А сошьет Дуся.
Дуся - это наша бывшая рабочая, которая выучилась на портниху и стала заведовать ателье в селе.
- А как же мерку снять, чтобы она не догадалась? - спросил Турчанинов.
- Это я беру на себя, - самоуверенно заявил Георге.
- Ах, вот как? - ехидно переспросил Турчанинов.
- Не в том смысле, олух, я говорю про организацию и общее руководство. У меня есть идея.
Пообещав хранить все приготовления в тайне от Зины, общество наконец разошлось по своим палаткам. На другой день после работы Вениамин Иезекильевич, до того пошептавшийся о чем-то с Георге, обратился к Зине:
- Уважаемая Зинаида Николаевна, я хочу вас попросить об одном одолжении: для противопоставления южному антропологическому типу - северного, а вы его блестящий представитель, я бы хотел получить ваши антропометрические данные.
- Большую услугу окажешь науке, - вставил Георге. - Ты будешь эталоном.
- Ой, я стесняюсь, - покраснев, сказала Зина.
- Да что ты, обмерять-то Митриевна будет, - сказал Георге и дал Митриевне заранее заготовленную бумажку с размерами, необходимыми для Дуси, а для маскировки с несколькими действительно антропометрическими показателями.
И все же сколько бы мы ни изощрялись в выдумках, жизнь приготовила Зине куда более ценный и неожиданный подарок.
В тот день утро выдалось ясное и теплое. Мы с Вениамином Иезекильевичем работали в лагере, когда вдруг со стороны городища послышался сильный шум и крики. Потом на гребне вала показалась Зина. Она побежала к лагерю, раскинув руки, и вот уже стало видно ее торжествующее лицо. Руки ее как бы прорывали тень от листьев, впуская в лагерь все новые потоки солнечных лучей.
- Вода, - кричала она, - вода!
Мы с Вениамином Иезекильевичем пошли ей навстречу.
- Какая вода, Зина? - спросил я.
- Живая, - задыхаясь от быстрого бега, ответила Зина, - настоящая живая вода.
Когда мы трое поднялись на вал, я увидел на дне раскопа, под полностью снятой коркой из глины и дерева, огромный двойной сруб из темных дубовых бревен. Внутри сруба, постепенно заполняя его, клокотала и пенилась ярко-голубая вода.
- Колодец, - закричал Георге, увидев меня, - да не простой, какой-то огромный, двухкамерный!
Внезапно из глубины колодца вынырнул по пояс какой-то мощный человек, вдохнул воздух и снова ушел под воду.
- Кто это? - спросил я с изумлением.
- Да это же Саня Барабанов! Он без очков, вот вы и не узнали. Он венцы считает, пока совсем не залило.
- А ведь заливает все быстрее! - жалобно воскликнула Зина. - Что же делать?
- Едем в колхоз за подмогой, - сказал я и оглянулся, ища глазами Гармаша. Его не было, зато внизу, у подножия вала, стояла заведенная машина.
…Ивана Михайловича я застал в правлении.
- Одолжите самую мощную моторную помпу, какая у вас есть, и трактор. - попросил я.
- А что такое? - осведомился Иван Михайлович.
- Вода. Вода на городище. Та самая, которую вы искали, и много.
Через полчаса мощный "ЧТЗ", лязгая гусеницами, пошел на штурм вала, волоча за собой помпу. Но не тут-то было. Наши предки строили этот вал с запасом прочности в 1000 лет и с запасом мощности в 200 лошадиных сил. Трактор порычал, порыскал из стороны в сторону и заглох. А вода все пребывала и пребывала. Она уже вышла за пределы сруба и затопляла раскоп.
- Вкопаем столб на валу, зацепим тросом помпу, трос за столб, а другой конец к трактору и втянем помпу, - предложил Георге.
- Иди ты со своими выдумками, - зло отозвался Гармаш.
- А ну, возьмем, ребята!
