Господин превеликий царь, когда я еще не был связан житейскими узами, еще ни одного слова не сочинил, мог бы тогда уйти и поселиться в пустоши (пустыне), умоляя бога спасающего меня, ныне же мирскими похотями уязвлен, страстями объят злыми, так как есть человек. Господин превеликий царь, сколько поносим буду от ненавидящих меня? И только ты видишь, только на тебя работаю. Если бы на них работал, уподобился бы душе продажной, хуже чем телесной и посему бываю хвалимым и в чести (в честь входящим). Но прегрешной моей душе такое неудобно сознавать (творить), ибо говорил апостол Павел: если бы человек не угодным был, Христу рабом не был бы. Ныне, господин царь, не отклони (не призри) прилежного писания моего, (да вменитца?), осознав, исправил я часть текста согласно твоим указаниям и надеюсь на не малое (не тощь) твое благодарство, как иным человекам (вельможам) велишь давать, чтобы мне остаток дней жить в спокойствии и в каждую годину твоего благодарения ставить требы, возсылая славу богу и тебе, превеликому царю. О превеликий царь, не забудь пренизшего раба своего Ермолаица до конца! Господин, а еще благоволите принудить себя эти три вещи прочесть, какие я по простоте мысли своей составил и по порядку здесь они есть (представлены)".
Как видно из письма, Ермолай не был лишен тщеславия. Он у кого-то в чести за свой божий дар к писательскому труду, но у него и много врагов, потому что в его сочинениях есть идеи человеколюбия. А супостаты, под которыми следует понимать бояр, словно струпы Адамовы сходят только кровью очистившись.
Они клевещут, а главный их упрек царю заключается в том, что он - царь - поступает так, как предписано в сочинениях раба его - Ермолая. На "Молении" нет даты, но можно предположить, что подано оно царю после введения опричнины, то есть после декабря 1564 г. Словно князь Петр, изгнанный из Мурома боярами и вельможами со своей крестьянской женой Февронией, так и Иван IV покидает Москву из-за непослушания бояр, из-за невозможности физического наказания непокорных. Об этом поведали народу на Красной площади гонцы царя, зачитывая его обращение. Но я же, намекает Ермолай, писал к благоугодию моей земли и для оправдания, умаления насилия.
Более того, Ермолай не особо заискивает перед царем. Он чувствует уверенность в себе. С одной стороны, он вроде бы оправдывается, говоря, что составлял "три вещи" не по своему желанию, а по указанию митрополита Макария. С другой стороны, он понимает, насколько они востребованы. Он прекрасно осознает и позицию самого царя, указывающего ему лично, где и что править, отвергающего его театрально, публично, но готового в любой момент заступиться за него. Ермолай дипломатично в начале прошения настраивает царя на сочувствие к себе: "душою содрогаюсь и тело трепещет". А в конце имеет смелость и даже наглость просить у него "благодарство" за свои труды в размере, какие давались богатым вельможам; предлагает продолжать писать в угоду "твоей державе". Последнее в данном случае можно понимать как предложение писать, что называется, на заказ.
Следующие две повести так называемого Муромского цикла: повесть о перенесении епископской кафедры из Мурома в Рязань и повесть о водворении христианства в Муроме. Обе записаны вместе и подаются как часть одного произведения. Нет смысла разделять их и говорить, что первое принадлежит перу Еразма, а второе неизвестно кому. У Н.И. Костомарова в его собрании памятников русской старины оригинал названия обоих сочинений приводится следующими словами: "Месяца мая еж на день сказания о житии и о… чудесях святых чудотворных Муромских благоверного князя Константина и чада его князя Михаила и князя Федора, како придя к муроме из града Киева и просвети граде Муроме святых преподобных. И о скитании честные мирян их. И сказание о граде Муроме". По окончании повести о князе Константине и его чадах, или как это называется по-другому - о водворении христианства в Муроме, - следующим абзацем автор объединяет все три произведения: "Сказание о обновлении града Мурома. По представлении же святого благоверного князя Константина с чады, многим летом минувшим и по запустении града Мурома от неверных людей. И после благоверного князя Петра и благоверныя княгини Февронии тако же, многим летом мимошедших, прииде из Киева в Муром-град благоверный князь Георгий Ярославович и (постави епископом) именем Василия, мужа праведна и благочестива". Именно в этой повести тема об умалении насилия приобретает для Ивана Грозного особую значимость.
Напомним ее краткое содержание. Князь Константин просит своего отца киевского князя Святослава отпустить его в Муром, великий и преславный, со множеством людей живущих в нем, богатством всяким кипящим, реками и рыбой, медом и хлебом, и овощем, чтобы в Муроме господствовать. Отец переживает за него, предупреждая, что в Муроме неверные могут убить или прогнать его. Князь Константин непреклонен и просит поддержки митрополита Киевского. Тогда отец соглашается, встает с престола, целует сына в уста и дает ему благословение.
Князь Константин берет с собой иконы, святые сосуды и книги, и все церковное строение, и бояр, и воевод, и воинов много, и стенобитное оружие, и свою княгиню Ирину, и обоих сыновей своих благоверных князей Михаила и Федора и отправляется всей пешей процессией из Киева в Муром. Впереди себя он посылает сына своего Михаила с немногими людьми, чтобы увещевать неверных в покорности отцу своему. Но безбожные муромские люди заманили князя к себе на совет и убили его, а тело выкинули через городскую стену зверям, псам и птицам на растерзание.
Вскоре подошел князь Константин со своим войском к Мурому и нашел тело сына своего в лесу поверженное. И возопил к Господу Богу со слезами отец великим гласом: осуди горожан муромских и устраши, отдай мне их в руки, Господи, без кровопролитной брани. Но сердце у него болит и забвение на него находит, и меч свой достает из ножен, и призывает рать свою на брань идти, но они его не пускают. Он же настаивает: или пир, или многоцветное питие; или победу сотворю, или сам побежден буду.
Затворились горожане муромские за стенами, испугались, а вскоре прислали с повиновением послов, клятвенно обещались оброки и дани давать. Только креститься не хотели.
Вошел князь Константин в город со своей женой Ириной, сыном Федором, с боярами и с епископом, и со всеми людьми и сел в Муроме государствовать. Стал церкви и храмы строить, украшать их и верою в народе укрепляться. Только не все люди внимали учению Господню, молению верному не поклонялись. Что мне богатство и жизнь моя, грустил князь Константин, если я не могу крестить их в свою веру. Он подолгу размышлял об этом, постоянно молился и пост держал. Он обращался к горожанам с лаской и любовью, и оброки легкие обещал и льготы, чтобы привлечь их к крещению. А иногда муками и разорениями грозил. Они же задумали тайно убить своего благоверного князя или прогнать его. Но провидел об этом Бог. И когда пришли они к князю, руки их дрожали, и слов они сказать не могли - и Бог отвел угрозу неведомою силою. Но в один из дней собрался народ неверный муромский у двора князя с оружием и с дреколами и хотели убить его или выгнать из города. Закрылись верные его бояре и вельможи в храмах, готовясь к отпору. Вышел тогда к народу благоверный князь Константин, держа в руках икону Божьей Матери с предвечным Ее младенцем. И увидели неверные люди икону пресвятой Богородицы, "аки солнце сияющее и лицо святого Константина аки ангельское", испугались сильно и пали на землю, аки мертвые.
Далее в молитве Константина читаем такие строки: "…избави от огня и меча, и напрасной смерти, от нынешней державной скорби и печали, и беды, и нужды…" В этих строках заключен основной мотив повести. Князь в тяжелом "размышлении" и долго колеблется, выбирая решение. То он обращается к горожанам с любовью, пытаясь их наставить на путь божий, а то грозит разорениями и насилием. Он всеми силами старается избежать напрасных смертей. Заканчивается все мирно, в духе и традициях житийной православной литературы с выносом к народу иконы Богородицы.
Князь Константин действует двумя способами - уговорами и принуждением. Мы видим, как он долго молится, прежде чем принять решение. Долго уговаривает. Наконец ему это удается. Но то в повести. В жизни все сложнее. Разорения и насилие - это самый крайний метод борьбы с иноверцами. Оно может быть оправдано только ради "благоугодия" державы.
Похожие отношения Ивана Грозного сложились с Новгородом, в котором процветала латинская ересь жидовствующих. Очередной поход на Новгород Иван Грозный совершает в декабре 1569 г. Он, как и в повести о водворении христианства в Муроме, долго постится, молится, полон раздумий. Он то старается убедить новгородцев отказаться от ереси и присягнуть православию и единству Русской земли, то грозит сурово наказать. Второй вариант оказался наиболее предпочтителен. И к тому были свои основания. С новгородцами постоянно возникали распри, и каждый раз после этого они стремились отделиться от Руси. И все происходило по одной и той же похожей схеме. После очередного погромного похода, казней неугодных, переселения части бояр во внутренние области на какое-то время воцарялся мир и спокойствие. Потом в Новгород и его окрестности наезжали иноземные купцы, воссоздавали свои фактории с постоялыми дворами и торговыми лавками. За ними следом переселялось рядовое иноземное крестьянское население, скупавшее, однако, окрестные имения и земли. За ними шли католические миссионеры с бригадами строителей, которые тут же воздвигали свои кирхи. В них настойчиво заманивали новгородцев. В числе местной знати оказывались влиятельные люди с латинской верой и неожиданно много их сторонников. И вот уже на вече или в Земском собрании они требуют своего посадника и приглашают то литовского, то польского, то немецкого, то шведского, любого. Приглашают с их войском, якобы для защиты от Московии. Если сравнить отношения Руси с Ордой, подобного не наблюдалось. Татары приходили на Русь с грабительскими целями - награбили, пожгли села, взяли в полон сколько могли народа. После них и слезы, и страдания, но они уходили. Они не присоединяли к себе каких-либо земель, не насаждали ислам в русских селениях. Потому про новгородцев говорили: "Они хуже татар". Они одной крови, но ведут себя как предатели единства народа. Традиции общежития и единство веры - то, что хочет разрушить враг. Кто отвергает это или не понимает - тот хуже врага.
О том походе Ивана Грозного в 1569–1570 гг. на Новгород много где и чего говорится. Не следует уподобляться пересказам, отчасти откровенно выдуманным приближенными писателями самого Ивана Грозного, дабы устрашить строптивых новгородцев на будущее. Но и не в умаление, по Ермолаю-Еразму, то есть в оправдание его кровавых жертв, а в поисках истинных причин и действительных последствий стоит говорить. Прошло почти сто лет с того дня, как дед Ивана IV Иван III приказал новгородцам выйти из Ганзейского союза, но западные купцы продолжали селиться по Ладоге и Волхову, в Новгороде и Пскове. Тогда при Иване III перебили всех иностранцев и всех заподозренных в связях с ними. И сейчас огнем и мечом московское войско прошлось по торговому сухопутному пути от Новгорода к Ладоге, выжигая селения немцев и шведов. И в этот раз Иван IV Грозный устроил погром в городе по обвинению в пособничестве еретичеству латинов. Впрочем, его жестокость мало чем отличалась от европейских инквизиторов, боровшихся с ересью в своих государствах. Но там была ересь протестная (протестантская), а здесь это предательская - в интересах варягов.
Глава 4
Лаврентьевская летопись: текстологический анализ. Кто, что и зачем исправлял?
Почему мы обращаемся именно к Лаврентьевской летописи, а не к какой-либо другой? Ответ прост: эта летопись (летописный свод) самая ранняя из всех сохранившихся летописей, известных на сегодня. В ней выделяется часть, которую уже традиционно принято считать еще более древней, записанной в XI–XII вв. Эта часть переведена на современный русский язык. Она опубликована отдельно под названием Повести временных лет. На нее ссылаются, когда пишут об истории Руси. Эта летопись больше всего привлекает историков разных эпох. О ней и больше всего написано. Да и, несомненно, будет написано еще. Но при всем том есть один существенный недостаток: при изучении летописи чаще всего пользуются не оригиналом, а уже переложенным в печатный вариант текстом древнерусского языка с разбивкой предложений, слов по смыслу и установкой знаков препинания. В этом случае печатный вариант несколько отличается от оригинала летописи. Здесь же предлагается провести текстологический анализ копии электронной версии летописи, значительно приближенной к оригиналу.
Сначала несколько слов о самой летописи. Что мы сегодня знаем о Лаврентьевской летописи? То, что она переписана, согласно записи на 172-м листе, монахом
Лаврентием в 1377 г. в Суздале по указанию суздальского князя Дмитрия Константиновича и по благословению епископа Дионисия Владимирского. Хотя есть предположения о написании летописи под руководством Лаврентия в Нижегородском Печерском монастыре. Основанием для таких выводов явилось сходство Лаврентьевской летописи с летописью Печерского летописца, созданного в том же Нижнем Новгороде, в отдельных частях. А также предполагается, что два разных почерка Лаврентьевской летописи свидетельствует о двух монахах-переписчиках.
Еще мы знаем, что первой датой, с которой летопись становится известной, считается 1765 г. Тогда с нее в Новгородской семинарии снимается копия и отправляется в Москву. До этого момента летопись, как оказалось, хранилась в архиве Новгородского Софийского собора. Причиной интереса к летописи, думается, послужило публичное выступление немецкого историка А.Л. Шлёцера (1735–1809) за год до этого. С целью изучения нашей истории Шлёцер жил в России шесть лет с1761по 1767 г. Уже в 1768 г. в Германии под его фамилией появляется книга: "Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)". Как видно из названия, Шлёцер в период до 1765 г. с Лаврентьевской летописью ознакомился. В своих выводах он исходил из положений двух других немецких историков Г.З. Байера (16941738) и Г.Ф. Миллера (1705–1783). Оба работали в Императорской Петербургской академии наук и художеств, куда их пригласили после открытия Академии в 1724 г. И тот и другой активно занимались исследованием вопроса о начале русской государственности. Первый в 1735 г. опубликовал статью "О варягах". Второй выступил в 1749 г. с диссертацией "О происхождении имени и народа российского". Оба ссылались на Несторову летопись, как тогда называлась Повесть временных лет. Статья из летописи о призвании варягов под их пером становится основным доказательством якобы неспособности русского народа к самостоятельности. Главный постулат: дикость русских варваров продолжалась до прихода германцев-варягов во главе со шведским (а шведы - одно из германских племен) князем Рюриком с братьями по приглашению самих новгородцев.
С тех пор всех этих трех немецких историков XVIII в. называют родоначальниками норманнской теории происхождения русской государственности. Хотя не все так однозначно. Например, тот же Шлёцер к легенде о варягах относился крайне критично.
Август Шлёцер свои выводы строил на основе сравнительного анализа. По его наблюдениям, первые листы многих русских временников вырваны. Переделка летописей велась совсем недавно во времена Татищева, в середине XVIII в. Причем переписчики осмеливались переделывать даже заглавия. Но подлинная революция во временниках сделалась около XVI в. Тогда не только в России, но и в Богемии, Польше, Пруссии стали с жаром трудиться, чтобы "пустоту в своих древнейших историях наполнить бреднями, часто противными человеческому рассудку". Тогда же пошла глупая мода и в Германии, пишет немец Шлёцер, выводить свои знатные роды из Италии. Летописи переписывались под новые веяния. Повсюду появлялись Степенные и Разрядные книги. В них князья, бояре, герцоги и проч. раскладывались по степеням знатности и разрядам. Это деление в большинстве своем было условным и субъективным. Дело доходило до полного абсурда. В армии нарушалась военная дисциплина. Подчиненные отказывались выполнять приказы менее родовитых начальников. Тогда Разрядные книги начали сжигать. Но кое-где в дальних монастырях они сохранились, и сейчас их предъявляют публике в качестве исторических свидетельств.
Забавно читать в русской Степенной книге, пишет далее Шлёцер, будто Рурик (так по Шлёцеру) является потомком римского августа в 14-м колене. Сказки про троих братьев и трех сестер слагают во всем мире и особенно в Европе. Рассказ в летописи о призвании братьев Рурика, Синеуса и Трувора является такой же сказкой, какой является библейская сказка о потопе и разделении народов и языков, об основании Киева опять же тремя братьями Кием, Щоком и Хоривом, о приходе апостола Андрея на Киевские горы. Всю "древнейшую историю Руси до смерти Ярослава в 1054 году считаю построенной на сказках и ошибках переписчиков" (Там же. С. 648). Руссы они же и есть норманны, вышедшие некогда, задолго до сказочного Рурика, из Швеции и составившие один народ с новгородцами (словенами) и чудью (финнами). Поэтому в летописи много скандинавских имен и названий. Такой вывод делает в заключение Шлёцер.