Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь 18 стр.

Снова молчание. Затем Фрэнк посмотрел на меня, и это было так, как будто мы с ним впервые по-настоящему посмотрели друг на друга. Его лицо было совершенно чистым: хмурое защитное выражение исчезло.

- Я просто чертовски одинок!

1 мая

Следующее посещение Фрэнка было знаменательно двумя об­стоятельствами. Почти весь сеанс он был ужасно занят чем-то и не упоминал ни о своем одиночестве, ни о чем-либо другом, близ­ком к этому, и только в последние минуты - именно тогда, ког­да он поднялся, собираясь уходить, - Фрэнк снова на мгновение снял свою маску.

- Ах, да... Ну, сейчас уже нет времени, но...

- Но?

- О, я видел сон о Дженни. Неважно. Просто такие женщи­ны меня возбуждают. - Он направился к двери.

- Разумеется, вы хотите побыстрее это замять.

- Да, ну, я знаю, кто-то ждет вас, и...

- И поэтому вы не хотите разобраться со своим сном.

- Да, ну, в самом деле, он был короткий. Или я не запом­нил его целиком. Я просто вроде бы обнимал ее, и она позволяла мне это, и, казалось, ей это нравится, и...

Он остановился, держась за ручку двери. Я знал, что мы дол­жны закончить сеанс, но у меня возникло чувство, что с Фрэн­ком происходит что-то важное, и я молча ждал.

- Джим, я действительно хочу эту женщину. Вы знаете об этом? Если бы я думал, что у меня есть хоть малейший шанс... Вот дерь­мо! Надо идти. - И он выскочил за дверь прежде, чем я успел что-то сказать.

Фрэнк двигался к тому самому чувству, которого он всю жизнь старался избегать - к эмоциональной привязанности к другим. Он также рискнул поделиться этим со мной, что меня очень тронуло.

9 мая

Фрэнк вошел в консультативную комнату медленно, почти неохотно, не встречаясь со мной взглядом. Вероятно, он думал, что я собираюсь злиться на него за то, что он проводил Дженнифер домой и провел с ней прошлую ночь. Я помнил, как тепло она говорила во время своего сеанса несколько часов назад о его нежности и как я был удивлен, услышав, что он не занимался с ней любовью, хотя они спали вместе раздетыми. Я ощущал теп­лоту и какую-то непонятную гордость за этого сердитого и испу­ганного человека и за тот огромный шаг вперед, который он сде­лал прошлой ночью, но сомневался, сможет ли он понять и принять эти мои чувства прямо сейчас. Возможно, когда-нибудь...

Фрэнк снова мрачно уставился на точку на стене. Он медленно усаживался, зажигал сигарету, устанавливал пепельницу, долго был занят всей этой рутиной. Наконец, он открыл рот, чтобы произнести свое любимое слово:

- Дерьмо-о-о.

- Хм-м?

- Дерьмо. Дерьмо! Дерьмо! Это все. Просто дерьмо. - Он был в ярости.

- Ого! Вы, кажется, чертовски злитесь. Что происходит?

- Не знаю, какого черта я здесь делаю. Не знаю, какого хрена я вообще сюда пришел с самого начала. Не думаю, что у меня есть хоть одна извилина в моей проклятой голове, а то бы я ушел к чертям прямо сейчас.

Я ждал. Что бы ни происходило с Фрэнком, это было глубже и сильнее, чем все, чего я ожидал. Он страдал, и глубоко стра­дал, но я не имел представления, почему. Поэтому я ждал.

- О-о-ох! Джим! Почему вы не сказали мне давным-давно вер­нуться туда, откуда я пришел? Что я здесь делаю? Что я делаю вме­сте с такими людьми, как вы, как Хол, Луиза, Лоренс и...

- И Дженнифер?

- Правильно, черт побери, и Дженнифер. Бедная Дженни! Господи Боже! Она так чертовски страдает в глубине души. Вы знаете, как сильно она страдает? О, конечно, вы знаете, но, силы, небесные, что это за дважды сучья жизнь! Бедная Дженни! Она сказала вам, да? Джим, я не мог оставить ее одну. Она была совсем не в себе прошлой ночью, поверьте мне. Я за нее боялся. Я просто должен был остаться с ней. Вероятно, вы думаете, это грязно?

- Что грязно, Фрэнк?

- То, что я пошел к ней домой и спал с ней. Она сказала вам, да?

- Она сказала мне. И она сказала, что вы не захотели занимать­ся с ней любовью и были очень, очень добры к ней и действительно позаботились о ней. Вы думаете, я это должен считать грязным?

- О Боже! Вы думаете, я уже совсем... Я не мог трахнуть ее в таком состоянии. Это все равно, что изнасиловать ребенка или вроде того.

- Кажется, вам трудно признать, что вы действовали по-на­стоящему бескорыстно и заботливо.

- О, все это чушь, и вы это знаете. Я бы хотел переспать с Дженни, и могу это сделать. Просто, думаю, мне не хотелось делать этого прошлой ночью.

- Если цитировать вас: "дерьмо-о-о!"

- Вы не знаете, как говорить это правильно. Подозреваю, что до недавнего времени вы вообще не произносили этого слова.

- Фрэнк, вы очень тактичный парень, если учесть то, что про­изошло прошлой ночью. Пожалуйста, имейте это в виду и не на­пускайте тумана.

- Что вы имеете в виду, какого тумана?

- О, мы не хотим к этому возвращаться. Мы оставили это позади.

- Да, вы правы. Но вы чертовски хорошо знаете, что мне не по себе, когда вы говорите подобные вещи; так зачем же это делать?

- Какие "подобные вещи"?

- Теперь вы сами играете в эту игру.

- Вы правы. О'кей, итак, я знаю, что вам не по себе, когда люди обнаруживают в вас теплые чувства и отзывчивость, но, Фрэнк, я думаю, наступило время разобраться с этой неловкос­тью, чтобы вы могли жить нормальной жизнью. Не думаю, что вам следует и дальше держаться - по крайней мере, в такой сте­пени - за миф о крутом парне, который не испытывает чувств, ни в ком не нуждается и ни о ком не заботится.

- Не так быстро, Джим. - Фрэнк действительно испугался. Его голос был таким хриплым, как будто он находится на краю про­пасти, куда я, вероятно, его действительно толкнул.

- Да, я слышу вас.

- Джим, на минуту я действительно смог вас услышать, и это пробрало меня до печенки. И вы правы, но меня это чертовски пугает. О Боже, Джим, я действительно боюсь. Я просто хочу убежать отсюда к чертовой матери, бежать и бежать без остановки. Хочу забыть обо всем, о чем мы говорили, обо всех людях в груп­пе и особенно о Дженнифер. - Его голос дрожал.

Этот сеанс был одним из тех магических моментов, которые случайно происходят с одними пациентами и никогда не проис­ходят с другими, - моментом, когда человек открывается вовнутрь и может увидеть то, что обычно прячет от самого себя; моментом, когда меня допускают в наиболее потаенные уголки чужой души; священным моментом. К концу сеанса Фрэнк снова вернулся ко внешней реальности.

- Дженни хотела видеть меня сегодня вечером. Я сказал ей, что работаю. На самом деле нет, но я боюсь ее видеть.

- Что вас пугает, Фрэнк?

- Я боюсь за нее. Дженни действительно хочет вернуться к мужу, и если она застрянет на мне, то никогда не сможет себе этого простить и действительно вернуться к нему.

- Понимаю.

- Поэтому, возможно, мне не следует ей звонить.

- Но вам бы хотелось.

- Да. Да, мне бы хотелось.

- И это вторая вещь, которая пугает вас.

- Да.

