Битва за Москву стала решающим этапом борьбы между сталинской фракцией и правыми. На этот раз Сталин решил действовать с помощью "демократии", натравив на Угланова партийные низы, недовольные НЭПом. Орджоникидзе писал Ворошилову: "По всем районам начались перевороты, "стали сбрасывать секретарей районов и громить МК".
16 октября, пока Бухарин был в отпуске, состоялось расширенное бюро Московского комитета партии. Пленум был "расширен" сталинистами. Накануне Политбюро приняло обращение от имени ЦК с резкой критикой примиренчества к правым в Московской организации. На пленум явились члены Политбюро Сталин, Молотов и Каганович. Это не предвещало для руководителей Москвы ничего хорошего. Слово взял директор электрозавода Н. Булганин, который от имени группы членов ЦК и МК заявил, что в Московской организации партии "орудуют правые оппортунисты", которые стремятся свернуть страну на путь капиталистической реставрации. Сам Угланов потворствует правым. Булганина поддержал Каганович. Возмущенный Угланов заявил о своей отставке. Сталин как всегда выступил "примирителем", не согласился с Булганиным в том, что Угланов - правый. Он виновен лишь в примиренчестве с правыми, и этот вопрос нужно обсудить на пленуме МК.
18–19 октября состоялся пленум МК и Московской контрольной комиссии Организация была подвергнута чистке, из МК вывели заведующего отделом агитации и пропаганды Н. Мандельштама и секретарей райкомов М. Рютина и М. Пеньковского. На конференции досталось и Бухарину за его статью "Заметки экономиста". Рыков и Томский не предприняли серьезных усилий, чтобы защитить своих союзников. 27 ноября сам Угланов "по просьбе партийного актива" был снят с поста и заменен Молотовым. Московская организация перешла под контроль Сталина.
Это была важная победа перед ноябрьским пленумом ЦК, где обсуждался вопрос о хозяйственных планах и правом уклоне. Вернувшись из отпуска, Бухарин шесть часов ругался со Сталиным, но в конце концов "сказал, что он не хочет драться, ибо драка вредна для партии, хотя для драки все уже готово. Если драка начнется, то вы нас объявите отщепенцами от ленинизма, а мы вас - организаторами голода". Обвинение Бухарина оказалось верным, но воли к проведению своей линии у него не было. Три правых члена Политбюро, Бухарин, Рыков и Томский подали в отставку в знак протеста против проводимой большинством кадровой чистки. Они утверждали, что в таких условиях просто невозможно работать. Сталин успокаивал и в то же время убеждал, метод отставок - не большевистский. Нельзя шантажировать товарищей отставкой. Надо решить дело по - хорошему. Орджоникидзе, не понимавший принципиальность разногласий между Сталиным и Бухариным, пытался "сделать все возможное, чтобы их помирить". В результате Рыков и Томский взяли заявления назад. Открытая дискуссия между сторонниками Сталина и правыми не развернулась. Бухарин, не взявший заявление об отставке назад, счел за лучшее уклониться от участия в пленуме, но написал проект резолюции, который лег в основу проекта Политбюро. Как мы уже видели, в своем проекте Бухарин и поддержавший его Рыков выступали за форсированные темпы индустриализации. Проект лишь предлагает "сузить фронт" строительства тяжелой промышленности (уменьшить количество планируемых заводов), чтобы сэкономить средства и время строительства. Но уже в проекте эта экономия сводится на нет, так как предлагается обратить особое внимание и на черную металлургию, и на сельскохозяйственное машиностроение, и о текстиле не забыть. Фронт снова расширяется, а при обсуждении на пленуме, когда руководители ведомств и регионов стали лоббировать "свои" стройки, об экономии стало говорить и вовсе невозможно. Ведь каждый делегат держал в голове: чем выше темпы роста, тем легче "пробить" свой проект, а при экономии - все "зарежут", отложат на неопределенный срок. Ведомственные интересы, ажиотаж великих строек и связанного с ним почета, экономической власти и мощи - определяли настроение партийной элиты в это время.
На ноябрьском пленуме доклады о хозяйственных задачах читали сразу три человека: председатель Совнаркома А. Рыков, председатель Госплана М. Кржижановский и председатель ВСНХ В. Куйбышев. Резких различий между докладами не было, но сам факт выдвижения трех содокладчиков подтверждал - в большевистской олигархии идет борьба.
