В Армении ведущим языковедом был Рачия Ачарян, которого считали основоположником армянского языкознания. В молодые годы Ачарян был знаком с Марром и даже пользовался его покровительством. Однако, начав самостоятельные исследования, Ачарян стал критиковать догмы яфетической теории, и еще в 1915 году Марр грубо отверг работы Ачаряна, которым якобы "нет места в серьезном научном деле". Между тем Ачарян получил образование в двух европейских университетах и был академиком не только Армянской, но и Чехословацкой академии. Многотомные работы Ачаряна: "Армянский этимологический словарь", "Армянский словарь диалектов", "Армянский словарь собственных имен", "История армянской литературы" - были уникальными изданиями. Не имела, видимо, аналогов и его "Полная грамматика армянского языка в сравнении с 562 языками". Этот четырехтомный труд пришлось издавать литографским способом, так как автор использовал в нем слова и выражения и из таких языков, для которых не имелось шрифтов ни в одной из типографий Кавказа. В конце 1940-х годов Ачарян был более известным ученым в мире лингвистов, чем Марр или Мещанинов. Но Ачарян был уже болен и стар. Ведущую роль на кафедрах Армении играли его ученики и соратники, среди которых выделялся академик Армянской Академии наук Грикор Капанцян.
Наступление марристов в Армении оказалось относительно успешным. Они не пользовались авторитетом в республике, но их претензии были поддержаны идеологическими службами ЦК ВКП(б). Это обстоятельство оказалось решающим и для первого секретаря ЦК КП(б) Армении Георгия Арутинова. Ачарян и Капанцян были сняты со своих постов, началось изгнание их сторонников из Ереванского университета и Института языка Армении.
Иначе сложились дела в Грузии, где ведущим языковедом считался академик Грузинской АН Арнольд Чикобава, автор ряда словарей грузинского языка и крупный специалист по структуре и истории кавказских языков. Он также не являлся последователем Марра. Этот энергичный и талантливый 52-летний ученый успешно преподавал в Тбилисском университете и имел много друзей не только в научной среде, но и среди партийного актива республики. Добрые отношения связывали Арнольда Степановича с первым секретарем ЦК КП(б) Грузии Кандидом Несторовичем Чарквиани. Чарквиани взял под защиту Чикобаву в самой Грузии и убедил его написать доклад-жалобу Сталину. Конечно, к Сталину шли со всех концов тысячи жалоб и докладных записок, и почти все они оседали без ответа в аппарате ЦК. Но Чарквиани был опытным в таких делах человеком, к докладу Чикобавы он приложил обширную собственную записку, которую он составил совместно с самим Чикобавой. Эта записка содержала и ряд политических обвинений, которые не могли не привлечь внимания Сталина. Она была датирована 27 декабря 1949 года, и уже через несколько дней как доклад Чикобавы, так и записка Чарквиани легли на стол Сталина.
Сталин внимательно прочел полученные им материалы. Они сохранились в его архиве и были тщательно изучены российским историком Б. С. Илизаровым. И на докладе Чикобавы, и на записке Чарквиани имеется много пометок Сталина. Сталина явно заинтересовала поставленная проблема. Он был удивлен, что крупные повороты в целой науке происходят без его ведома. Его раздражало, что Академия наук без его согласия и одобрения объявила "новое учение" Марра "единственной материалистической марксистской теорией языка".
Уже давно Сталин, которого называли величайшим теоретиком и корифеем марксизма, не выступал публично как теоретик. Новых и острых проблем возникало немало: в экономике, в мировом коммунистическом движении, в общественной жизни социалистических стран, в мировой политике. По этим проблемам выступали члены Политбюро: Жданов, Маленков, Вознесенский. Их речи и доклады стали цитировать везде вместе с цитатами из работ Сталина 10-15-летней давности. Все знали, конечно, что Сталин лично одобрил доклад Трофима Лысенко на сессии ВАСХНИЛ, но это была биология, и Сталин воздержался от открытых высказываний в столь специальной области. Языкознание было ближе к кругу интересов Сталина. В прошлом он писал о языке как об одном из важнейших признаков нации. Новое публичное выступление в этой области могло укрепить репутацию Сталина как классика марксизма-ленинизма. К тому же и сама проблема происхождения и развития языков была для Сталина очень интересна.
