Стратегия развития отношений Российской Федерации с Европейским союзом на среднесрочную перспективу (2000–2010) была представлена председателем российского правительства и одновременно официальным преемником Бориса Ельцина Владимиром Путиным на саммите Россия – ЕС в Хельсинки в октябре 1999 года. Среднесрочная стратегия России была спокойно воспринята в Брюсселе и получила критическую оценку со стороны части европейского экспертного сообщества как "требовательный и раздраженный ответ" на Общую стратегию ЕС, принятую летом того же года, которую в Москве в свою очередь расценили как документ "снисходительный и высокомерный".
Вместе с тем именно Среднесрочная стратегия стала первым масштабным внешнеполитическим документом после смены власти в Москве. Хотя она появилась на свет осенью 1999 года, т. е. за несколько месяцев до прихода нового Президента РФ в Кремль и более чем за полтора года до его так называемой внешнеполитической революции, последовавшей за событиями 11 сентября 2001 года, можно предположить, что уже в тот период (лето – осень 1999-го) российские политические и экономические элиты подходили к признанию необходимости выхода страны из состояния внешнеполитической полуизоляции, к которой ее привел конфронтационный стиль второй половины 1990-х годов. Вполне оправданные в долгосрочной стратегической перспективе действия российской дипломатии того периода, как мы уже отмечали, опередили свое время и не вполне сочетались с ограниченными финансовыми и экономическими ресурсами.
Свидетельством тенденции к снижению возникшей в отношениях с Западом напряженности стала поездка Владимира Путина на саммит Россия – ЕС в Хельсинки. Заметим, что в тот исторический период на фоне частичного замораживания отношений с США, связанного с конфликтом вокруг бывшей Югославии и сменой администрации в Белом доме, именно европейское направление выглядело наиболее уместным полем для отстраивания сильно пошатнувшихся отношений России с Западом. Поэтому Среднесрочная стратегия стала первым (из немногих) официальным документом, отражающим неудовлетворенность российских элит результатами второй половины 1990-х годов, и содержала основные признаки нового внешнеполитического консенсуса на период "после Ельцина". Именно в таком смысле она и должна рассматриваться.
Политика России по отношению к Европейскому союзу была в 1999–2002 годах основана на двух опорах. Первая из них – общая внешнеполитическая стратегия Президента РФ Владимира Путина и его администрации, нацеленная на сближение с Западом для ускоренной модернизации экономики и достижения относительно устойчивой конкурентоспособности. Такой подход стал отражением сформировавшегося у российской политической элиты представления о компромиссе между стремлением сохранить за страной подобие сверхдержавного статуса и более адекватным восприятием зависимости внешней политики от реального экономического веса. В предшествующий путинскому период расхождения между представлениями российской верхушки о себе и тем, что о ней думали на Западе, неоднократно приводили к политической конфронтации. Примерами могут служить конфликты по поводу расширения НАТО и политики альянса на Балканах. Политика Владимира Путина на раннем этапе была направлена на смягчение этой напряженности при сохранении базовой установки на приоритетность только начавших восстанавливаться суверенных прав Москвы.
Вторая опора – это политическая экономия российского капитализма по состоянию на конец 1990-х годов. За десять лет реформ сформировался определенный внутренний баланс экономических и политических сил и интересов. Российские экономические и политические игроки еще не были конкурентоспособными на международной арене. Вместе с тем они, действуя через правительство и парламент, вполне были готовы оказывать влияние на формирование национальной внешней политики или, к примеру, на развитие инвестиционного климата.
Последнее было наиболее важно в отношениях между Россией и ЕС как в первую очередь экономическим игроком. В этой связи исключительно внутренние решения российского правительства или парламента зачастую играли роль дружественных или недружественных шагов в отношении Европейского союза. Спору нет, экономические вопросы занимают видное место и в отношениях нашей страны с другими партнерами. Но именно во внешнеполитической повестке дня ЕС они на несколько порядков важнее военных или чисто политических.