Рыков доказывал, что уровень промышленного производства впервые превзошел уровень сельскохозяйственного (он не учитывал завышенные цены на промышленную продукцию и продукты, производимые и потреблявшиеся самими крестьянами). По Рыкову страна превращалась в индустриально - аграрную, и по плану промышленное производство должно за год возрасти еще на пятую часть. Успехи велики, и эти темпы роста вполне достаточны. Но, несмотря на столь радостную перспективу, положение остается тяжелым - хлеба не хватает, и при этом из - за того, что его отбирают у крестьян, в городе хлеб дешевле, чем в деревне. Крестьяне не хотят работать на таких условиях, и уровень сбора хлеба не достигает планки 1913 г. Падает количество посевных площадей на душу населения. Виноват неурожай, чрезвычайные методы и общая отсталость сельского хозяйства. Рыков признает, что раздробленное малопродуктивное крестьянское хозяйство тормозит развитие промышленности, но все равно считает, что "продовольственно - сырьевой базой на ближайшие годы все - таки останется хозяйство индивидуального типа". Сталин счел за лучшее пока не оспаривать эту привычную для партийцев мысль. Свою "революцию сверху" - массовый сгон крестьян в колхозы, он приберег до следующего года.
Выступление Сталина было "гвоздем" пленума. Он выдержал речь в примирительном тоне, одобрительно ссылался на Рыкова, подчеркивал единство в Политбюро и Совнаркоме. Но при этом, ссылаясь на Петра I и Ленина, Сталин убеждал, что необходимо срочно "догнать и перегнать передовые капиталистические страны в технико - экономическом отношении", чтобы снять угрозу экономической зависимости от них.
Конфликт в Политбюро снова не вырвался на авансцену пленума. Рыкова критиковали чуть больше, чем других докладчиков, но достаточно корректно. В некоторых вопросах его поддерживали и "не правые" руководители. Так, руководитель украинской компартии С. Косиор считал, что Рыков "сгущает краски" и "пужает", характеризуя экономическое положение, а глава правительства Украины В. Чубарь, напротив, был готов попасть в эту же категорию "пужателей", рассказывая об Украине. Особенно жестко за Рыкова заступается Сталин: "Что касается тов. Серебровского, обвинявшего здесь тов. Рыкова в мандельштамовщине, то позвольте заявить, что из этой критики, по - моему, ничего кроме чепухи, не получилось" (Н. Н. Мандельштам - только что снятый с должности завотделом агитации и пропаганды МК ВКП(б), призывавший не бояться самого слова "уклон" и более свободно обсуждать вставшие перед партией проблемы).
Рыков еще ведет себя как один из хозяев партии, берет под защиту от обвинений в "правом уклоне" московскую организацию (там только "примиренчество", с этим и Сталин согласен), от обвинений во фракционной работе - Фрумкина (он ошибается, но хороший специалист, не надо его увольнять). Рыков уверенно отражает нападения. Он использует рассуждение критиковавшего его Косиора о нарастании классовой борьбы, чтобы подвергнуть критике сталинский тезис о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму (не называя автора). Показывая, что "чем дальше мы строим социализм, тем меньше классовая база у сторонников капиталистической реставрации", Рыков подводит мысль Косиора, (а на самом деле Сталина) под троцкизм. "Косиор в троцкисты попал", - выкрикнул кто - то из зала, на что Рыков тоном победителя отвечает: "Я Косиора достаточно хорошо знаю, чтобы мог хоть сколько - нибудь подозревать его в том, что он попал в троцкисты. Нам в своей среде нельзя из - за отдельных ошибок в формулировках воссоздавать сразу целую идеологию… Здесь вовсе нельзя пользоваться тем методом, который применяется в области естественных наук, когда по одной кости восстанавливается целое животное… И во всяком случае это не та кость, по которой можно восстановить всего тов. Косиора. (Смех)". В то время по этому диалогу, как "по кости", еще можно было восстановить скрытую полемику между сторонниками социально - политического компромисса (классовая борьба будет затихать, не нужно придираться к отдельным формулировкам) и массой партийных чиновников, готовой к новому витку борьбы. Партийные аппаратчики не очень разбирались в экономике и потому были настроены оптимистично. Но когда оптимизм не оправдается, предсказанная "классовая борьба" разразится с невиданной силой и поглотит и кости тов. Рыкова, и кости тов. Косиора.