По свидетельству Илизарова, Сталин в первую очередь очень внимательно просмотрел том 65 в первом издании Большой советской энциклопедии, где имелись такие статьи как "Язык", "Языкознание", "Яфетическая теория", "Яфетические языки". Этот том вышел в свет в 1931 году, и все главные материалы по языкознанию или языковедению были написаны здесь сторонниками Марра. На полях принадлежавшей самому Сталину энциклопедии сохранилось много пометок, сделанных одними и теми же чернилами. Это означает, что Сталин читал их все в одно время. Прочитав статьи в БСЭ, Сталин попросил своих секретарей подобрать ему несколько книг по языкознанию. Некоторые из этих книг он прочел, другие только просмотрел. По пометкам и значкам, которые Сталин имел обыкновение делать в книгах, видно, что больше всего ему понравился популярный курс "Введение в языкознание" Д. Н. Кудрявского, изданный в 1912 году в г. Юрьеве (Тарту). Сталин читал быстро, и чуть ли не ежедневно на столе в его кабинете в Кунцеве появлялась новая стопка книг по языкознанию. "И чего только не приходится читать товарищу Сталину", - говорил своим друзьям Иван Исаков, адмирал флота и начальник Главного штаба МВФ, которого Сталин вызывал к себе для доклада в конце марта 1950 года и который с удивлением увидел на столе Верховного Главнокомандующего множество книг о происхождении языка. Между тем Сталин редко встречался с новыми для него людьми без предварительной подготовки, удивляя их потом короткими, но неожиданно точными замечаниями или вопросами.
В начале апреля 1950 года Чикобаву предупредили о поездке в Москву для встречи с секретарями ЦК. Встреча была назначена на 10 апреля. Вечером этого дня Чикобаву, Чарквиани и еще трех руководителей Грузии привезли в загородную резиденцию Генсека в Кунцево, где их встретили не секретари ЦК, а сам Сталин. Беседа началась в 9 часов вечера. Сталин высказал вначале несколько замечаний и пожеланий по поводу "Толкового словаря грузинского языка", первый том которого только что вышел в свет под редакцией Чикобавы. Книга лежала на столе у Сталина, и было видно, что он внимательно знакомился с этим словарем. После этого перешли к "новому учению о языке". Чикобава рассчитывал уложиться в 20–30 минут, но Сталин прервал его и сказал, что не нужно торопиться. Он слушал внимательно, делая пометки в своей большой тетради и задавая вопросы. Сталин спросил, например, кто из ученых в Москве и Ленинграде является противником учения Марра. Чикобава рассказал об академике В. Виноградове, который испытывал сильное давление. Время от времени в кабинет приносили чай и еду. Услышав, что в Армении сняты со своих постов академики Ачарян и Капанцян, Сталин прервал Чикобаву и попросил связать его с Ереваном. Министры и секретари обкомов и ЦК знали, что Сталин работает по ночам, и также не уходили спать до утра. Состоялся следующий диалог:
Сталин. Товарищ Арутинов, работают у вас в республике такие люди - Ачарян и Капанцян?
Арутинов. Да, товарищ Сталин, у нас такие люди есть, но они сейчас не работают, их сняли с постов.
Сталин. А кто они такие?
Арутинов. Они ученые, академики…
Сталин. А я думал бухгалтера, в одном месте снимут, в другом устроятся. Поторопились, товарищ Арутинов, поторопились.
И Сталин повесил трубку, не прощаясь. Смертельно напуганный Арутинов вызвал своих помощников и заведующего отделом науки. Больного Ачаряна решили не беспокоить, а за Капанцяном послали машину. Ученого разбудили, успокоили (он мог подумать, что это арест) и повезли в ЦК КП Армении. Арутинов объявил опальному профессору, что он назначается директором Института языка Армянской ССР. "Неужели вы не могли подождать с этой новостью до утра", - ответил невыспавшийся Капанцян.
Между тем беседа Сталина с Чикобавой подходила к концу. Она продолжалась 7 часов. Неожиданно Сталин предложил собеседнику написать статью в "Правде" по проблемам языкознания. "А газета напечатает?" - спросил еще не вполне понимавший ситуацию ученый. "Вы напишите, посмотрим. Если подойдет, то напечатает", - ответил Сталин.
Статья была готова через неделю, и текст ее снова попал на стол Сталина . Чикобава еще дважды беседовал со Сталиным и несколько раз переделывал свою статью по замечаниям и советам Сталина. 6 мая 1950 года Сталин собственноручно написал письмо "т. т. Берия, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Молотову, Хрущеву". В письме говорилось: "Рассылая статью тов. Чикобава "О некоторых вопросах советского языкознания", считаю необходимым сказать несколько слов о нынешнем положении дел в советском языкознании. Советское языкознание переживает тяжелое положение. Все ответственные посты в области языкознания заняты сторонниками и поклонниками Марра. Эти последние отстаивают чуть ли не каждую строчку, каждую букву произведений Марра. Ученых, в чем-либо несогласных с Марром, снимают с постов и лишают возможности высказать свое мнение по вопросам языкознания. Из языковедения изгнана критика, самокритика. Между тем нужно сказать, что в произведениях Марра имеются не только правильные, но и неправильные положения, грубые ошибки, без преодоления которых невозможно двигать дальше советское языкознание. Понятно, что отсутствие критики и самокритики создает застой в развитии советского языкознания. Необходимо ввиду этого, скажем, на страницах "Правды" открыть свободную дискуссию по вопросам языкознания, которая могла бы расчистить атмосферу и дать правильное направление советской лингвистической мысли. Статья тов. Чикобавы является полемической. Я думаю, что она могла бы быть использована как одна из дискуссионных статей. Можно было бы дать "Правде" по одному вкладному листу в неделю с тем, чтобы лист был использован для помещения дискуссионных статей по языкознанию. И. Сталин. 6 мая 1950 г.".
Письмо Сталина было секретным, да и все его встречи с Чикобавой происходили на даче в Кунцеве в обстановке секретности. Содержание бесед со Сталиным никто из участников этих бесед не разглашал; конечно, для самых близких людей в окружении Сталина его внимание к проблемам языкознания не осталось совсем не замеченным. Так, например, Георгий Маленков, частично заменивший в идеологическом руководстве умершего Жданова, пригласил к себе академика В. Виноградова и долго беседовал с ним. Еще в конце февраля 1950 года Виноградова приглашал к себе в кремлевский кабинет и сам Сталин, но об этой встрече Виноградов не сказал ничего ни своим друзьям, ни семье.
Статья Чикобавы была опубликована в "Правде" на вкладном листе 9 мая 1950 года с примечанием редакции - "публикуется в порядке обсуждения". Это был день Победы, но он не был тогда выходным днем. Поскольку в статье содержалась резкая критика "нового учения о языке" и лично И. Мещанинова, тот получил предложение ответить. Мещанинов написал свою статью очень быстро. Она имела заголовок "За творческое развитие наследия академика Н. Я. Марра". Редакция газеты отправила 15 мая статью Мещанинова Сталину с просьбой разрешить ее публикацию. Сталин не возражал, и газета напечатала статью 16 мая 1950 года. Так началась дискуссия по языкознанию, продолжавшаяся, правда, недолго. Все статьи печатались только в "Правде"; другие газеты не получили разрешения участвовать в дискуссии. Один из моих друзей заметил в эти дни, что Чикобава - очень смелый человек, коль скоро решился бросить вызов учению Марра. Другой, более осторожный и осведомленный собеседник заметил, что подлинную смелость проявил как раз Мещанинов, открыто оспаривая критику Чикобавы. Между тем Сталин готовил свою статью, в чем ему помогали Виноградов и Чикобава, а также другие специалисты. Сталин писал статью сам, это видно по ее лексике и стилю. Однако, как и в других подобных случаях, он негласно консультировался с осведомленными людьми, которых выбирал сам. Его секретарь Поскребышев предупреждал приглашенных о конфиденциальности этих бесед.
Статья Сталина "Относительно марксизма в языкознании" появилась в "Правде" 20 июня 1950 года. Я хорошо помню этот день. В Ленинградском университете шла экзаменационная сессия. Неожиданно все экзамены были прерваны, а преподавателей и студентов попросили спуститься в вестибюль здания, где имелись два больших громкоговорителя. Статью Сталина читал лучший диктор страны - Юрий Левитан, который в годы войны читал все приказы Верховного Главнокомандующего. Мы, студенты философского, исторического и экономического факультетов, слушали чтение статьи в полном молчании, напрягая внимание и память. Мы насторожились, когда Сталин сказал, что язык не является и не может быть надстройкой над экономическим базисом, что язык может жить, не слишком сильно меняясь, при разных надстройках и базисах. Мы усмехнулись, когда Сталин, оспаривая мнение о классовости языка, заметил: "Думают ли эти товарищи, что английские феодалы объяснялись с английским народом через переводчиков, что они не пользовались английским языком?" Мы вздрогнули, когда Сталин заявил о "касте руководителей, которых Мещанинов называет учениками Марра". Если бы он, Сталин, "не был убежден в честности тов. Мещанинова и других деятелей языкознания, то сказал бы, что подобное поведение равносильно вредительству". Мы хорошо запомнили слова Сталина о том, что Марр "не сумел стать марксистом, а был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма". Мы радостно переглянулись, когда Сталин сказал, что "наука не может существовать без дискуссий", что "в языкознании был установлен аракчеевский режим, который культивирует безответственность и поощряет бесчинства". Этот режим надо ликвидировать.
На этом дискуссия кончилась, хотя Сталин еще четыре раза давал через "Правду" ответы и разъяснения. Писем и вопросов от лингвистов он получал в эти недели очень много. Мещанинов потерял все свои посты, а его ученики и соратники, дружно покаявшись, начали срочно переучиваться "в свете трудов товарища Сталина". Однако репрессий в науке удалось избежать, хотя попытки сведения счетов предпринимались еще долго. Директором Института языка и мышления стал Виноградов. Естественно, что этот институт уже перестал быть "имени Н. Я. Марра". Академик Виноградов возглавил также Отделение языка и литературы АН СССР и журнал "Вопросы языкознания". Во всех высших учебных заведениях страны с осени 1950 года в программу общественных дисциплин был включен курс "Сталинское учение о языке". В упрощенном виде его начали изучать и в системе партийного просвещения - даже в самых дальних сельских районах. В одном из романов Федора Абрамова можно прочесть такой диалог рядовых колхозников:
"- Иван Дмитриевич, - сказал Филя, - говорят, у нас опять вредители завелись?
- Какие вредители?
- Академики какие-то. Русский язык, говорят, хотели изничтожить.
- Язык? - страшно удивился Аркадий. - Как это язык?
- Да, да, - подтвердил Игнатий, - я тоже слышал. Сам Иосиф Виссарионович, говорят, им мозги вправил. В газете "Правда".
- Ну вот, - вздохнул старый караульщик, - заживем. В прошлом году какие-то космолиты заграничным капиталистам продали, а в этом году академики. Не знаю, куда у нас смотрят-то. Как их, сволочей, извести не могут". ("Пути-перепутья")
ГУЛАГовский фольклор обогатила новая песня, в которой была и такая строфа:
Товарищ Сталин, вы большой ученый.
В языкознанье знаете вы толк.
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ - серый брянский волк…
Лишь много позднее стал известен автор этой песни - Юз Алешковский. Надо признать все же, что выступление Сталина по вопросам языкознания имело в целом положительное значение. К тому же скромная, казалось бы, наука обрела небывалый авторитет среди других общественных наук.
Часть IV. Сталин и война
Сталин в первые дни войны. О поражениях первых недель войны
Самыми горестными для нашей страны, для народа и для Красной Армии были первые недели после вражеского нападения. Об опасности войны на западных рубежах Советского Союза, да и на Дальнем Востоке знали и думали все. К войне готовились и в силе Красной Армии не сомневались. Тем более непонятными, тревожными и даже пугающими казались нам поражения и неудачи летних недель 1941 года. С крайним беспокойством читали и слушали мы скупые сводки "От Советского Информбюро" о боях на Минском, Львовском, Рижском, а потом и Таллинском, Смоленском и Киевском направлениях. Мы слушали речь Сталина 3 июля 1941 года, но и она не смогла погасить наших сомнений и беспокойства.
Та часть Красной Армии, которая к 21 июня 1941 года располагалась в западных приграничных округах Советского Союза, имела в своих дивизиях и корпусах не менее 3 миллионов бойцов. Танков и самолетов было здесь даже больше, чем у врага. Не уступала наша армия противнику и в силе артиллерии. Однако эта армия не смогла летом 1941 года достойно противостоять фашистским армиям, она потерпела тяжелое поражение и была просто разгромлена.
На Западном направлении части Красной Армии были разбиты в первые две недели войны. Всего через несколько дней после нападения на СССР германские войска прорвались к Минску, окружили его, а уже к концу 28 июня после ожесточенных, но недолгих боев заняли город. Вывезти в тыл удалось только руководителей республики, немногих людей и документы, но не заводы и склады. К концу дня 30 июня германские войска продвинулись на Восток на 400 километров.
На Северо-Западном направлении наступление германских и поддержавших их финских армий было не столь стремительным. Но уже через шесть недель Красная Армия была разбита и в Прибалтике. В августе германские войска вышли на дальние подступы к Ленинграду.