- Крым украинским и не был никогда, - так говорили.
- Шестьдесят лет все-таки был, - отвечали некоторые.
- Не надо демагогии! Укропам повезло: Хрущев им Крым подарил. Вот так: сдуру подарил. Хрущев и сам был укроп по национальности.
- Мы восстановили историческую справедливость.
Так говорили многие, и я тоже так говорил. Я не считал украинцев фашистами, да и вообще не считал что на Украине фашизм; но Крым все-таки русская территория, пусть уж Крым будет в России. Только вот не получалось поверить, что Украина на Россию напала.
- Ты не понимаешь. Укры на нас напали!
- Не понимаю. Это ведь Россия на Украину напала.
После таких слов мой близкий друг перестал со мной разговаривать.
- Смешно. Нет такой страны - Украина, нет! Есть единая Россия, которую насильно разделили, а слово "Украина" означает "окраина России".
- Однако страна есть и язык у них свой.
- Разве это язык? Свидомиты!
Слово "свидомит" русские патриоты образовали от сочетания украинского слова "свидомый", то есть "знающий", и слова "содомит". Получилось смешно: свидомит. Почти так же смешно как слово "либераст".
- Я прикинул: получается, что на Украине три миллиона активных фашистов, - сказал мне друг.
- Неужели три миллиона? Три миллиона фашистов?
- И сочувствующих фашизму - еще миллионов десять. Укропам поперек горла все русское. А ты их поддерживаешь.
- Я не поддерживаю.
- В России действует пятая колонна. Ты с ними, с национал-предателями?
Друг перестал со мной разговаривать. В те дни многие поссорились - и правительство объяснило народу причину ссор.
Президент России сказал, что в стране действуют национал предатели, и с этих пор термин "пятая колонна" звучал официально. В Кремле устроили праздник по поводу добровольного присоединения Крыма к России - и там президент выступил с торжественной речью. И в речи, между прочим, он сказал о некоторых людях, которые предают российские национальные интересы. А потом на улицах стали вешать плакаты с портретами участников "пятой колонны". И некоторые интеллигенты испугались - гнев народа всегда страшен.
Что касается меня, я поехал на вокзал не потому, что бежал с Родины. Но билет сдавать не хотелось - а потом, когда толпа идет в одну сторону, всегда хочется пойти в другую.
Приехал. Ждал, что поезд отменят. Пассажиры стояли вдоль перрона и томились - вслух никто ничего не произнес, но взгляды были растерянные.
- Драпаете? - спросил меня человек на перроне. Потом оказалось, что он польский коммерсант.
- По делам еду в Берлин.
- А я домой еду, в Польшу. Если отпустят, конечно, домой. Всякое тут бывает.
Однако поезд отправился по расписанию: с Белорусского вокзала, через Минск и Варшаву, - прямо в Берлин.
Поезд ветхий, еще советский, купе на четырех человек - полки слева и справа, столик для нарезания колбасы и распития спиртных напитков. У меня было три попутчика: женщина с сыном Севой ехали до Минска, а польский коммерсант ехал в Варшаву.
Подростку Севе было шестнадцать лет, он был очень крупным подростком, и, когда вставал в проходе меж полок, воздуха в купе не оставалось. Польский коммерсант сразу же забрался наверх, чтобы не попасть Севе под руку и оттуда вел свои антироссийские разговоры. Говорили про Украину - а о чем прикажете говорить в такие дни?
- А помните, - сказал коммерсант с верхней полки, - президент Путин сказал всем, что российских войск в Крыму нет. Сам отправил в Крым войска, а с трибуны сказал, что это не российские войска. Ловкач! Комедия, а? Соврал, соврал ваш президент…
На подростке Севе была надета футболка с портретами президента Путина и министра обороны Российской Федерации Шойгу - футболка плотно облегала торс Севы и государственные мужи приятно улыбались с Севиной груди, а надпись на футболке гласила: "Вежливые люди".
Сева расправил грудь, потянулся и сказал густым голосом:
- Военная хитрость.