На пленуме и сторонники Сталина еще позволяли себе шутить по поводу "правого уклона". Куйбышев говорил: "Думаю, что то обстоятельство, что я выступаю в защиту текстильной промышленности, вы не поймете как отклонение от линии на индустриализацию страны". Его перебивает А. Смирнов: "Погубишь свою репутацию". Впрочем, выступление "в защиту" сводится к тому, что объем капитальных вложений в текстильную промышленность явно недостаточный, но денег на ее реконструкцию нет: "Я не могу предложить уменьшить металлургию, химию или топливо…"
Пленум утвердил напряженный бюджет, который должен был вырасти на 20 % при росте национального дохода только на 10 %. Темпы индустриального строительства должны были быть сохранены (речь не шла об их быстром росте). Резолюция пленума ставила задачу "борьбы на два фронта - как против правого, откровенно оппортунистического уклона, так и против социал - демократического, троцкистского, "левого", т. е. по существу тоже правого, но прикрывающегося левой фразой, уклона от ленинской линии".
Резолюция, как казалось, свидетельствовала о компромиссе между Сталиным и правыми. Но ситуация не терпела компромиссов, должен был быть выбран или один путь развития страны, или другой. И Сталин продолжил наступление на своих противников. На этот раз удар был нанесен по руководству профсоюзов, по Томскому. Томский был главой профсоюзной бюрократии, которая в годы НЭПа видела свой ведомственный долг в том, чтобы защищать рабочих против излишней нагрузки со стороны других ведомств. Томский выступал против кампании роста производительности труда даже при Дзержинском, и планы индустриального рывка, требовавшие от рабочих работы в экстремальных условиях, за пределами человеческих сил, вызывали у Томского опасения и несогласие. Сталину не нужен был такой "голос рабочего класса" в руководстве, профсоюзы должны были превратиться из защитников трудящихся в организаторов трудовых подвигов.
На VIII съезде Всесоюзного Центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) был повторен сценарий, опробованный в Московской организации. Стали выступать "товарищи с мест", которые критиковали "оторвавшуюся от масс" профсоюзную верхушку. Томский воспринял это как дискредитацию руководства профсоюзов, но нанести удар по хулителям не мог - их правоту "во многом" признали члены Политбюро. Сталин добился избрания в ВЦСПС Лазаря Кагановича, который, по выражению Бухарина стал играть "роль руководителя в руководстве". Но избрать Кагановича на место Томского так и не удалось, популярностью в профсоюзах он не пользовался. Томский в знак протеста против "двоевластия" в ВСЦСПС снова подал в отставку 23 декабря. 10 января 1929 г. она была отклонена, но Томский, как и Бухарин, настаивал.
Сталин, изо дня в день наращивавший свои позиции, все еще не был уверен, что открытое, публичное столкновение принесет победу именно ему. Не дрогнет ли ЦК под действием речей Бухарина и Рыкова - все - таки официально самого компетентного в экономике человека. Поэтому, по словам Бухарина, после ноябрьского пленума "были созданы две "линии": одна - словесные резолюции, другая - это то, что проводилось на деле". Компромиссные резолюции не выполнялись, Сталин готовил индустриальный рывок. Бухарин же продолжил иносказательную критику Сталина, напомнив ему о ленинском "завещании". Свой доклад на траурном заседании 21 января 1929 г. по поводу пятой годовщины со дня смерти Ленина Бухарин так и назвал - "Политическое завещание Ленина". Обобщая последние статьи Ленина (о его письме к съезду открыто речь не шла), Бухарин напоминает, что именно Ленин заложил основы стратегии, которую теперь отстаивает Бухарин. Необходимо "зацепить "наше дело" за частные интересы крестьянина", а не наносить удары по этим интересам. Имея в виду сталинские планы, Бухарин цитирует Ленина: "Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно - быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д."
Для Сталина Бухарин оставался опасным идеологическим противником. Против него нужен был сильный козырь, и тут Сталину помогли троцкисты, которые распространили запись разговора Бухарина с Каменевым. 27 января Каменев подтвердил, что это именно его запись. Бухарин был уличен в тяжком партийном преступлении - попытках создать фракционный блок против Сталина. При этом гласности были преданы его резкие высказывания о Сталине и других членах Политбюро "за глаза", что выглядело очень некрасиво.