Описанный фундамент национальной внешней политики, в нашем случае по отношению к Европе, отражает и особенности политической системы, установившейся в России на рубеже XX и XXI веков. Для такой системы было характерно сближение государства, принимающего политические решения, и бизнеса, отстаивающего свои коммерческие интересы. На тот период и государство, и бизнес в РФ были заинтересованы в поддержании максимально дружественных отношений с Западом, который рассматривался ими как единственный источник технологий и инвестиций, а также стабильный потребитель основного экспортного продукта России – природных энергоресурсов. Вместе с тем государство не было заинтересовано в дальнейшем сокращении своих суверенных прав, а бизнес – в заметном усилении конкуренции со стороны европейских коллег.
Российская Среднесрочная стратегия отражала процесс формирования нового консенсусного видения национальной внешней политики российскими политическими и экономическими элитами. Этот консенсус сформировался в конце ельцинского периода и, с некоторыми коррективами, определял практику внешней политики Президента РФ Владимира Путина с 1999 по 2003 год. Часть консенсуса – и политика России в отношении Европейского союза.
Среднесрочная стратегия отражает существенные элементы общей неопределенности, присущей политике Кремля, который в тот период стремился сочетать режим "управляемой демократии" внутри страны и сближение с Западом в военнополитической и экономической областях. Уже тогда такая политика не подразумевала ограничения суверенных прав России на международной арене, что стало бы неминуемым последствием экономической интеграции с Европейским союзом.
Также на программных документах по отношениям с Евросоюзом отразилось видение российскими правящими кругами европейских интеграционных процессов и места России в Европе. У российских элит 1999–2002 годов по-прежнему отсутствовало адекватное представление о характере европейской интеграции и роли Европейского союза, а также о вероятных последствиях его эволюции для России. Москва также недооценивала стратегические последствия сближения с ЕС по формуле "объединения всего, кроме институтов", на которой основаны как действующее уже Соглашение о партнерстве и сотрудничестве, так и планировавшееся Общее европейское экономическое пространство (ОЕЭП). Признавая на практике возможность дальнейшего сближения российского законодательства с европейским, Москва вполне серьезно рассчитывала при этом сохранить за собой весь комплекс своих суверенных прав.
Важной практической целью Среднесрочной стратегии было продемонстрировать Европейскому союзу отношение Москвы к целому спектру проблем взаимного интереса. И, наконец, что стало наилучшей иллюстрацией стремительного движения России и ЕС к ситуации "игры с нулевой сумой", эта стратегия была документом, совершенно не сопрягаемым со своим европейским "аналогом" – Общей стратегией ЕС от 4 июля 1999 года. Их объединяли только ориентация на существующее Соглашение о партнерстве и сотрудничестве от 1994 года как признанную программу сближения на среднесрочный период.
Что наиболее важно: несмотря на формально-бюрократические и политические причины появления данных деклараций, именно так называемые стратегии впервые недвусмысленно указали на действительные, и весьма прагматичные, интересы сторон, зафиксировав тем самым отсутствие какого-либо прогресса по части их сближения за прошедшие с подписания СПС пять лет. Более того, в этих стратегиях наиболее наглядно проявилось отсутствие у России и Евросоюза элементарного общего языка, на котором мог бы вестись устойчивый диалог.
Хотя не менее очевидными стали к началу 2000-х годов и сферы четкого пересечения интересов сторон, растущая взаимозависимость в вопросах политического и, что наиболее важно, экономического характера, политическая готовность партнеров использовать и совершенствовать уже сформированные совместные институты сотрудничества. По меткому выражению британского дипломата и историка Дэвида Гована:
"За первые несколько лет формализованных отношений – 1994–1999 годы – Россия и Европейский союз не научились говорить на одном языке, но, по крайней мере, ведут разговор, находясь в одной комнате".
В исторический период 1999–2003 годов в отношениях России и стран ЕС сформировался прочный фундамент экономических связей. Несмотря на то что торгово-экономические отношения имели заметно асимметричный характер, сам факт пребывания России в списке трех крупнейших внешнеторговых партнеров ЕС стал аксиомой. По состоянию на 2007 год доля ЕС в российской внешней торговле приблизилась к 53 %, а объем российского экспорта в страны Евросоюза только за период 2000–2006 годов вырос в два раза и достиг 140 млрд. евро. Объемы прямых иностранных инвестиций, идущих в Россию из стран ЕС, выросли в период 2001–2005 годов с 2,5 млрд. евро до 9 миллиардов. Существенно выросли за рассматриваемые 16 лет и гуманитарные контакты.