Минуту мы сидели молча, как бы рассматривая реальность чувств Дженнифер и Фрэнка, понимая неизбежность того обстоя­тельства, что он должен оставить ее.

29 июля

Этот день был выдающимся, поскольку я впервые увидел Фрэн­ка в новом костюме, тщательно выбритого, испытывающего сму­щенную гордость за свой вид. Его повысили по службе, сообщил он, и теперь ему следует соответствовать своей новой должности. Я почувствовал минутное разочарование. Неужели я помог Фрэн­ку стать послушным винтиком материалистической машины? Но у него были для меня новости.

- Я говорил со старым мистером Гандовски и сказал ему, что буду заниматься этой работой в течение года. Он собирается пла­тить мне столько же, сколько и постоянному сотруднику, но я буду тратить только половину, а остальное откладывать. Тогда в сен­тябре будущего года я смогу вернуться в колледж. Гандовски го­ворит, если я буду хорошо работать в этом году, он оставит меня на полставки, и тогда я смогу продолжать учиться. Я хочу пройти весь путь, Джим.

- Фрэнк, это звучит здорово.

- Да. Есть еще одна вещь. - Сейчас ему было явно неловко.

- М-м-хм-м?

- Я хочу получить степень доктора, Джим.

- Да, я знаю. Это хорошо.

- По клинической психологии, Джим. - Вот что его пугало.

- Фрэнк, думаю, это просто здорово, и я счастлив, что ты выбрал мою область.

- Да. - Неуверенно. - Не знаю, правда ли вы это чувствуете или нет. Надеюсь, что да, но я думал, может, вы будете смеять­ся над такой идеей.

- Я не смеюсь.

- Ага, тогда я действительно рад, что вы чувствуете именно так. Просто я решил вплотную заняться всем этим дерьмом! - В своей последней фразе Фрэнк остался верен себе.

* * *

Внутреннее чувство имеет непосредственное отношение к наше­му взаимодействию с другими людьми. Когда мы прислушиваем­ся к нему, то обнаруживаем в себе богатые и разнообразные реак­ции на других людей, способность сопереживать им и готовность раскрыть перед ними свою собственную сущность. С другой сто­роны, окружающие являются самым мощным источником воздей­ствия на нашу жизнь - по крайней мере, для большинства из нас. То, как другие реагируют на нас, обеспечивают ли они нам теп­лую поддержку или держатся на холодной дистанции, вселяют надежду или причиняют нам боль разочарований, - все это может существенно влиять на нас как сознательным, так и бессознатель­ным путем.

Фрэнк так боялся, что другие возьмут власть над ним, что пы­тался отгородиться от них непроницаемой стеной. Хотя он никог­да не формулировал свою позицию таким образом, но пытался за­щитить свое внутреннее осознание от того, что, как он боялся, окажется превозмогающей его силой внешних воздействий. Но его усилия не увенчались успехом. Мы не можем жить в одиночестве, сохраняя внутреннее осознание, ибо это осознание постоянно взаимодействует с окружающим нас миром людей.

Фрэнк нуждался в недовольстве так же сильно, как другие нуж­даются в удовольствии. Задним числом я испытываю изумление перед той настойчивостью, с которой Фрэнк отвергал все, что шло в этом направлении. Конечно, Фрэнк был очень одинок в той маленькой замкнутой жизни, которую он для себя сконструировал. Он построил ее из книг и идей и пытался обойтись обществом да­леких авторов. Но идеи имеют свойство разрастаться и преодоле­вать границы, которые люди (и государства) ставят перед ними. И благодаря своему чтению Фрэнк обратился к психотерапии и затем - к новой, более широкой жизни.