Он ухватился за один из поручней помпы и, напружинившись так, что все веснушки на лице и плечах стали объемными, сдвинул помпу с места. За второй поручень взялся Турчанинов, сзади навалился мокрый Барабанов, а затем и все население лагеря и рабочие. Помпа медленно пошла вверх по валу, а потом вниз по склону и остановилась, прочно закрепленная камнями у края раскопа. Впускной шланг опустили в раскоп, выпускной перекинули через вал, чихнул мотор пару раз и заработал. Голубая вода сильной струей потекла через дорогу вниз к ручью. Прошло несколько минут, послышалось фырканье председательского "газика", и Иван Михайлович присоединился к нам.
- Вот это да! - воскликнул он. - Если поперек лощины поставить дамбу, тут такое озеро натечет! Выручили вы меня, товарищи археологи. А где же эта вода раньше была?
- Подождите, дайте раскопать до конца. Ну, а пока что́ можно сказать? Здесь был большой водоразборный бассейн. Чтобы он не переполнялся, излишек воды сбрасывался сквозь отверстие у подошвы вала в ров. Это создавало дополнительные трудности при штурме городища врагами. Потом, когда люди покидали городище, тут был пожар. Упавшие обугленные бревна, обожженная огнем глина образовали поверх бассейна плотную пробку. Вода нашла много мелких выходов - один из них "Изворул луй Попеску", а другой под землей впадает в ручей на дне лощины…
Помпа не справлялась, едва-едва откачивала она воду, как та набиралась снова и снова. И все же раскопки можно было продолжать. Мы нашли в колодце посуду, наконечники копий, стрел, а главное - части сложного водоподъемного механизма из твердого как камень мореного дуба: огромные подшипники, вал, храповик, слеги. Это было удивительной удачей. Вот в Новгороде, там во влажной заболоченной почве дерево сохраняется веками, в Молдавии же, если оно не обуглено, то истлевает в течение нескольких лет, а здесь, внутри водоема, оно пролежало восемь столетий. Это было первое сооружение подобного рода, известное нам в X-XI веках на Руси.
На другое утро бассейн снова был полон водой. Она была все еще такой же голубой от взвешенных частиц водоносной глины. Как назло, что-то заело в помпе. Пока Гармаш и Георге чинили ее, нетерпеливый Барабанов, а вслед за ним и Турчанинов снова стали нырять в ледяную воду, пытаясь достать что-нибудь со дна. Турчанинов вынырнул, вылез из бассейна и с торжеством показал, раскрыв кулак, потемневший серебряный перстень с резной византийской монограммой.
- Вот, - сказал он Георге, - видал! Это тебе не "воздушный донжон".
- А я тебе говорю, что ты просто осел! - взъерепенился Георге. - Вот теперь мы не сможем определить, где точно находился перстень "in situ"!
Зина, отложив планшет, подбежала к дрожащему от холода Турчанинову и взяла у него перстень:
- Я заметила квадрат, в котором он нырял, а уровень залегания не изменился со вчерашнего вечера. - А потом, обернувшись к Георге, насмешливо добавила: - Читала я, что у древних славян и германцев был институт лаяния, когда можно было поносить должника и оскорбителя самыми последними словами. Вот если бы ты тогда жил, то был бы обязательно директором этого института.
- Так это же "институт" в другом смысле! - пытался отпарировать Георге.
- Спасибо за разъяснение, - снисходительно улыбнулась Зина и стала составлять паспорт на перстень.
- Только что был красивый серебряный перстень, - грустно вздохнул Турчанинов, - а теперь индивидуальная находка номер такой-то…
- Интересно все-таки, как же сюда попал византийский перстень? - задумчиво сказал Георге.
В это время затрещала налаженная Гармашем помпа.
Следующие несколько дней были посвящены раскопкам водоразборного бассейна, классификации и изучению найденных в нем керамики и других вещей. Сруб был врыт в материковую почву без каких-либо следов человеческой деятельности. И вдруг, расчищая площадь раскопа, примыкающую к валу, мы открыли под насыпью каменную вымостку. Что это? Может быть, каменная подушка для придания жесткости всей конструкции? Нет. Ее протяженность слишком мала, она ограничена несколькими метрами. Для того чтобы это выяснить, пришлось вскрыть большой участок насыпи. Трудоемкая и неблагодарная работа. Она требовала второго дыхания - терпения. И оно пришло - это второе дыхание. Все терпеливо ждали, что еще приготовил Корчедар.