Вместе с тем такое расширение торгово-экономических отношений все чаще сталкивалось с важным структурным противоречием. Несмотря на попытки стран – членов ЕС выработать единую позицию, в политической сфере влияние процессов европеизации не могло быть значительным в силу сохранения суверенных прав отдельных стран – членов ЕС. В тех же сферах, таких как "общая" внешняя политика или политика в сфере юстиции и внутренних дел, где институты ЕС уже действовали, но страны все еще играли полностью определяющую роль, Евросоюзу становилось все труднее находить общий язык с внешними партнерами.
Вместе с тем в области экономики, то есть там, где Европа выступала в качестве более-менее единого игрока, отношения с Россией практически неизменно характеризуются устойчивой позитивной динамикой. Более того, значительный уровень доли ЕС в российском внешнеторговом обороте и объективная привлекательность расширения экономического партнерства именно с Европой позволяли уже к началу 2000-х годов ставить вопрос о необходимости реформирования существующей с 1994 года политико-правовой базы отношений.
Эта реформа договорной базы должна была отразить фактическое сближение партнеров и их стремление к постепенному формированию единого рынка. Однако в силу уже упоминавшихся внутренних ограничителей, как только Евросоюз пересекался с Россией по тем вопросам, где национальные правительства играли большую роль, конфликт становился неизбежным. Оставалось только дождаться появления конкретного повода.
Более того, возвращаясь к тезису Дэвида Гована, можно, однако, предположить, что именно все более активная жизнедеятельность двух организмов, не способных выработать общий язык, в рамках одного очерченного пространства – политической и экономической комнаты – ведет к нарастанию числа взаимных претензий и конфликтов. Факт вынужденного взаимодействия в чисто практических вопросах – экология, транспорт, энергетика и ряд других – при сохранении у каждого из партнеров собственного образа мыслей, политического словаря и манеры действовать на международной политической и экономической арене сам по себе становится чрезвычайно взрывоопасным.
Экономика и энергетика
Период некоторого "торможения" в отношениях России и ЕС завершился в 2001 году, когда террористический удар 11 сентября по США закрыл югославскую, равно как и большинство прочих, тему в отношениях Россия – Запад. В нашей стране к тому времени стабилизировалась экономическая ситуация. Европейский союз закончил "обживаться" в новой политико-правовой упаковке Маастрихта и сделал решительный поворот к самому масштабному в своей истории расширению, которое не только изменило физические размеры ЕС, но и, как стало очевидно несколько лет спустя, отложило осуществление мечты о федеральной Европе на неопределенную перспективу. Именно в тот момент партнерами была сделана последняя попытка заявить об общности ценностей и взглядов на основные вопросы сотрудничества и принципы развития своих политической и экономической систем.
Эта попытка, выразившаяся в заявлениях о "европейском выборе России", с одной стороны, и подтверждении нормативного подхода к содержанию отношений – с другой, была, по всей вероятности, запоздавшей. Если предположить, что кризис развития ЕС начался в действительности в 1997 году, когда Амстердамским договором была введена статья 11а, разрешившая отдельным странам или группам государств ЕС инициировать проекты политического и экономического характера без участия всех стран – членов Евросоюза, то в 1999 году эрозия внешнеполитического механизма ЕС уже приобрела необратимый характер. Она проявлялась в повышении градуса дискуссии на саммитах, формировании региональных группировок, а во внешнеполитическом измерении – в расколе ЕС по отношению к главным партнерам на международной арене: России (все большая самостоятельность отдельных стран-членов) и США (война в Ираке и неудачная попытка отдельных государств мобилизовать ЕС против США).
Очередным знаковым событием стал саммит ЕС в Ницце (декабрь 2000 года), на котором усиление роли сугубо национальных приоритетов стран-членов стало особенно заметным. Именно поэтому думается, что основные долговременные тенденции как внутреннего развития ЕС, так и отношений Россия – Евросоюз были заложены именно между 2000 и 2002 годами, т. е. накануне решительных перемен в российской политике, ставших очевидными осенью 2003 года, и внутриевропейского "взрыва" летом 2005-го.
