Между тем избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР совсем не было указанием на легализацию генетики и конец репрессий. Все понимали, что окончательный выбор из возможных кандидатов на пост президента АН СССР принадлежал Сталину. Это подтверждают и недавно опубликованные архивные документы. Выбрав именно С. И. Вавилова из списка 22 возможных кандидатов на этот пост (с характеристикой на каждого, составленной Наркоматом государственной безопасности - НКГБ), отправленного в Кремль 7 июля 1945 года, Сталин прежде всего хотел показать, что лично он к аресту Н. И. Вавилова не имеет никакого отношения. Он отводил от себя вину за гибель великого ученого, огромный международный престиж которого стал ясен ему только сейчас. Характеристика Сергея Вавилова, составленная в НКГБ, не давала Сталину других поводов для отвода, кроме арестованного и погибшего в тюрьме брата, НКГБ констатировал, что Сергей Вавилов "политически настроен лояльно". Отмечался также его огромный научный авторитет и организаторские способности. "В обращении прост, в быту скромен", - добавляли авторы характеристики, подписанной начальником 2-го Управления НКГБ генерал-лейтенантом Н. Ф. Федотовым. Копии этих характеристик были посланы также Молотову и Маленкову. Другим крупным ученым, возможным кандидатам на пост президента АН СССР, не столь повезло в оценке их личных качеств Наркоматом госбезопасности. Вице-президент АН Иван Бардин "в быту с учеными не общается вследствие чрезмерной жадности его жены". Академик Александр Заварицкий "по характеру сварлив, ведет замкнутый образ жизни". Академик-математик Иван Виноградов "нелюдим, не эрудирован в других областях наук… холостяк, употребляет в значительных дозах алкоголь". Даже Игорь Курчатов, любимец Сталина, был не без греха: "По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат". Но в секретных атомных проектах эти недостатки становились, конечно, добродетелью.
Государственная псевдонаука
Лето 1948 года я, тогда еще студент ТСХА, проводил в Крыму, выполняя в Никитском ботаническом саду возле Ялты дипломную научную работу. За сессией ВАСХНИЛ я следил по публикациям в "Правде". Я был рад увидеть, что мой научный руководитель академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский, заведовавший тогда кафедрой ботаники в ТСХА, выступил 3 августа с очень яркой и ироничной речью, критиковавшей основные теории Лысенко. Но на заключительном заседании сессии, после сообщения Лысенко о том, что его доклад одобрен ЦК ВКП(б), Жуковский выступил с покаяниями и самокритикой. Организаторам сессии нужны были не только побежденные, но и раскаявшиеся, признавшие свои ошибки. В середине августа П. М. Жуковский приехал в Никитский ботанический сад, где он руководил некоторыми проектами, чтобы отдохнуть от всего пережитого. "Я заключил с Лысенко "Брестский мир"", - сказал он мне сразу, как только мы остались наедине.
Когда я вернулся в Москву к 1 октября, разгром генетики по всей стране был уже закончен. Все критики Лысенко были уволены со своих постов. Лысенко и его главный штаб, наделенный чрезвычайными полномочиями, работали без отпуска. В октябре началась уже цепная реакция. По примеру сессии ВАСХНИЛ, псевдонаучные концепции и течения захватывали ведущие позиции и в других областях знания (в физиологии, микробиологии, химии, кибернетике), отбрасывая их на десятки лет назад. "Брестский мир" с Лысенко продолжался слишком долго, до 1965–1966 годов. Отрицательные практические последствия этого многолетнего господства псевдонауки в СССР распространились на еще больший срок. Полного "преодоления последствий" нет и до настоящего времени, так как снизившийся авторитет науки, запоздание с развитием биотехнологии и гипертрофия чересчур дорогих комплексных разработок в области атомной физики и космоса сделали российскую науку слишком зависимой от государственной казны. Наука не стала в СССР главным двигателем технического и экономического прогресса. Наука все время "возрождалась", а развитие техники и экономики шло в основном путем копирования того, что уже было достигнуто в других странах.
Николай Вавилов был полностью реабилитирован в 1956 году и посмертно восстановлен в списках академиков. После ареста в 1940 году он, как оказалось, был исключен из Академии наук и вычеркнут даже из списка бывших академиков. Его брат Сергей Вавилов умер от инфаркта в 1951 году. Юрий Жданов, ставший в 1950 году отцом внучки Сталина Кати, сохранил свой пост в ЦК ВКП(б) до конца 1953 года и активно участвовал во всех погромных кампаниях, нанося советской науке огромный вред. Лысенко умер в 1976 году. Он до конца жизни оставался действительным членом Академии наук СССР и научным руководителем Экспериментальной станции академии в Горках Ленинских, где продолжались исследования по переделке наследственности растений и животных условиями среды.
Сталин и языкознание (эпизод из истории советской науки)
Репрессии среди ученых, гибель важных научных школ, выдвижение карьеристов, фанатичных догматиков или шарлатанов - этим чаще всего кончалось вмешательство Сталина в научные дискуссии. Но нет правил без исключений. Таким исключением стало учение о языке.
Языкознание, или лингвистика, не считалось у нас одной из ведущих наук; оно преподавалось на немногих факультетах, и число ученых-языковедов никогда не было особенно велико. Тем не менее и в этой науке с конца 1920-х годов кипели страсти и шла борьба, которую трудно назвать джентльменской. Утверждалась губительная для науки иерархия власти и влияния, при которой каждая из наук должна была иметь лишь одного бесспорного лидера. В языкознании на эту роль претендовал Николай Яковлевич Марр со своим "новым учением о языке".
Н. Я. Марр, наполовину шотландец, наполовину грузин, выросший в грузинской среде в г. Кутаиси, еще в юности обнаружил исключительные лингвистические способности. Он владел двумя десятками языков и уже студентом выступил с рядом статей об особенностях грузинского языка. Позднее он изучал происхождение армянского языка и руководил раскопками в Армении, которые дали значительные научные результаты. Еще в самом начале века Марра считали не только одним из ведущих российских филологов, но и крупнейшим из российских археологов - кавказоведов и востоковедов. В 1912 году он был избран академиком Российской Академии наук.
Хотя лучшие работы Марра не были связаны с языкознанием и многие из крупных лингвистов считали его даже дилетантом в этой области, однако после 1910 года именно языкознание стало его главным увлечением и сферой деятельности. Идеи Марра в области языкознания всегда были крайне парадоксальны, но именно это принесло ему известность. Марр утверждал, например, что грузинский и армянский языки являются родственными, что русский язык ближе к грузинскому, чем к украинскому, что язык горных сванов Кавказа породил путем лингвистического взрыва немецкий язык, что языки с разным происхождением могут скрещиваться, давая жизнь новым языкам, и т. п. Читать работы Марра было трудно, они переполнены примерами из малоизвестных или уже исчезнувших языков, непонятными рассуждениями. Многие из тех, кто упорно пытался овладеть "новым учением о языке", вскоре бросали это занятие со словами "интересно, но непонятно".
Основную рекламу Марру в 1920-е годы создавали отнюдь не лингвисты. Народный комиссар просвещения А. Луначарский, изучавший в Цюрихском университете естествознание и философию и считавший себя писателем и драматургом, публично назвал Марра "величайшим филологом нашего Союза" и даже "самым великим из ныне живущих в мире филологов". Не думаю, что Луначарский понимал "яфетическую теорию" Марра (по имени одного из сыновей библейского Ноя - Яфета). Но Марр был одним из немногих крупных ученых, поддержавших большевиков в октябре 1917 года. Он даже стал тогда членом Петроградского Совета и председателем Центрального совета научных работников.
До конца 1920-х годов авторитет Марра не слишком сильно мешал развитию других направлений языкознания в СССР. Только в 1928 году в его статьях появились цитаты из работ Маркса и Энгельса, а также термины "буржуазный" и "пролетарский" применительно к языкознанию. Академик Марр заявил, что приступает к углубленному изучению трудов Маркса, Энгельса и Ленина. Как и следовало ожидать, соединение языкознания с марксизмом позволило Марру делать одно за другим открытия в науке. Он объявил, например, что язык есть не что иное, как надстройка над экономическим базисом, и, следовательно, имеет классовый характер. Социальные революции ведут к скачкам в развитии языка, а новые социальные формы жизни создают и новый язык. Влиятельные тогда партийные идеологи охотно приняли теорию Марра в "железный инвентарь материалистического понимания истории" (М. Н. Покровский), ибо на "диалектических построениях Марра лежит явный отблеск коммунистического идеала" (В. М. Фриче), Сталин также обратил внимание на Марра. На XVI съезде ВКП(б) в 1930 году именно Марр выступил с приветствием от имени советских ученых. "В условиях полной свободы, которую дает науке советская власть, - говорил Марр, - я веду свою научную работу, развивая теоретически учение о языке. Осознав фикцию аполитичности и отбросив ее в момент обострившейся классовой борьбы, я твердо стою в меру своих омоложенных революционным творчеством сил на посту бойца научного фронта за четкую генеральную линию пролетарской научной теории и за генеральную линию коммунистической партии". Академик закончил свою речь не здравицей в честь Сталина, как делали уже многие другие, а здравицей в честь мировой революции. Однако часть своей речи Марр произнес на грузинском языке, что вызвало овацию всего зала. Делегаты съезда не поняли грузинских слов, но они хорошо поняли, кому эти слова адресованы. Сразу же после съезда Марр был принят в члены партии, а через год он стал членом ВЦИК, одного из высших органов советской власти в то время.
Объявление "нового учения о языке" марксизмом в языкознании делало оппонентов Марра уже не критиками марризма, который они называли между собой маразмом, а противниками марксизма-ленинизма, что даже в начале 1930-х годов было небезопасно. Награждение Марра самым почетным в то время орденом Ленина означало официальное признание его теорий единственно правильным учением в области языкознания. Книги и статьи ученых из других научных школ оценивались теперь не только как "идеализм", но как "научная контрабанда", "враждебные построения", "вредительство в науке", "социал-фашизм" и даже как "троцкизм в языкознании".
По свидетельству историка Б. С. Илизарова, в самом начале 1932 года Марр обратился к Сталину с просьбой об аудиенции. Вероятно, он хотел закрепить за собой роль "малого" вождя в языкознании. Сталин вежливо отказал Марру в немедленном приеме, сославшись на занятость. Крайне самолюбивый академик очень обиделся и даже написал Сталину весьма странное письмо на бланке Института народов Востока:
"Многоуважаемый Иосиф Виссарионович. Премного благодарен за ответ. Я буду ждать. Могу себе представить, как Вам дорога каждая минута, когда я потерял представление о времени, только в первобытном обществе, не различавшем еще утра и вечера, иначе как по производству, связанному с тем или иным отрезком времени без представления еще об его длительности. У Вас, однако, время расходуется на дело, на строительство, а у меня на отвлекающие от и теоретического и практического технически и общественного научного дела, беспрестанные разговоры в комитетах, подкомитетах, совещаниях и т. д. С неизменным уважением и товарищеским приветствием Марр". Так и не дождавшись встречи со Сталиным, академик Н. Я. Марр умер в 1934 году в возрасте 70 лет.
Репрессии 1937–1938 годов привели к аресту и гибели многих противников Марра. Большой потерей для науки была гибель одного из наиболее смелых оппонентов Марра, профессора Е. Д. Поливанова. В современных энциклопедиях его называют одним из наиболее выдающихся знатоков восточных языков. Но в 1937 году о нем писали как о "черносотенном лингвисте-идеалисте" и "кулацком волке в шкуре советского профессора". Был арестован и умер в лагерях еще один замечательный лингвист, Н. А. Невский, расшифровавший тунгутские иероглифы. Его большой труд "Тунгутская филология" был, к счастью, сохранен в архивах Академии наук СССР и издан в 1960 году. В 1962 году эта работа была удостоена Ленинской премии. Но погибли и некоторые из влиятельных сторонников Марра, обвиненные, например, в связях с Бухариным. Были дискредитированы и многие из высоких покровителей Марра.