Фрэнк пытался отрицать тот факт, что он - как и все люди - одновременно и отделен от них, и является частью других людей. Он пытался только отделиться, но парадоксальность человеческо­го положения состоит в том, что возможно лишь и то, и другое сразу. Отрицание Фрэнка выросло из его страха, что если он по­зволит себе стать частью другого, то будет поглощен другим, ра­створится в нем. Со временем Фрэнк пришел к пониманию парадоксальности человеческих отношений; он понял, что может сохранить свою идентичность и при этом рискнуть вступить во вза­имоотношения; может быть внимателен к своему внутреннему чув­ству и при этом действительно слышать голоса других людей. Дол­гое время Фрэнк был уверен в том, что человеческие отношения основаны лишь на эксплуатации, на том, что существуют субъек­ты, которые используют объекты. Вначале со мной, а затем и вообще, он начал чувствовать, что взаимоотношения - это основ­ной элемент субъективности каждого человека.

Все мы и каждый из нас в самом глубоком и подлинном смыс­ле одиноки. Ни один человек, как бы он нас ни любил и мы его не любили, как бы он ни был нам близок, как бы искренни мы ни были с ним - ни один человек не может до конца находиться с нами в той глубокой внутренней области, где мы одиноки. Вре­менами мы переживаем это одиночество как благодать, как цели­тельную и оберегающую нас изоляцию, как источник интеграции нашей индивидуальности в качестве отдельных субъектов. Но бы­вают и другие периоды, когда эта отделенность кажется нам пожиз­ненным тюремным заключением, железной клеткой, из которой, как мы знаем, нам никогда не выбраться. Это периоды, когда мы вздыхаем так тяжело и безнадежно, когда мы всем своим существом стремимся преодолеть разрыв между собой и другими, соединить­ся с кем-то целиком и полностью, позволить этому другому бес­препятственно войти в наше сердце. Тогда мы страдаем от одино­чества. Тогда наше внутреннее чувство безутешно горюет по поводу нашей отделенности.

То же самое происходит и с другой частью парадокса нашего бытия. Мы оказываемся вовлеченными - часто (как, например, в случае Фрэнка) против нашей воли - в чужие жизни, в чужие чувства, в чужие переживания. Мы снова и снова пытаемся воз­двигнуть стену, отделяющую нас от этой вовлеченности, лишь с тем, чтобы увидеть, как она рушится, словно песчаная насыпь, заливаемая приливом. Мы страшимся потерять свое индивидуаль­ное бытие в космическом океане единства.

Но бывают и другие случаи - моменты, когда мы испытываем нашу общность с другими. Тогда мы открываем для себя, что все люди боятся и надеются, любят и ненавидят, страждут и покло­няются. Тогда мы открываем свою человечность, и наше внутрен­нее знание подтверждает глубокую общность людей.

Один из главных принципов человеческого существования со­стоит в том, что нам требуется два термина для характеристики наших отношений с другим, даже если это отношения единства. Мы вынуждены использовать несколько неуклюже выражение "раздельно-но-связанно"для описания того, что действительно яв­ляется характеристикой нашей жизни.

Когда мы находимся в наибольшем разладе со своим бытием, мы переживаем эти две стадии как совершенно различные. Наши отношения с другими не позволяют нам получить утешения в оди­ночестве, а наше уединение лишь разрушает наши надежды на подлинный контакт с другими. С другой стороны, когда мы наи­более аутентичны, мы иногда обнаруживаем, как эти аспекты могут поистине сливаться воедино. В наиболее подлинные моменты близости между мужчиной и женщиной, которые искренне любят и доверяют друг другу, парадокс раздельности-но-связанности преодолевается. Чем больше выполняется одно, тем более верным оказывается другое. Нет больше дающего и получающего; между мной и другим больше не существует пропасти. Напротив, есть радость от реализации индивидуальности, по-новому открываю­щейся в отношениях и подтверждаемой глубоким внутренним от­кликом партнера.

Стойкость Фрэнка, сражавшегося со мной многие месяцы, пока мы не научились по-настоящему работать вместе, сама по себе была глубоким и поучительным опытом. Существуют и другие момен­ты, которые прояснились для меня.

Я, как и все люди, одновременно отделен от других и связан с другими - фактически, связан со всем существующим. Ни один человек не является островом, но ни один не идентичен другому. Я должен принять этот парадокс. Фрэнк боялся той части парадок­са, которая касалась связи с другими, и старался жить только как отдельное существо. Это не сработало и не могло сработать. Мне необходимо было прислушаться к своему внутреннему чувству и осознать связь с другими, полностью приняв ее в свое бытие.

Переживание заботы о другом человеке действительно является очень действенным. Фрэнк боялся его силы, но рискнул принять заботу от меня и сам позаботился о Дженнифер. А затем он отпу­стил ее, и это было наиболее самоотверженным выражением его заботы. Я тоже вынужден был осознать, что забота и избрание неразрывно связаны с предоставлением свободы и сожалением о том, кого отпускаешь. Если попытаться избежать боли, придется заглушить подлинное внутреннее знание. Тогда целостный смысл моей заботы будет упущен, и я не смогу достичь подлинной чело­вечности.

Необходимо заботиться о том, чтобы брать на себя какие-то обязательства. Долгое время - задолго до его обращения к психо­терапии - Фрэнк пытался сделать свою жизнь безопасной с помо­щью нигилизма. Он отвергал все ценности, все отношения, все собственные обязательства. Он думал, что свободен, но был эмо­ционально обделен и вынужден был отвергать свой внутренний голос. Во время терапии Фрэнк рискнул соблюдать обязательства - вначале просто регулярно посещая сеансы и оплачивая их. Затем он обнаружил, что может приобрести многое, расставшись со сво­им негативизмом.

Это привело его к связям с другими людьми, и, наконец, он смог связать себя обязательствами регулярной работы, компромис­сом в отношении своей внешности и одежды, долговременными образовательными и профессиональными целями. Людям свой­ственна направленность. Они всегда интенционалъны - по край­ней мере, в некоторой степени (например, изначальная интенция Фрэнка - не иметь связей и обязательств). Если я хочу быть по-настоящему живым, мне необходимо открыть или создать в своем внутреннем центре намерение и двигаться в определенном направ­лении (не обязательно в смысле социальных или материальных достижений). И смысл путешествия состоит скорее в том, чтобы двигаться, чем в том, чтобы прийти.

* * *

Однажды Фрэнк зашел повидаться со мной. Прошло пример­но двенадцать лет с того знаменательного дня, когда он объявил о своем намерении стать моим коллегой. Работая как зверь, Фрэнк закончил докторантуру и интернатуру, у него была жена - тоже выпускница института - и сын. Зная об этих достижениях из на­шей переписки, я опасался его посещения. Как много лет тому назад, я вновь спрашивал себя: не помог ли я создать послушный винтик в машине среднего класса?

С самого начала меня успокоила свирепая борода Фрэнка, ког­да я встретил его в приемной. Что бы я ни думал, я не увидел дрессированного клерка. Фрэнк приветствовал меня смущенно, очевидно, наблюдая за моей реакцией. Мы оба чувствовали себя неловко, но вскоре смогли начать разговор. И когда Фрэнк заго­ворил, я понял, что он не потерял контакт со своим внутренним центром.

Он интересовался работой с детьми-наркоманами, скептичес­ки относился к официальным методам работы с этими молодыми людьми, будучи уверен, что подобные методы скорее усложняют проблему, нежели решают ее. Он не верил в то, что нужно быть "мягким", но настаивал на том, что до ребенка действительно нужно достучаться, если хочешь, чтобы тот изменился, и что боль­шинство так называемых "жестких" программ просто обходят сто­роной трудности, связанные с решением действительных проблем. Его речь произвела на меня впечатление. Я сказал ему об этом. Тогда Фрэнк заколебался и, наконец, сказал: "Ну и дерьмо ты, Джим! Вечно из ничего раздуваешь огромное дело! Я просто делаю то, что должен". И я расслабился, убедившись, что Фрэнк остался самим собой.