Стоит также обратить внимание на то, что основные направления практических отношений, имеющих дело с бюрократическими инструкциями и планами работ, а не с геополитическими конфликтами, были заложены именно в относительно спокойный период 1999–2003 годов. Не случайно то, что и после ряда острых политических конфликтов 2006–2008 годов сотрудничество российской и европейской бюрократий остается конструктивным и в целом направленным на интеграцию России в объединенную Европу вне зависимости от того, каких реальных политических уступок или ограничений суверенных прав это потребует от нашей страны.
Символом этой магистральной дороги, сдвинуть с которой партнеров пока не смогли никакие обстоятельства, стала идея Общего европейского экономического пространства, впервые предложенная бывшим президентом Франции Жаком Шираком во второй половине 2000 года. Окончательно идея оформилась к лету 2001-го и нашла отражение в совместном заявлении брюссельского саммита Россия – Евросоюз (3 октября 2001 года). В тот же день в речи комиссара ЕС по внешним связям Кристофера Паттена прозвучала следующая фраза:
"Никто не требует от России привести свое законодательство в соответствие с нормами Евросоюза, но деятельность российских фирм на европейском пространстве значительно упростится, если правовые рамки будут общими".
Чуть ранее, на саммите Россия – ЕС в Париже (30 октября 2000 года), сторонами был инициирован Энергетический диалог, направленный на то, чтобы "рассматривать все представляющие общий интерес вопросы, относящиеся к данной области, включая развитие сотрудничества в сфере энергосбережения и рационализации производственных и транспортных инфраструктур, возможности для европейских инвестиций, а также отношения между странами-производителями и странами-потребителями". Кроме всего прочего, Энергетический диалог, как согласились обе стороны, в качестве важного элемента включал
"... предполагаемую ратификацию Россией Договора к Энергетической хартии, а также улучшение инвестиционного климата".
Объективно оценивая этот процесс, российские наблюдатели сходятся во мнении, что основной причиной его затруднений стала сложная внутренняя ситуация в самом Европейском союзе. Вопросы энергетических отношений с такими крупными партнерами, как Россия, несмотря на свою важность для выживаемости европейской экономики, стали предметом не только торга по линии Москва – Европа, но и жесточайших дебатов между Брюсселем и европейскими столицами. Органы ЕС, и в первую очередь Европейская комиссия, всегда стремились к расширению своих возможностей за счет приобретения новых компетенций.
Особенно в таких важных областях, как энергетика. Неудивительно поэтому, что условия сотрудничества, которые могла предложить России европейская сторона, отражали, пожалуй, все предпочтения, кроме российских. И уж точно европейским чиновникам не приходило в голову привлечь к работе над основополагающими документами своих коллег из Москвы и российских компаний.
Подход Евросоюза к энергетическому сотрудничеству оформился уже в начале 1990-х годов, на момент подписания Энергетической хартии и договора к ней. В то время энергетическое законодательство внутри Европейского союза только формировалось, поэтому Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Евросоюзом просто содержало отсылку на Договор к Энергетической хартии как на основу отношений в энергетике. Так, согласно параграфу 1 статьи 65 СПС,
"Сотрудничество осуществляется на основе принципов рыночной экономики и европейской Энергетической хартии на основании постепенной интеграции энергетических рынков в Европе".
А статья 105 СПС, подтверждая это, вновь прямо отсылала к положениям Энергетической хартии. Сама хартия и договор к ней создавались при непосредственном участии Европейской комиссии. Это было обусловлено как наличием компетенций у Европейского сообщества в вопросах торговли и транзита, так и, следовательно, необходимостью вовлечения Еврокомиссии в переговорный процесс. Кроме того, последняя должна была обеспечить, чтобы взаимоотношения в области торговли, инвестиций и транзита не противоречили начинавшейся тогда либерализации энергетических рынков стран – членов ЕС.
Поскольку развитие рынка ЕС стало выходить за пределы того, что было сформулировано в Договоре к Энергетической хартии, а Россия не торопилась его ратифицировать, Европейский союз стал постепенно прописывать новые условия сотрудничества в области энергетики. Речь уже шла о том, чтобы Москва постепенно сближала свое законодательство в энергетической сфере с европейским.
Татьяна Романова из Санкт-Петербургского университета пишет в этой связи, что постепенно