Обстановка в языкознании изменилась в 1939 году, когда в Москву вернулся из ссылки известный советский лингвист, автор многих учебников для высшей школы и один из авторов "Толкового словаря русского языка", профессор Виктор Владимирович Виноградов. Он был арестован и сослан в г. Вятку (Киров) еще в начале 1930-х годов. После окончания срока ссылки он получил право жить за пределами стокилометровой зоны от Москвы и поселился в г. Можайске. В начале февраля 1939 года Виноградов отправил письмо Сталину с просьбой оказать ему доверие и разрешить работу и прописку в Москве в квартире жены. "Меня считают крупным лингвистом, - писал Виноградов, - но я не имею профессиональных прав любого советского ученого". Подобных писем на имя Сталина приходило очень много, и они редко попадали к адресату. Но письмо Виноградова было передано помощнику Сталина А. Н. Поскребышеву и вместе с краткой справкой из НКВД легло на стол Генсека. Красным карандашом Сталин написал: "Удовлетворить просьбу проф. Виноградова. И. Сталин". Ниже поставили свои подписи Молотов, Каганович, Хрущев, Ворошилов и Жданов. В подобных случаях Поскребышев информировал всех заинтересованных лиц, кто и как принял решение по данному вопросу. Виноградов мог не бояться новых репрессий.
В 1946 году он был избран академиком Академии наук СССР. Было известно, что Виноградов не разделяет откровений "нового учения о языке". Он считал себя учеником знаменитого русского языковеда и историка Алексея Шахматова, умершего в 1920 году.
В течение 1939–1948 годов лингвисты могли работать относительно спокойно, хотя от них требовалось все же формальное признание постулатов "великого" Марра. Главным истолкователем "нового учения о языке" и яфетической школы стал Иван Иванович Мещанинов, который не имел ни авторитета, ни связей, ни амбиций своего учителя. Новый лидер советского языкознания только в 1932 году стал академиком, и ему приходилось соблюдать осторожность и умеренность. Положение изменилось в 1948 году. Печально известная сессия ВАСХНИЛ положила начало погромной кампании не только в биологии, но и в других науках. Кроме борьбы с "буржуазным идеализмом" в это же время проводилась самая решительная борьба против космополитизма, а также против "преклонения перед иностранными авторитетами". В Ленинграде, где я тогда учился в университете, добавилось так называемое "ленинградское дело", затронувшее и партийные, и научные кадры. Многих крупных ученых не только изгоняли с работы, исключали из партии и лишали научных званий, но и арестовывали. Преподавателями и заместителями деканов на некоторых факультетах становились студенты старших курсов, пришедшие из армии. В этой обстановке многие из марристов стали подталкивать Мещанинова на борьбу против противников Марра и за полную монополию "нового учения".
Начало борьбы против "антимарристов" положило заседание ученого совета Института языка и мышления им. Н. Я. Марра и Ленинградского отделения русского языка АН СССР. Основной доклад сделал здесь Мещанинов. Он обрушился на реакционных языковедов, которые продолжают "отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики". Острие многих выступлений было направлено против Виноградова и его школы. В список "идеалистов" попали не только такие крупные столичные лингвисты, как А. А. Реформатский, но и многие кавказские языковеды, в том числе Арнольд Чикобава.
Весной 1949 года решения Института языка и мышления были поддержаны руководством Академии наук. Ее президиум на специальном заседании обсудил положение "на лингвистическом фронте" и принял постановление: считать "новое учение" академика Марра единственной материалистической марксистской теорией о языке. Все другие концепции предлагалось решительно устранить.
Наступление марристов почти не встретило сопротивления в самом Ленинграде, где находился центр "нового учения" и где в руках Мещанинова были все руководящие посты на кафедрах и в институтах. Мещанинов возглавлял и Отделение языка и литературы Академии наук СССР. Сопротивление возникло, однако, в Москве, где сложилась очень сильная группа лингвистов и филологов. Но самое сильное сопротивление наступлению марристов возникло на Кавказе, где работали богатые талантами коллективы лингвистов, не разделяющих примитивных теорий Марра.