Верные православным традициям на территориях некогда великой Византийской империи обратят свои взоры с надеждами помощи к Московии. В описании ходоков за пожертвованиями на Русь упоминаются старцы из Сербии, просившие вспоможение на построение Сысоева монастыря в Кучайне; иноки с горы Афонской из Пантелеймонова и Ватопедского монастырей, просители из самого Константинополя и Иерусалима. Одни из них идут в Москву к великому князю, другие просят разрешение самим собирать подаяние по русским городам. Одних допускали до великого князя, другим разрешали собирать пожертвования, третьих останавливали на границе, наделяли подарками и отправляли обратно. Одних грабили по дороге, другие сами не довозили приобретенное по назначению. (Не без этого!) Иногда подарки посылались по собственной инициативе князьями на молитвенное слово.
Так формировалась некая разновидность взаимовыгодного сотрудничества. Даже не духовная связь, а, скорее, экономическая: Константинополю нужны были денежные средства, а Москве - средства идеологической опоры и международного признания. Частенько в своих грамотах просители называют московских великих князей ктиторами Константинопольской патриархии. Слово "ктитор" применяется в значении основателя или создателя храма, выделившего средства на его строительство, ремонт. Но в данном случае в значение слова "ктитор" вкладывался более глубокий смысл - содержателя патриархии. Это не могло не льстить самолюбию московских князей. Как-никак, а в описываемый период (Ивана Грозного и его предшественников) Московия на зависть западным монархам расширяется из пределов Залесья стремительно быстро до границ Белого моря на севере, до Каспийского моря на юге, до Урала на востоке; ведет борьбу за возвращение Киевско-Волынских земель на юго-западе; осваивает "дикие" просторы от Рязани до Крыма; возвращает исторически русские города Смоленск, Псков, Новгород; воюет за выход в Балтийское море. На обновленных картах Европы Московия уже не выглядит захолустным пятнышком, подвластным великой татаро-монгольской Орде. В середине XVI в. при Иване Грозном все поволжские ордынские владения вплоть до Каспия оказываются в составе самого государства Русского.
В конце XV в. московские князья об этом еще только мечтали, но их уже славили, как заступников православия. Так возникает идея о Москве как наследнице Византии. Эта идея постепенно и длительное время внушалась теми просителями и сборщиками подаяния из обнищавших церковных обителей, бывшей некогда великой Византийской империи, от которой оставались только ее имя и историческая память.
В литературных произведениях светского характера появляются сюжеты, в которых летописная версия о варягах получает свое обоснование. В сказании "О великих князьях Владимирских великой Руси" легенда о начале Руси представляется следующим образом. Римский кесарь Август в год 5457 (51 до н. э.) пошел на Египет, и Бог вручил ему Египет и Клеопатру. Своим братьям он поручил собирать дань с земель всей вселенной. А Пруса, родича своего, послал на берега реки Вислы, где он жил много лет до четвертого колена. С тех пор и до нынешнего времени эта земля зовется Прусской землей. "И вот в то время некий воевода новгородский по имени Гостомысл перед кончиной своей созвал всех правителей Новгорода и сказал им: "О мужи новгородские, советую я вам, чтобы послали вы в Прусскую землю мудрых мужей и призвали бы к себе из тамошних родов правителя". Они пошли в Прусскую землю и нашли там некоего князя по имени Рюрик, который был из римского рода Августа-царя. И умолили князя Рюрика посланцы от всех новгородцев, чтобы шел он к ним княжить. И князь Рюрик пришел в Новгород вместе с двумя братьями; один из них был именем Трувор, а второй - Синеус, а третий - племянник его по имени Олег. С тех пор стал называться
Новгород Великим; и начал первым княжить в нем великий князь Рюрик".