И он подмигнул мне и своей маме. А президент на широкой Севиной груди - скривил рот, но промолчал.
- Лариса, - сообщила мама Севы и подала мне лодочку своей аккуратной ладошки. И было видно, что Лариса очень одинокая и печальная женщина, а Сева возник в ее жизни случайно, плод грустного приключения юности.
Мы пожали друг другу руки. Потом и подросток Сева протянул мне широкую ладонь.
- Всеволод.
- Президент врать не должен, - сказал поляк сверху.
- Президент сам знает, что он должен, - сказал Всеволод. - Президента России еще учить будут.
- Севочка!
- Президента трогать не дам. Он Россию с колен поднял, - сказал Сева.
- В Донецк из России бандиты приехали - стреляют, войну провоцируют. - рассуждал польский коммерсант, - интересно вы с колен встаете.
- Вероятно, - осторожно сказал я, - в Донецке воюют добровольцы.
- С танками и зенитками приехали добровольцы. Я вас умоляю, вы же взрослый человек.
- Спасать надо славян, - сказал подросток, - вот и поехали храбрые люди. С фашизмом сражаются. Как наши отцы сражались.
- При чем тут твой отец? Где твой отец воевал? - сказал сверху коммерсант, свесился вниз, оглядел Севу с Ларисой и замолчал.
- Наши отцы, - сказал Сева густым голосом, - с германским фашизмом сражались, а сегодня американский фашизм.
- А Украина при чем? Вечно вы с фашизмом не в том месте воюете. И отцы ваши такие же были.
- Наши отцы - герои, - сказал Сева, а его мать Лариса смотрела на крупного сына печальными блеклыми, как пейзажи среднерусской полосы, глазами.
- Война идет, - сказал поляк, - а у людей ни страха, ни ума нет.
Война уже жила сама по себе, и так возникла отдельная от мира правда войны и другой правды теперь не было - уже нельзя было сказать, в чем причина убийств, кто прав, вообще нечего было сказать. Когда журналисты описывали войну, они все врали - кто нарочно врал, а кто врал случайно - просто потому что невозможно описать событие со всех сторон, а можно только с одной точки. Но требовалось писать ярко и кричать о войне громко - и журналисты возбуждали население; они писали так: "убитая девочка - чем она мешала киевской хунте? За что ребенка убили фашисты?" И граждане, читая такое, приходили в ярость. Про войну в Донбассе знали очень мало - но, казалось, что знают все; причину убийств назвать никто не мог - в самом деле, не за то ведь, чтобы русский язык признать государственным в чужой стране, убивают людей? Наверное, есть и другая причина. Но причиной никто уже не интересовался. Люди умирали и убивали, и слова были не нужны. Просто горела война, и надо было подкладывать в войну новых людей.
И подкладывали новых людей, и люди сгорали в войне.
И все граждане захотели войны - и граждане говорили, что герои бьются с фашизмом: на карте мира поперек Украины рисовали фашистскую свастику. Что там происходило, никто не знал - и это было уже неважно. Накапливалась правда войны, и война была права своей отдельной, особой правдой.
- Вы сами в армии-то хоть служили? - спросил Сева верхнюю полку.
- В какой армии? С кем мне воевать? - поляк ответил. - Мне семью кормить надо, а не стрелять в людей.
- А вы служили? - подросток смерил меня взглядом.
- Нет, не служил.
- Ну, я так и знал. Посмотрел на вас двоих и все сразу понял. - Подросток зевнул, потянулся. Это был рослый и крепкий молодой человек, с длинными руками. Когда Сева расправил плечи и протянул руки в стороны, то занял все пространство купе. - Родине не служил, понятно. Боялся, значит. Шкуру спасал.
- Сева, - ахнула Лариса, - взрослым надо говорить "вы".
Она возмущалась не сильно, лишь настолько, чтобы показать вежливость. На Севу ее слова не произвели впечатления.
- Прятался… Жизнь берег…
Сева зевнул, зевал долго - а его мама переживала, что я обижаюсь.
- Сева, так нельзя говорить со взрослыми. Ты ведь не знаешь всех обстоятельств. Может быть, дядя очень болел.
- Чего это он болел?
- Заболел и не смог пройти службу в армии.
- Как Родине послужить - так все и заболели.
Лариса искательно посмотрела на меня - вероятно, надо было сказать Всеволоду, что я болен; требовалось исправить впечатление, восстановить веру подростка во взрослых людей. Но я ничего не сказал. Я не служил в армии сознательно, и никогда не жалел о том, что не служил.
- Спать я хочу, мама.
- Передохни, сыночка.
Всеволод стянул футболку с президентом и обнажил белый торс. В одежде он выглядел пристойнее, длинное мучное тело его оказалось волосатым; голый живот выглядел так словно открылась сугубо интимная часть Севиного тела.
- Ладно, поговорили. Пора отдохнуть. - Сева пошевелил дородным шерстяным телом, повертел головой; искал, за что ухватиться - чтобы влезть наверх. Взялся за края полок, подтянулся, и все купе наше содрогнулось от его тяжести. На мгновение перед мной оказалась спина Севы, голая белая спина с черными завитками волос. На пояснице Севы, выбиваясь из-под трусов, рос курчавый куст. Может быть, у его мамы был восточный кавалер, возможно, отцом подростка был человек, обладающий густым волосяным покровом; возможно, то был кавказец - южных людей теперь много в столице.
- Ты бывал на Кавказе, Сева? - спросил я.
- Чего я там не видел, на этом Кавказе, - ответил Сева густым голосом. - Смотреть еще на них, на чурок. - Верхняя полка Севе покорялась постепенно, мохнатая поясница подростка оставалась у меня перед глазами.
Почему Сева не сбреет ужасный куст, думал я. Почему его мать, милая женщина Лариса, не посоветует сыну?
Лариса перехватила мой взгляд; лицо ее болезненно исказилось.
Всеволод тем временем совершил усилие, взметнул длинное тело на верхнюю полку, раскинулся, затем свесил вниз огромную ногу.
Теперь он находился напротив поляка и там, наверху, они повели разговор.
- Что думаете о Путине?
- Ничего не думаю.
- Как это - ничего не думаете?
- Вообще не думаю.
- Некрасиво получается. В страну нашу приезжаете, в гости к нам. А о президенте не думаете. А про Крым что думаете?
- Взяли чужое, что тут думать.
- А мы вот с братанами решили, что президент молодец. Мужик крепкий. У него железные яйца.
- Как это - железные яйца?
- Крепкий он. С характером. Мы с братанами так говорим: у него железные яйца.
- У тебя есть братья? - спросил я.
Спросил и посмотрел на его маму, Ларису, аккуратную женщину пятидесяти лет.
- У Севочки нет братьев. Братаны - это его товарищи по классу.
- Хорошо, что в классе такая крепкая дружба.
- Да не особо крепкая, - честно сказал Сева сверху. - Подонков хватает.
- Ты же их братьями называешь.
- Дело у нас есть общее. Хотим с братанами поехать в Донецк, Родине послужить.
- Зачем же в Донецк, Севочка? - тревожно сказала Лариса. Она, видимо, часто это говорила в последние дни - такая усталость была в ее голосе.
- Не надо в Донецк, - сказал я верхним полкам, - там ничего не понятно.
И Лариса благодарно посмотрела на меня.
- Видишь, что взрослые люди говорят. Еще не ясно, Севочка. Президент решения пока не принял.
- Так он же в армии не был. Что он может знать.
- Взрослые люди знают больше тебя, Сева.
- Отдать жизнь за други своя! - Севочка неожиданно использовал старославянский оборот, распространенный в годы Первой мировой. Ему, наверное, в школе подсказали, подумал я.
- А у тебя в Донецке есть друзья?
- Други своя - это так говорится просто. Выражение такое. А друзей у меня там нет. Но Родине служить надо. Отдать жизнь за други своя.
- Своя твоя не понимай, - сказал поляк ехидно, - мало ли чего твоим соседям нужно. Война им точно не нужна.
- Разберемся, - сказал Всеволод и покачал ногой в проходе меж полками. - Русский мир всем нужен.
- А русский мир - это как? - спросил поляк.
- Увидите, - сказал подросток, - Все увидите скоро.
Он равномерно покачивал огромной ногой.
- Победите Украину, и будет кругом русский мир, да?
- Да, - сказал Сева, - будет русский мир.
- А потом, наверное, и за Польшу возьметесь. Там тоже славяне.
- Надо будет, так и возьмемся.
- И русский мир везде построите?
- Вы меня за лоха не держите. Агрессора из меня делать не надо. Помогать братьям будем. Жизнь отдадим за други своя. Русский мир построим.
- Хорошо будет?
- Ну.
- А что вы там делать станете, в русском мире?
- По-русски говорить будем, понятно? А то укропы по-русски говорить запрещают.
- Севочка, Севочка, - всполошилась мама, - не надо так резко со взрослыми.
- По-русски будем говорить! - напористо сказал Сева, - Русские книги будем читать!
- Сева, - спросил я подростка, - а какие русские книги ты любишь?
- Всякие люблю, - сказал Сева.
- Хорошо, что вы его спросили, - зашептала мама Севы, - в то ведь не читает ничего, играет на компьютере. Теперь подростки так мало читают. А мы Пушкина в его возрасте. Как было хорошо.
- Я, мама, в батлу играю, - сказал Сева густым голосом.
- Во что? - спросил я.
- В батлу.
- Игра такая компьютерная, - пояснила Лариса застенчиво.
- Да ладно, что он, про батлу что ли не знает, - сказал Сева матери.
- Все-таки, скажи, Сева, а что хорошего в русском мире? Вот, завоюем всех, а потом?
- Во-первых, мы никого не завоевываем. Свое берем назад. Что у нас украли. Ясно?
- Ну, хорошо, вот мы все заберем назад. Еще больше страна станет. Будет очень большой русский мир. А дальше что делать станем?
- Любовь будет братская, понял?
- Ой, Севочка, не надо так со взрослыми!
- А что я такого сказал? Любовь, говорю, будет братская. И точка.
- Любовь будет?
- Ну.
- Сева, так, может быть, не надо откладывать с любовью? Может, прямо сейчас и начать? Еще до того, как все захватили? То есть, вернули? Может быть, прямо сейчас уже и любить соседей?
- Кого любить? Укропов свидомых?
- Да, и украинцев тоже любить.
- Укропов полюбишь, а они тебе нож в спину.
- Сева, подумай, - сказал я, - Ты говоришь, что есть единый русский мир. В этом русском мире, говоришь ты, нет разницы между украинцами и русскими. А есть только один народ, испытывающий чувство всеохватной любви.
- Как вы хорошо говорите, - сказала мама Севы. - Севочка, ты слушай внимательно. Сева занятия в школе иногда пропускает, - сказала мама Лариса застенчиво.
- Значит, внутри нашего "русского мира" должна царить общая любовь. Ты сам это говоришь. И украинцы и русские - это одно целое, утверждаешь ты. Стало быть, нет никаких укров свидомых? Это злая выдумка, Сева. Не надо никого ненавидеть.
- Вы американское радио слушайте больше, - сказал Сева. - Еще и не такое скажут. Таких как вы зомбируют. Пятую колонну делают в моей стране. Враги нации. Вы русофоб, да? Русофоб, чувствую.
- А что такое русофоб?
- Это который все наше русское не любит.
- Сева, это ты русофоб. Ты вот не любишь укропов, а сам же говоришь, что укропы - это такие же русские. Значит, ты сам и есть русофоб. Разберись, кого именно не любишь.
- Это все пропаганда пиндосов, - сказал Сева, - Они уже Ирак разбомбили, а теперь к России подбираются. Знаете, сколько пиндосы истратили на Украине? Знаете? То-то и есть, что не знаете. Купили укропов с потрохами. Пять миллиардов дали, хорошие денежки, а? - и Сева засмеялся густым смехом взрослого человека, - Всякому такие денежки захочется… Хорошо, что Путин успел у пиндосов Крым отобрать. Из-под носа увел, ловко!
И Сева смеялся, довольный маневром своего президента.
- А теперь в Донбассе война, - сказал поляк сверху, - И кому это надо? Ну зачем туда русских послали?
- За Россию бьемся, - сказал подросток.
- Донецк - это Украина, - сказал поляк.
- Если мы Донецк не отстоим, тогда и Крым придется отдать. Они уже говорят, укропы, то есть, говорят: отдавайте нам Крым обратно! Губу раскатали. А потом и на Россию нападут. Пиндостан план оккупации России имеет. Русофобы они.
- Русофобия, - сказал коммерсант с верхней полки, - чуть что - сразу русофобия. Сто пятьдесят миллионов населения, самая большая страна в мире, - а переживают, что их любят недостаточно. Воровать надо меньше и в подъездах не блевать. Если вас не любят, вы сами себя любите - вон вас сколько.
- Русофобия, - сказал Сева. - Двойные стандарты.
- Сева, ты заблуждаешься, - сказал я.
- Вернемся от бабушки, сразу поеду в Донецк, - сказал Сева мрачно. - Родине надо послужить. Жизнь желаю отдать за други своя.
- Севочка, - воскликнула его мама, - ты по возрасту еще не подходишь! Не могут тебя на войну призвать!
- Ничего, в ополчение возьмут. А если по домам отсиживаться, то укропы с пиндосами всю Россию захватят. Надо Родине служить.
- Сева, не ходи на войну, - сказал я, - не надо! тебя убьют, и ты уже никогда не сможешь играть в "батлу". Представляешь, как обидно будет? Ты будешь мертвым, и у тебя не будет совсем никакой "батлы" - будет только могила и черви. Закопают тебя, Сева, в землю. Съедят тебя черви, Сева.
- Зачем вы так? - мама напугалась, - нельзя так с детьми говорить.
- Надо же мне его напугать, чтобы он на войну от вас не убежал.
- Никуда он не убежит, - сказал коммерсант с верхней полки, - Диванные войска. Пиво пьет дитятя, попкорн жрет, телевизор смотрит. Пороть надо было. Да, видать, некому пороть. Безотцовщина.
- Как вы смеете! - мама Севы заплакала внезапно, словно готовилась заплакать давно.
Сева гордо сказал:
- Ты не очень здесь! Пороть он меня собрался. Пойдем в коридор выйдем, я тебя на четыре кости поставлю.
- Пойдем, выйдем, - согласился шляхтич. - Пойдем, я тебя воспитаю, раз отца нет.
- Севочка, - вскрикнула мать, - не ходи никуда, родной! А вам стыдно! Взрослый человек! Женщину оскорбили, с подростком связались. Европеец! Вы Россию обокрали, вывезли все! Удобрения наши вывезли, газ украли!
- Какой газ? Опомнитесь, мамаша. Я кастрюльками торгую.
- Алюминий вы из нашей страны вывезли! Народ русский обокрали!
- Дура! Вы, русские, сами себя обокрали. Как вы можете!
Поляк спрыгнул вниз, вышел из купе, хлопнул дверью.
Я вышел вслед за ним.
- Вы не должны так разговаривать с женщиной, - сказал я, - Извинитесь.
- А за что извиняться?
- За слово "дура". Немедленно извинитесь. И слово "безотцовщина" было обидным. Судьба тяжелая, но разве женщина виновата в своей судьбе?
- У всех судьба тяжелая. Какие у тетки проблемы? Не вышла замуж? Сама виновата, что не вышла.
- Стыдно так говорить, - сказал я.
- Знаю, что говорю. Опыт имею.
- Видите ли, - сказал я, - вы ничего особенного в этой жизни не совершили. То, что вы спекулируете скобяными изделиями, говорит о предприимчивости. Но не дает оснований на суждения морального порядка.