В это время меня вызвали в другой отряд экспедиции, а когда я вернулся, раскопки подходили к концу. Под вымосткой оказался забитый камнями и глиной дубовый сруб еще одного большого колодца. Внутри него нашли целый скелет косули, славянскую керамику. На первый взгляд все это казалось абсурдом, зачем нужно было рыть колодец, чтобы потом засыпать его, забутовывать, а над ним возводить насыпь вала, а после этого делать рядом новое водоразборное сооружение? Однако анализ и сопоставление керамики из обоих колодцев и учет результатов раскопок прежних лет позволили разгадать и эту последнюю загадку. Славяне поселились на этом месте еще в VI веке, а цитадель городища была сооружена лишь на рубеже IX-X веков. В первый период существования поселения и использовался этот засыпанный потом колодец. Строителям городища выгодно было его засыпать, так как он находился на самой стрелке мыса. Здесь достаточно было лишь немного усилить крутизну склона и сделать небольшую насыпь, чтобы общая высота эскарпа достигла пяти с лишним метров. А после сооружения вала был сделан новый, более совершенный колодец - целый водоразборный роскошный бассейн.
Раскопки закончились, наступило время упаковки и заколачивания ящиков. За день до дня рождения Зины все было готово к отъезду. Мы сидели у костра и слушали молдавские песни, которые пел Георге вместе с рабочими.
- Зина, - сказал я ей тихо, - завтра по случаю твоего дня рождения все в лагере будет делаться по твоему распоряжению. До вечера - ты хозяйка. Идет?
Зина улыбнулась, кивнула и, скрывая смущение, пошла за хворостом для костра. В это время ко мне подсел Турчанинов:
- Можно задать один вопрос?
- Вы ведь не в армии, Турчанинов, и отлично это знаете, чего же вы притворяетесь?
- Так вот, - как-то напряженно заговорил он, - я ведь точно знаю, вы хотели выгнать меня из экспедиции. Почему вы этого не сделали?
- Как вам сказать… Поверхностному наблюдателю люди, работающие в экспедиции, настоящие экспедиционники, могут показаться односторонними, даже примитивными. Это, конечно, не так. Непрерывное, круглосуточное общение и на раскопках, и в лагере, добровольно принятая необходимость подчинить все свои действия интересам экспедиции, если понимать их в широком смысле, - все это требует предельной простоты и точности отношений. Во всяком случае, их внешних проявлений, какими бы путями человек ни приходил к простоте и точности. Тот, кто этого не поймет и этому не следует, должен уйти из экспедиции сам или с посторонней помощью. Вы, в конце концов, это поняли, потому и остались. Хотя, за ваши хулиганские шуточки, например за выходку с корреспондентом, вам надо было бы намылить шею!
- Спасибо! - медленно ответил Турчанинов. - Спасибо. А теперь я хочу вам кое-что сказать. Я ведь чувствовал, что все относятся ко мне по-особому. Неплохо, но по-особому. И от этого я несколько раз порывался уехать. Знаете, что меня удерживало? Материальность, очевидность открытия нового, сопутствующая вашей работе. А потом, помните стихотворение "Память"?.. О том, как в кружении жизни проносится мелькающее отражение потерянного навсегда, но кончается стихотворение такой строфой: "Когда же, наконец, восставши ото сна, я буду снова я - простой индеец, задремавший в священный вечер у ручья…"
- Знаю это стихотворение.
- Так вот, - продолжал он, - о людях, которые до старости, до тех пор пока хватит сил, месяцами жили бы в лесу, в палатках, сидели бы у костров, пристально всматривались и вслушивались в природу, судили бы, как не о совсем нормальных субъектах с сильно затянувшимся инфантилизмом. А для вас и для людей некоторых других специальностей это входит в круг профессиональных обязанностей.
- Думаю, что есть и еще одна причина…
- Вы это серьезно говорите? - спросил Турчанинов.