От Бухарина потребовали объяснений. 30 января 1929 г. он зачитал на заседании ЦКК свое заявление, в котором назвал запись Каменева с комментариями троцкистов "гнусной и провокационной прокламацией". Однако ему пришлось признать не только сам факт встречи, но и подлинность зафиксированных Каменевым слов. Бухарин утверждал, что эти фразы вырваны из контекста, и поэтому их смысл искажен. Он признал встречу с Каменевым ошибкой и отверг обвинения во фракционной деятельности: "У меня нет разногласий с парией, т. е. с ее коллективной мыслью и волей, выраженных в официальных партийных резолюциях". Такие же заявления в свое время делали и левые оппозиционеры. Но в устах Бухарина эта фраза была опасней. Ведь он был одним из авторов постановлений XV съезда и пленумов ЦК. Поэтому Бухарин мог толковать их ничем не хуже, чем Сталин.
Бухарин перешел в контрнаступление, в свою очередь обвиняя Сталина в дезорганизации работы подведомственных правым организаций: "Картина яркая: в Правде - два политкома, в ВЦСПС - двоецентрие, в Коминтерне - предварительная политическая дискредитация… Документ - вернее, его рассылка и т. д. - уничтожает все и всяческие сомнения и колебания. В то же время трудности, стоящие перед страной, настолько велики, что прямым преступлением является трата времени и сил на внутреннюю верхушечную борьбу. Никто не загонит меня на путь фракционной борьбы, какие бы усилия ни прилагались к этому".
Однако обсуждение документа Каменева и заявления Бухарина складывалось не в пользу правых. Многие лидеры партии были чисто по - человечески обижены. Так, Орджоникидзе, прочитав в документе слова о себе, говорил: "Как неприлично, как некрасиво лгать на товарищей".
Для изучения троцкистской прокламации была создана комиссия ЦКК, в которую включили и Бухарина. Но на заседание комиссии его не позвали, а предложили внести свои поправки в подготовленный Сталиным проект решения по этому делу. Встреча Бухарина и Каменева была названа "фракционными переговорами", что считалось большим прегрешением перед партией. Бухарин не соглашался с этим, тем более, что "проект резолюции неоднократно ставит рядом т. Сталина и партию как равновеликие величины, или же прямо заменяет тов. Сталина Центральным Комитетом, а ЦК - тов. Сталиным. На этом "смешении" строится обвинение тов. Бухарина в нападении на ЦК", - говорилось в обращении Бухарина, Рыкова и Томского 9 февраля. Действительно, Бухарин критикует Сталина, а не Политбюро и ЦК, решения которых вырабатывались при их участии.
В заявлении 9 февраля трое правых членов Политбюро не ограничились защитой Бухарина, а критиковали Сталина за то, что он "протаскивает лозунг дани", что приведет к новым трудностям в заготовках хлеба. Выступая против отсечения несогласных с большинством от руководства, трое правых призывали к примирению.
Резолюция ЦКК осудила поведение Бухарина "как акт фракционный" и "противоречащий к тому же элементарным требованиям добросовестности и простой порядочности". Резолюция утверждала, что "т. Бухарин сползает на позицию т. Фрумкина", то есть становится правым оппортунистом. Призывы Бухарина к внутрипартийной демократии неотличимы от программы Троцкого, а протесты против контроля за работой правых со стороны ЦК ведут к превращению партии в "бесформенный конгломерат, состоящий из феодальных княжеств, в числе которых мы имели бы княжество "Правда", княжество ВЦСПС, княжество секретариат ИККИ, княжество НКПС, княжество ВСНХ и т. д. и т. п. Это означало бы распад единой партии и торжество "партийного феодализма"".
Со времен грузинского дела 1922 г. и сплоченного выступления ленинградской организации в 1925 г. Сталин не забывал об опасности формирования в партии кланов, автономных от руководящего центра. Тревожила его и реакция общества на разоблачение Бухарина. Его идеи, даже в искаженном пересказе, могли вызвать массовое сочувствие. Резолюция ЦКК осталась секретной. Но в своих публичных выступлениях лидеры большинства уже довольно грубо "проходились" по Бухарину. Прочитав речь Ворошилова в Ленинграде, Сталин писал ему, добродушно пародируя это выступление: "Мировой вождь, едри его мать. Читал твой доклад - попало всем, мать их туда… Хороший, принципиальный доклад. Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице".