...
♦ верность родине в условиях глобального мира;
♦ вовлеченность личности в прогресс, в модернизацию страны;
♦ образованность, самодеятельность и самостоятельность личности;
♦ творческая свобода каждой личности как свобода созидания для всех.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЯЗЫК – ЯЗЫК ЭКСПАНСИИ И СОПРОТИВЛЕНИЯ
Язык служит общению людей и одновременно является инструментом воздействия на человека. Богатство языка свидетельствует о мощи культуры, представляемой им. Чем богаче язык, тем больше возможностей он дает как для общения людей, так и для влияния на них, воспитания их.
Но язык – это и средство мышления, средство внутренней речи. Человек мыслит понятиями и образами, которые выражаются языком. Это познавательная (когнитивная) функция языка. И здесь весьма важно, на каком языке (не в смысле на русском, английском или ином) идет процесс мышления: на литературном, профессиональном, бытовом или на сленге. Речь идет о разновидностях, стилях языка.
Стилевые разновидности обусловлены своеобразием сфер общения и функциями языка. Чаще всего говорят о речи научной, профессиональной, официально-деловой, публицистической, художественной, разговорной (бытовой). Художественный стиль использует языковые средства всех стилей.
Конечно, хорошо, когда мышление осуществляется на литературном языке, способном выразить то понимание человека и событий, которое адекватно "соразмерности" мира. Мышление плодотворно, когда у мыслящего гибкое языковое сознание, способное оперировать совокупностью образов, формируемых словами, предложениями, ассоциациями. Проблемы начинаются, когда человек плохо владеет литературным языком, когда он вне языкового сознания. И тогда он пытается мыслить в лучшем случае на языке своей профессии или на бытовом, в худшем – на сленге. Такой "мыслительный" процесс приводит к интеллектуальной и эмоциональной деградации человека, который оказывается вне общественной, коммуникативной сферы.
Современный филолог Б. М. Гаспаров предложил гипотезу лингвистического существования. Суть ее в том, что особенность языка говорящего можно понять и почувствовать, если сосредоточиться на бесконечном и нерасчлененном потоке языковых действий, выраженных мыслями, представлениями, воспоминаниями, переживаниями, т. е. совокупностью образов, включающих рациональное и эмоциональное. Чем богаче образы переживания (а богатство это – явное производное от литературы), тем ярче язык, который их передает. Тогда поток языковых действий рождает своеобразный артефакт, который проявляется в реакции контрпозиционной стороны. Но реакция эта невозможна без духовного начала как у стороны, рождающей артефакт, так и у стороны, воспринимающей его. Без духовного начала, которое идет от литературы, без взаимодействующих сторон невозможно создание новых смыслов. Богатство мысли, представлений, воспоминаний, переживаний – условие появления новых образов, порождающих новые смыслы.
Литературный язык – "высший" язык. И чем "мощнее" культура, которую выражает этот язык, тем "мощнее" сам язык, тем больше у него возможностей быть средством создания ярких, запоминающихся образов, стать языком межнационального общения. Русский язык – в числе мировых языков. Выдвижение языка на роль мирового определяется общечеловеческой значимостью культуры, созданной на этом языке.
Язык лучше всего передает душу, психологию народа. И когда говорят о русском народе, о его стремлении к извечной справедливости, о широте русской души, то подтверждение этому находят в языке, который все это выражает. И поэтому сегодня не потерял актуальности тот заочный спор по поводу развития языка, который произошел между И. В. Сталиным и академиком Н. Я. Марром (1864–1934). Марр был признанным автором "нового учения о языке". Он представлял язык как категорию историческую, меняющуюся на основе развития общественного производства и производственных отношений, которые, собственно, и создают новый язык: "Человечество сотворило свой язык в процессе труда в определенных условиях и пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению" [412] .
Из этой теории следовало, что лексико-грамматический строй языка определяется политико-экономическим строем, культурой производства, социальным и властным устройством.
Марр настаивал на идее классовости языка, так как увязывал язык и общественно-экономические и производственные отношения: "Отсюда разница языков в одной и той же стране между различными входящими в состав ее населения группировками, классами, сословиями и вообще общественными слоями" [413] .
Теория Марра, разработанная к концу 20-х годов XX в., получила достаточную известность у лингвистов. Одни ее принимали, другие – нет, но явно не оспоривали. Власть в эту ситуацию не вмешивалась. В период политических репрессий 30-х годов одинаково страдали как соратники, так и противники теории Марра.
Но вдруг 9 мая 1950 г. газета "Правда" начала дискуссию по проблемам языкознания. Закончилась она уже 20 июня публикацией ответов Сталина на вопросы "товарищей из молодежи". Позднее эти ответы были оформлены в виде работы под названием "Относительно марксизма в языкознании". Почему Сталин обратился к проблемам языкознания (имея в виду, конечно, теорию Марра) в тот момент, когда страна только начала подниматься из разрухи, когда стране угрожали агрессией США, когда началась война в Корее, в которой сошлись интересы США и СССР, когда страна создала свое ядерное оружие, когда набирала силу "холодная война", когда Черчилль призвал ассоциацию англоязычных народов противостоять тирании?
Чтобы понять это, попытаемся разобраться в высказанных им идеях относительно языка:
1) язык создан не тем или иным базисом, старым или новым, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Да, язык связан с производственной деятельностью человека, но только в части его словарного состава, который сразу отражает изменения в этой деятельности (появляются новые понятия, новые слова);
2) с помощью языка выражается любая идеология, но нельзя приписывать самому языку некую идеологию;
3) люди используют язык в своих интересах, и хотя язык безразличен к людям, но люди не безразличны к языку;
4) общество – это целостная система, и язык одно из связующих звеньев этой системы [414] .
Сталин упрекает Марра и его единомышленников в том, что они утверждают, будто "национальный язык есть фикция, что реально существуют лишь классовые языки". Нет ничего ошибочнее такого вывода, говорит он, добавляя, что "национальный язык есть форма национальной культуры, что национальный язык может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру" [415] . И это самое интересное в суждениях Сталина.
Эта вполне оправданная защита национального русского языка была продолжением новой сталинской политики, выражающейся в переориентации с классовых интересов на национальные, в том числе на национальную культуру. В стране, выигравшей войну благодаря духу народа, провозглашался культ русской истории, великой русской культуры: литературы, театра, музыки, искусства кино.
Укреплению этого культа способствовала начавшаяся "холодная война". В Фултонской речи У Черчилля, произнесенной в марте 1946 г., изложена идеология этой войны, в ходе которой братская ассоциация народов, говорящих на английском языке, должна на основе военной силы найти взаимопонимание с Россией. Сталин, отвечая на это заявление, сделал особый акцент на "языковом" противостоянии: "По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно – и тогда все будет в порядке, в противном случае неизбежна война" [416] . Состоявшийся обмен столь воинственными заявлениями положил начало длительной конфронтации между социальными системами – англоязычной и славяноязычной.
В "холодной войне" с Западом великая русская культура оставалась самым сильным оружием для защиты духовного сознания советского народа. И русский национальный язык как носитель этой культуры не должен был быть разрушен научными теориями о классовой природе языка.
Ведь "классовый язык" – это основание для раскола советского народа. А национальный язык – язык русского народа, русской культуры – сможет укрепить единство наций.
Не соглашается Сталин с Марром и по поводу тезиса последнего, что "язык есть орудие производства". Сталин иронично замечает, что "орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или "производит" всего лишь слова" [417] . Но производство обеспечивается также и "производственными" словами, а изменение технологий требует новых слов. Но Сталин со своим замечанием выходит на совсем другую тему – возможности языка в производстве новых слов и понятий. Ведь "производство" слов – это не только объяснение новых технологий, но и производство смыслов, адекватных эпохе или опережающих ее. На основе смыслов создаются "ключевые послания", которые мотивируют людей, формируют их духовный мир, определяют отношение к жизни, к стране, к миру. Эта великая способность языка быть орудием духовного производства всегда востребована. И не каждый язык может справиться с этим. Но язык на котором уже создана великая культура – может.
Это подтвердили и революция, и коллективизация, и индустриализация страны. Уже тогда общественное развитие, идейное противостояние требовали чуть ли не постоянного создания новых смыслов, способных овладеть сознанием граждан страны. И Великая Отечественная война это подтвердила. Литераторы создали понятие "наука ненависти" по отношению к гитлеровским убийцам. Это понятие стало основой "ключевых посланий", после которых их авторов объявляли в Германии врагами Гитлера и Геббельса.
В годы "холодной войны", когда пропагандисты англоязычных стран использовали такие яркие образы, как "железный занавес", "империя зла", "права человека", "свободный мир", язык советских пропагандистов пестрел такими убогими выражениями, как "безродный космополит", "загнивающий Запад", "американский империализм" и т. п. Да и могло ли быть иначе, если тексты писали партийные пропагандисты, а не интеллектуалы-гуманитарии.
Причина была и в том, что развитие языка сдерживалось отставанием обслуживающих его наук.
Еще в 1940 г. известный языковед Л. В. ГЦерба ввел в лингвистику понятие "тезаурус", но развить его в коммуникативной практике не получилось. А тезаурус давал новые возможности для коммуникаций, потому что он подразумевал наличие открытой и подвижном системы значении, хранящихся в памяти индивида и организованных по принципу: от общего – к частному внутри определенной сферы употребления. Во многом тезаурус формировался коммуникативным окружением индивида, вбирающим в себя особенности того социально-культурного контекста, в котором протекает знаковое общение с другими людьми. Но партпропагандист, как правило, не общался с интеллектуалами-гуманитариями, потому его тезаурус был заведомо беспомощен. Но тогда, в условиях сдерживания развития лингвистики, понять это было трудно. Зародившаяся в СССР в 40–50-е годы психолингвистика (а языковое сознание оттуда) не обогатила коммуникативные процессы из-за "подозрительного" отношения к ней.
А на Западе набирали силу и психолингвистика (Н. Хомский) и социолингвистика (X. Карри), которые исследовали отражение различных социальных и социально-психологических явлений и процессов, роль языка в жизни и развитии общества. И когда социология заявила о возможности социального конструирования реальности (П. Бергер, Т. Лукман), лингвисты взялись за изучение роли языка в этом процессе. Они доказали способность языка к созданию грандиозных систем символических представлений, которые возвышаются над реальностью повседневной жизни подобно явлениям иного мира [418] . По сути, эти исследования вывели массовые коммуникации на новый, глобальный уровень.
Но язык – такая субстанция, которая живет не только сознанием, но и чувствами. Ускорение совершенствования "чувственной" стороны языка, развиваемой литературой, публицистикой, так же возможно, как и ускорение процессов интеллектуализации языка, развиваемой наукой. Когда поэзия смыкается с рациональным знанием, это, несомненно, открывает новые возможности для массовых коммуникаций. Не об этом ли строки Н. Заболоцкого:
Есть черта, присущая народу:
Мыслит он не разумом одним , -
Всю свою душевную природу
Наши люди связывают с ним.
Оттого прекрасны наши сказки,
Наши песни, сложенные в лад.
В них и ум и сердце без опаски
На одном наречье говорят.
("Ходоки")
Сила массовой коммуникации зависит от участия в ней поэтов и писателей, причем талантливых. Дайте волю поэтам – и они перевернут сознание.
Понимая силу пропагандистского слова, которое исходило не от партийных чиновников, а от литераторов, Сталин не воспринял выступление главного редактора газеты "Известия" Н. И. Бухарина на Первом всесоюзном съезде советских писателей (1934). Его доклад "О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР" расколол съезд. "Пролетарские", "комсомольские" поэты категорически не приняли его позицию. Поэт С. Кирсанов обвинил Бухарина в том, что тот "стремится увести поэзию с боевых позиций участия в классовой борьбе". Серьезное обвинение, особенно в то время, когда в стране идет коллективизация села, индустриализация экономики, ускоренно строится социализм.
Сталин не принимал "литературную" позицию Бухарина, считая, что в накалявшейся политической борьбе по поводу методов достижения промышленной мощи страны писатели и поэты должны словом поддерживать его, вождя, политику. И пусть это будет прямолинейно, пусть будет рифмованный лозунг, но строки должны мобилизовать трудящихся и разить врага, как у В. Маяковского:
Долой присосавшихся
к нашим
рядам
и тех ,
кто к грошам
присосался!
Нам строиться надо
в гигантский рост ,
но эти
обсели кассы.
Каленым железом
выжжет нарост
партия
и рабочие массы.
("Взяточники")
А о чем говорил Бухарин? Он убеждал писателей, что "пересказ газетной статьи и рифмованный лозунг – это… уже не искусство", говорил о силе образов, которых недостает современным поэтам. О поэтах-трибунах суждение его было однозначным: об А. Безыменском – "он стал элементарен, стал стареть", о В. Маяковском – "время его агиток прошло". Зато, говорил он, пришло время поэзии Б. Пастернака, его "вереницы лирических жемчужин".
Конечно, это противоречило взглядам Сталина, который считал, что в политической борьбе поэзия высокого образа, рефлексии менее действенна, чем "удар" словом. И выступление Бухарина, увлеченно доказывавшего, что будущее за поэзией Пастернака, что важно "мышление в образах", приводящего строки Н. Гумилёва, что "солнце останавливали словом, словом разрушали города", Сталин посчитал не только непониманием политики партии, но и предательством ее.
Нет, Сталин был не против образов в искусстве. Но ему нужны были образы, рожденные не рефлексией, а ненавистью к политическому противнику, когда пропагандистское слово становится полководцем "человечьей силы". Поэтому он объявит Маяковского "лучшим, талантливейшим поэтом нашей, советской эпохи".
Сталинская логика была понятна: именно политическая поэзия и публицистика "прямого удара", в которой образы ярки, остры и прямолинейны, нужна в годы великого строительства, великой войны и великой трагедии. Такая поэзия и публицистика в эпохи массовых потрясений удерживает идею и веру, помогает обрести смысл существования. Она же держит людей в напряжении.
Но наступает минута, когда человека настигает психологическая усталость. А уставших – бьют, это закон борьбы. Тогда соратником гражданской поэзии становится поэзия рефлексии. Слово Маяковского всегда должно сопровождаться словом Пастернака, а в иные моменты и уступать первую линию пастернаковскому слову. Сталин отчасти осознал это в годы Великой Отечественной войны благодаря трогающим душу строкам гражданских и лирических стихов К. Симонова ("Жди меня"), А. Суркова ("Бьется в тесной печурке огонь…"), А. Твардовского ("Василий Тёркин").
Но после окончания войны гражданскую поэзию сменяет поэзия рефлексии, обращенная в глубины человеческого естества. Суть, ритм, тональность таких произведений, по мнению партпропагандистов, не способствовали мобилизации масс, уже живших в эпоху "холодной войны" и атомного оружия. И тогда в 1946 г. ЦК ВКП(б) принимает специальное постановление, в котором выносит суровый приговор творчеству А. Ахматовой и М. Зощенко.
Конечно, язык – инструмент производства новых смыслов и образов, прямых и рефлексирующих. Но не забудем, что, как говорил А. Пушкин, в языке должна быть "соразмерность" человеку, месту и времени. Если смыслы и образы будут адекватны пространству и времени, их запомнят.
По подсчетам некоторых современных исследователей, в английском литературном языке около 400 тыс. слов, в немецком – 250 тыс., в русском – около 150 тыс. слов. И хотя методика таких подсчетов, по мнению лингвистов, дело не бесспорное, очевидно, что темпы словарного обогащения русского языка в последние десятилетия сильно замедлились. Новые жизненные явления, процессы порой не находят адекватного отражения в русском литературном языке. А язык "отставший" или вяло используемый теряет силу гуманитарного сопротивления.
Но пока снижение темпов обогащения словарного запаса русский язык восполняет своей гибкостью и выразительностью. Обладающий выразительной интонацией, русский язык словно создан для массовых коммуникаций. В немалой степени именно интонационная особенность русского языка позволяет развивать тезаурус как множество смыслоразличительных элементов – словосочетаний, смысловых отношений.
В гуманитарном сопротивлении явлениям глобализации национальный язык играет первую роль. На его основе происходит создание и продвижение образов. Сила языка – это завоеванное массовыми коммуникациями пространство влияния на людей. Россия еще только начинает осваивать языковые формы сопротивления культурной экспансии. Внутри страны локальные битвы за русский язык происходят в основном в сфере гуманитарного образования. Но гораздо более серьезные – в ряде бывших советских республик: отлучение их от сотрудничества с Россией начинается с вытеснения русского языка с их территорий, из всех сфер жизни.