Здесь мы видим, что Гостомысл обращается к новгородцам призвать Рюрика не потому, что некому прекратить их распри, а "перед кончиной своей". И Олег не сын Рюрика, а его племянник. О Гостомысле ничего не говорится в Лаврентьевской летописи. Зато о нем пишет заезжий дипломат Сигизмунд Герберштейн. Значит, он был знаком и с содержанием этого сказания. И его усмешки по этому поводу вполне понятны. Князья на Руси пытаются вывести свой род от римских августов (Август - это не имя, а означает царь, цесарь) через условное колено, которое ни проверить, ни доказать невозможно, пруса Рюрика. Роль Рюрика в русской истории Иван Грозный по-своему объясняет в послании шведскому королю Юхану III 1573 г.: "С великим государем самодержцем Георгием-Ярославом во многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы; и раз они его слушали, значит, были его подданными; но мы об этом только известили, а нам это не нужно… у нас есть своя печать от наших прародителей; а римская печать нам также не чужда: мы ведем род от Августа-кесаря". Далее свою мысль Иван Грозный развивает в первом послании князю Курбскому: "Самодержавство Российского царства началось по божьему изволению от великого царя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением". Теми же словами перед царем будут заискивать его придворные. В большой челобитной Ивана Семеновича Пересветова читаем: "Будет о тебе, государь, великая слава вовеки - как о цезаре Августе…"
Так вынашивался план видения собственной легенды о происхождении Русской земли. В 1516–1522 гг. создается хронограф, где история Руси естественным образом переплетается с историей всемирной. Позднее, в 1560–1563 гг., специально для Ивана IV составляется "Книга Степенная царского родословия". В ней в разделе "О великом князе Рюрике Русском" происхождение Рюрика выводится точно по "Сказанию о князьях Владимирских" - из племени прусова. "Прус же брат бысть единоначальствующего от земли Римского кесаря Августа". То есть версия "от Августа" принимает официальный характер. Получается схема: Август-Рюрик-Владимир, где Август римский - прародитель, единоначальствующий - Рюрик - брат единоначальствующего, Владимир - первый самодержец.
Таким образом, Рюрика пытаются "оттереть" от русской истории. На церковных соборах 1547 и 1549 гг. канонизируют в святые имена людей, почитаемых народом. В их числе князья, священнослужители. Подтверждают каноничность княгини Ольги, князя Владимира. Рюрика среди них нет. И не потому, то он был язычником. Его не признают князем великим, что-то изменившим к благоугодию земли Русской. Его не героизируют, не прославляют в сказаниях. Рюрик чужд русскому духу, ибо легенда о нем идет не от народа, а от произвола составителя (переписчика) летописи. Но удалить его совсем из начальной истории Руси нельзя, потому как он все же записан в летописи. Лаврентьевская летопись и тогда считалась древнейшей. Никаких других ссылок на летописи более раннего периода нигде не приводится.
На конец XV - начало XVI в. приходится всплеск летописания. И это происходит не только в России. Интерес к истории от истоков относится и к другим странам Европы. Параллельно возрождению летописания начинается составление так называемых поденных книг, дневников или, по-другому, разрядных книг. Первые такие книги записываются с 1480-х гг. В них вносятся подробности из личной жизни великих князей с особым вниманием к выполнению определенных обязанностей их приближенных. Кто из бояр свечу носил или держал, у постели был, мыльню топил. Кто из мелких князей был окольничим, тысяцким и проч. Это вошло в жизнь из-за необходимости восстановления династических связей, поддержания престижа и родовой известности. И то и другое было следствием "Великой замятии" предыдущего столетия, когда от барина до раба был один шаг. Позднее эти разрядные книги станут основным доказательством родовитости, знатности. На основе купчих записей будут предъявляться претензии на ту или иную собственность. Через сто лет их начнут уже сжигать, потому что они станут предметом нескончаемых споров и конфликтов.
И, вполне возможно, Рюрика так бы и вымарали из письменных сочинений при очередном переписывании, но он оказался нужным. Выведение династии от Рюрика нивелировало претензии других князей на близость к великому княжескому роду, возвышало над другими. Это перерастает в традицию поддерживать династически равные связи с иностранными правящими домами.
Нельзя не отметить и того, что наряду с летописанием расширяется число списков религиозной и светской литературы. Архиепископ Новгородский Макарий, до того как стать митрополитом Московским и всея Руси в 1542 г., более двадцати лет посвятил составлению в один сборник всех известных на тот момент "чтомых книг яже в Русской земле обретаются". Под всеми "чтомыми" Макарием подразумевались
книги духовного содержания. Результатом его труда стало двенадцатитомное собрание религиозных сочинений: жития святых, поучения, содержащие толкование евангельских событий, библейские притчи и многое другое. Специально для Ивана IV митрополит Макарий подготовил вариант так называемых Царских Миней Четий. Между прочим, в тех Четиях Макарий вплоть до XXI в. рассчитал календарь празднования пасхальных дней.
Еще одним объемным литературным трудом средневековой России было произведение неизвестного автора - Палея. Само слово "палея" означает древность, древние времена. Палея имела три составные части: толковая, историческая и хронографическая. В основном сюжете Палеи толковой ведется дискуссия христианина с иудеем о сущности веры, основываясь на канонах Ветхого Завета. Кроме этого в Палеи подробно описывались времена года, лунный календарь, указывалось влияние лунных затмений на атмосферу Земли и т. п. Ссылаясь на те же древние книги, в частности на Книгу Иова, автор обращает внимание на такие слова: Бог "повесил землю ни на чем" и под ней нет никакого основания. Солнце и Луна по-разному проходят зодиакальный круг. Небесное светило уменьшается не само по себе, а лишь в нашем восприятии. Оно обманчиво. Точно так же, как если бы мы смотрели с горы на пасущиеся стада животных, кажущиеся нам муравьями или мышами. Соответственно, делался вывод о Земле как о шаровидном создании подобно другим небесным телам, а не как бесконечно плоском, держащемся на столпах. Космологические идеи в Палее перекликались с другим сочинением средневековой Руси - трактатом "О небеси" или "Земном устроении", где говорилось о Земле, по форме напоминающей вытянутое яйцо, имеющей подобно пленке и скорлупе небо. Земля ни на что не опирается, а вращается в пространстве и т. д. За такие мысли в Европе в то время сжигали на кострах.
Когда перечитываешь некоторые произведения неизвестных русских философов Средневековья, невольно возникают некие параллели по отношению к нашему историческому прошлому. Ведь память потомков так же имеет свойство искажаться во времени, подобно зрительному восприятию на расстоянии, когда рельсы железной дороги вдалеке видятся смыкающимися, а предметы, подобно стадам животных, с большой высоты зрительно уменьшаются. Особенно это проявляется при сравнении событий разных исторических эпох. Нам порой кажется, будто люди XVI в. были более осведомлены о своих предках века XI, нежели мы, сегодняшние, потому что в нашем сознании они жили ближе к тому времени. Нам порой кажется, будто люди XVI в. были более осведомлены о своих предках века XI, нежели мы, сегодняшние, потому что в нашем сознании они жили ближе к тому времени. Но это заблуждение! Разве век XVI Ивана Грозного не является глубокой древностью для нас? Это целых пятьсот лет! А теперь представьте, какой древностью для жителей XVI в. оставался век XI и тем более IX, отступающий от них на целых шесть веков. И это без накопленных знаний, обширных библиотек, телефонии, Интернета! Тогда история своего народа воссоздавалась по былинным и сказочным сюжетам в разной интерпретации меняющихся поколений рассказчиков, по каким-то отрывочным сведениям из сохранившихся кое-где указов, купчих грамот и проч. А задача была историческую память восстановить. Многое тогда в прошлом казалось загадочным, необъяснимым, непонятным. Поэтому в летописях одно и то же событие где-то дополняется, где-то по-своему объясняется, к нему формируется определенное отношение. Кому, как не Ивану Грозному, было знать, с какой легкостью переписывались старые летописные своды и с какой предвзятостью составлялись новые: по заказу, с определенным подтекстом. А значит, в его понимании также могли сочиняться и первые летописи. О варягах "известили" - и этого достаточно, чтобы о них иметь большее представление. Ибо варяги чужды Руси. Они несли с собой чужие обряды, привычки, религиозные взгляды, которые стремились распространять среди мирян. Варяги олицетворяли собой привнесение чужого на века. По ним проводили исторические параллели и сравнения.
В Новгороде объявляется партия противодействия Москве. Она активно поддерживается извне. Новгород наполняется иностранцами. Значит, в Новгороде появились новые варяги. И действительно, Новгород с конца XV в. становится рассадником новой ереси, получившей название ереси жидовствующих.
Борьбу с ересью жидовствующих начал еще его дед Иван III Васильевич. Под этой ересью понималось быстрое распространение лютеранских настроений в среде городских низов. С одной стороны, это был тот же социальный протест против растущего богатства и роскоши. Но с другой - под этим флагом в Новгород проникают латинские ереси, истинный смысл которых - оторвать Новгородские земли от Руси, возбудить среди населения западных регионов настроение неприязни и ненависти к Московии, ко всему русскому, к устоявшимся православным традициям.
Для Ивана Грозного эти новые варяги несли на Русскую землю новые усобицы, кровавую резню. Ему предстояло сделать тяжелый выбор: отступить или жестоко и показательно наказать. Правда - за теми, кто сохраняет русское единство ради мира, а не ради интересов заморских варягов. Нет ничего омерзительнее предательства. Эта боль проходит красной нитью через всю его жизнь.
Как человек мнительный и суеверный, он много значения придавал символам, совпадениям. Он сравнивал себя и героев былин, народных басен, повестей, притчей. Они порой определяли его линию поведения. И в этом есть разгадка неординарности его поступков. Такие совпадения просматриваются при рассмотрении сюжетов двух повестей Муромского цикла. Первая из них "Повесть о Муромском князе Петре и супруге его Февронии". Феврония перед смертью принимает имя Ефросинья. Под тем же именем постригли в монахини его няньку Аграфену Челяднину сразу же после смерти его матери Елены Глинской. Его отец Василий Иванович умирает от единственного "струпа", который никто никак не мог вылечить. Один струп остается и на теле Петра, и, если бы не его согласие взять в жены Февронию, он мог бы тоже умереть. Его будут постоянно осуждать за женитьбу не на родовитой Анастасии Захарьиной. Так же и в повести, боярские жены не хотят подчиняться дочери древолаза (бортника). Как и в повести, где Феврония показана за шитьем в свои последние часы, так и молодая супруга великая княгиня Анастасия любила шитье и много времени посвящала вышиванию "воздуха" - легких покрывал с узорами золотой нитью на образа мощей и лики святых угодников. Потом Иван Грозный поступит почти так же, как в повести. Там Петра и Февронию изгоняют из Мурома. Начинается смута между боярами за власть. В конце концов бояре посылают за Петром и Февронией и просят их вернуться в Муром, прекратить разлад. Иван Грозный не дожидается, когда его выгонят, да и смогут ли? Но он уезжает из Москвы сам, чтобы возбудить смуту в государстве. Дождаться приглашения и вернуться, чтобы прекратить разлад такими способами, какими возможно, - его никто не осудит.
Литературный вариант повести о Петре и Февронии написан Ермолаем-Еразмом, причем дважды, точнее, второй с поправками. Об этом можно предположить из его широко известного прошения - "Моления к царю". Без перевода на современный язык смысл "Моления" понять довольно сложно. С учетом того, что в переводе особо никто и не нуждался, а из оригинала брались только выборочные сведения, возьмем на себя смелость этот перевод сделать и привести полностью, чтобы понять весь спектр проблем вокруг творчества Ермолая-Еразма.
"Превеликого (ради) прошения разум (свой) понуждаю к желанию мягкостью грубых моих слов преклонить на милость (тебе) милосердное свое сердце. Не имею представления как предложить грубою моею мыслью: хотелось бы сказать, но сильно душою содрогаюсь и тело мое трепещет от того как доверю сему писанию свои главные слова, (но) чувства о человечестве вынуждают меня с молением писать, грубость же мысли тревожит. Как бы рассуждением своим притчу предложить, не имея ничего кроме божьего человеколюбия, когда превышний пощадил рукою своею (дело?) и сошли струпы Адамовы кровию своею очистившись, и не гнушался (он) с бродягами есть (вместе) и с грешниками беседовать и при распятии своем разбойника (исповедовавшегося) перед праведными в рай (единоселника?) отправил.
Этими великодейственными притчами, о превелекоименитый царь, тебе я, хужейший раб твой, недостойный устами прошение прилежно приношу, да не яростью твоею обличай меня, но с кротостью благоволи мне просить тебя, ибо в великой скорби нахожусь и в затруднении (и в тузе). И еще, господин превеликий царь, не сходя с высоты твоей, прошу заступиться за мое достоинство (услышати моего недостаточества), ибо где искать защиту от ненавидящих меня супостат? Им же только ты можешь возразить, а никто же. Вспомни, господин превеликий царь, как в прежние дни говорил ты обо мне, что не нужен такой раб тебе и нет от него никакого смысла, иногда же пред тобою и порочат меня и беснуются от зависти; я же делаю вид, что не слышу, как немой, не открываю уст своих, не хвалюсь и не осуждаю ненавидящих меня. И если захочет бог, могуча его премудрость, может их буйство укротить или их буйство мудростью унять, ибо не хвалится всякая плоть перед богом. Я же о себе не хвалюсь, (но о бозе?), как не таю божьего дарования, ибо повинен буду не изведав (исповедав) милости его превеликой. Я не сам по себе, но божьим промыслом и благословением превеликого всея Руси архиерея Макария митрополита составил три вещи от древних известий (драги), которые нельзя забывать, хотя они многими не любимы и многие их осуждают (ругающимися многим), но явится огненное оружие мысли их (тайные) пожигая, ибо не хотят понять они, что множество чести и богатство они имеют благодаря твоему соизволению (десницы приемлющим). И что много говорят, будто в делах как у меня описано следуешь (бо ми послушествуют). Но я могу и о мирских вещах писать в интересах твоей державы, к благоугодию моей земли и к оправданию (умалению) насилия, имея скромность писать в угоду твоей царской державе.