- Степень серьезности соответствует мере нашего взаимопонимания…
На другой день Зина поднялась с рассветом, но как ни рано она проснулась, мы встали еще раньше. Когда она вышла из палатки, весь лагерь был уже украшен. На большом столе с надписью "Музей подарков" стояли первые экспонаты. Между деревьями висели бумажные ленты с шутливыми приветствиями и поздравлениями. Над обеденным столом был прибит фанерный щит с огромным, метр на метр, фотопортретом Зины. Перед завтраком Георге прочел праздничный приказ, а потом, когда все вдоволь напоздравлялись, дежурный Саня Барабанов осведомился:
- Зина, вечером будут серенады, вручение подарков и вся программа, а что теперь делать? Ты хозяйка…
- Пойдемте на городище, - сказала Зина.
Вот уже несколько дней как не работала помпа, Зинин раскоп был залит голубоватой водой. Она сквозь траншею, пробитую в толще вала, стекала вниз ко дну лощины. С городища видно было, как вдалеке возятся колхозные строители, перекрывая дамбой ручей. Мы спустились к самому раскопу. Вот она - живая вода, столетиями скрытая от людей, обреченная течь где-то под землей! Теперь она снова вырвалась на дневную поверхность , она прихотливо бежит, отражая солнце и небо, и это мы помогли ей.
А потом Зина неожиданно поднялась на гребень вала и стала читать:
Через горы, через ельник,
Всем невзгодам на беду,
Словно шубертовский мельник,
Я с котомкою иду!
А в котомке все простое -
Лишь цветы и тишина,
Только солнце золотое
Да туманов пелена…
Она прочла стихотворение, и ее звонкий голос, подхваченный порывами ветра, был слышен далеко вокруг. Турчанинов не сразу и каким-то осипшим голосом спросил:
- Откуда ты знаешь эти стихи?
- Да у нас прошлый год работал один землекоп, - вот он и написал.
- Врешь ты все, - нахмурившись, отрезал Турчанинов. - Я знаю эти стихи. Их написал московский поэт. И его знаю. Это Саша Тихомиров.
- Ну, значит, он и работал у нас землекопом, - отпарировала Зина. - Не веришь, спроси у кого хочешь из отряда или у него самого, когда будешь в Москве.
Темнело рано, и уже после обеда, по распоряжению Зины, мы собрались возле костра. Когда огонь разгорелся и видимый мир сдвинулся, ограниченный отсветами пламени, Зина сказала:
- Скоро мы вернемся, будем анализировать материалы, изучать, сравнивать, писать отчеты, - давайте сегодня пофантазируем… Давайте по очереди придумывать, что было, когда на древнем поселении кипела жизнь, как попал сюда византийский перстень, - словом, обо всем… Вы не против, Георгий Борисович? - обратилась она ко мне.
- Совсем не против. Ведь если факты - воздух науки, то воображение - ее живая вода. Без воображения факты оставались бы мертвой и неосмысленной грудой информации.
- Ну что ж, - сказала Зина, - вот вам и начинать.
- Это было в середине десятого века, - неуверенно проговорил я. - Столица Византийской империи - Константинополь. Глубокая ночь. Темны окна императорского дворца. Только в одном из них горит свет. Третий император Македонской династии - мыслитель и историк Константин Багрянородный - принимает вызванного среди ночи во дворец молодого аристократа Стилиона. Император задумчиво говорит:
"Никогда еще со времен самого Юстиниана Великого так не восхваляли империю и императора художники, поэты, музыканты и риторы. Но я не обманываюсь. Подобно тому как кузнечики в поле стрекочут особенно яростно перед бурей, так хор льстецов поет особенно громко перед катастрофой".
Император откинулся в кресле, выйдя из круга, освещенного двумя светильниками, стоявшими на столе, и продолжал, почти невидимый:
"Империя! Прекрасная империя, венец творения рук человеческих, благословенная господом, больна смертельной тайной болезнью".
Стилион, сидевший напротив императора, сделал едва заметное движение головой, но император увидел и понял это движение.