Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь 4 стр.

Я описываю совершенно иной вид психотерапии, чем та, что практикуется ортодоксальными психоаналитиками или терапевта­ми бихевиоральной ориентации. Действительно, само слово "пси­хотерапия" обретает новый смысл, когда его употребляют приме­нительно к такому предприятию. Она больше не основана на модели коррекции; скорее, я думаю об этом занятии как о пробуж­дении или вызывании жизни, спрятанной внутри нас, внутренней чувствительности, которую нас научили подавлять, возможностей бытия, которые слишком редко осуществляются. Всякий раз, когда человек приходит ко мне, я пытаюсь определить степень его внутреннего осознания - в какой мере у него присутствует пони­мание значения внутреннего слушания. Я пытаюсь обнаружить влияния, которые могли блокировать или ограничивать это при­слушивание к своей субъективности, и подталкиваю пациента к тому, чтобы приложить все усилия для восстановления или уси­ления роли внутреннего чувства жизни. Это отправная точка для самых успешных путешествий, которые я и мои пациенты совер­шали вместе. Когда мы можем действительно сконцентрировать­ся на внутреннем осознании, все остальное - случайно, и мы понимаем это. К сожалению, я не могу помочь каждому человеку найти свое утраченное чувство, помочь ему войти в контакт с цен­тром своего бытия, но постоянно стараюсь делать это.

В поисках внутреннего чувства я, конечно, не задаю никаких новых вопросов, которые не были бы заданы раньше. Возможно, с тех самых пор, когда человек впервые получил представление об этом болезненном, уникальном, парадоксальном даре осознания собственного бытия, он уставился на свое отражение в водах лес­ного озера и стал задавать благоговейный вопрос: "Кто я?" И, ко­нечно, на протяжении многих столетий философы и пророки, короли и простолюдины, ученые и мистики, а также все осталь­ные пытались разглядеть в зеркале этот изменчивый образ.

На этих страницах я не излагаю мудрость философии, религии, даже психологии. То, что я говорю о природе нашего бытия, ис­ходит, главным образом, от множества людей, которые доверили мне свой жизненный опыт. Конечно, может быть и так, что их краски смешались с красками моего собственного опыта. Я не могу сказать, насколько достоверен вообще мой портрет нашей челове­ческой физиономии. Но меня согревает то, что довольно многие признали свое сходство с теми лицами, которые я изобразил с помощью своей палитры.

Не буду пытаться исторически проследить множество размыш­лений о человеческой сущности. Достаточно сказать, что вопрос "Кто я?" по-прежнему открыт, и тот, кто предполагает, что име­ет ответ на него, недооценивает и себя, и сам вопрос. В современ­ной психологии принято избегать данного вопроса или отделываться от него квазирелигиозными догмами (что является обычной прак­тикой позитивистов). Однако гуманистическое направление в пси­хологии начинает вновь признавать человеческую субъективность.

Абрахам Маслоу, один из пионеров современного возрождения гуманистической психологии, постоянно обращает внимание на внутреннее осознание человеком своего уникального бытия. Иног­да он называет его "прислушиванием к голосу импульсов". Маслоу также писал: "Такое понимание [невроза как блокирования личностного роста] дало мне по крайней мере одно преимущество: я обратил особое внимание на то, что вначале назвал "голосами импульсов", но что в более общем смысле может быть названо "внутренними сигналами" (или стимулами). Я недостаточно осоз­навал, что при большинстве неврозов, так же, как и других рас­стройств, внутренние сигналы становятся слабее или исчезают вообще (как в случаях сильных навязчивостей) или они не слыш­ны, или не могут быть услышаны. В крайних случаях мы имеем человека без переживаний- зомби, абсолютно пустого внутри. Восстановление личности должно, по определению, включать вос­становление способности иметь и воспринимать эти внутренние сигналы, знать, что и кто человеку нравится и не нравится, что приятно, а что - нет, когда есть, а когда - нет, когда спать, когда мочиться, когда отдыхать.

Человек, лишенный внутреннего опыта, не получает этих сиг­налов изнутри, этих голосов своего истинного Я, он вынужден искать внешние опоры для руководства. Например, он ест, когда часы подсказывают ему это, а не когда разыгрался аппетит (кото­рого у него нет); управляет собой при помощи часов, правил, ка­лендарей, расписаний, планов и указаний других людей".

Колин Уилсон говорит о "духовном зрении" и о своем "подлин­ном Я", которое отличает от своей личности. Другие понимали это утраченное чувство подобным же образом: один из ярких приме­ров - "Третье ухо" Теодора Рейка. Алан Уоттс во многих своих работах, вероятно, указывал на то же внутреннее знание.

Эрих Фромм прослеживает способ, которым мы утрачиваем остроту внутреннего чувства:

"Начнем с того, что у большинства детей возникает некоторая враждебность и мятежность: результат их конфликтов с окружаю­щим миром, ограничивающим их экспансивность, поскольку им - слабой стороне - приходится покоряться. Одна из основных за­дач процесса воспитания состоит в том, чтобы ликвидировать та­кую антагонистическую реакцию. Методы различны - от угроз и наказаний, запугивающих ребенка, до подкупов и "объяснений", которые смущают его и вынуждают отказаться от враждебности. Вначале ребенок отказывается от выражения своих чувств, а в ко­нечном итоге - и от самих чувств. Вместе с тем он учится подав­лять свое осознание враждебности и неискренности других людей; иногда это дается ему нелегко, потому что дети обладают способ­ностью замечать эти качества и их не так просто обмануть слова­ми, как взрослых. Они не любят кого-то "без всяких причин" (если не считать причиной, что ребенок чувствует враждебность или неискренность, исходящие от этого человека). Такая реакция скоро притупляется; не так уж много времени требуется, чтобы ребенок достиг "зрелости" среднего взрослого и потерял способность отли­чать достойного человека от мерзавца.

Кроме того, уже на ранней стадии воспитания ребенка учат проявлять чувства, которые вовсе не являются его чувствами. Его учат любить людей (обязательно всех), быть некритично дружелюб­ным, улыбаться и т.д. Если в процессе воспитания в детстве че­ловек "обломан" не до конца, то впоследствии социальное давле­ние, как правило, завершает дело. Если вы не улыбаетесь, про вас говорят, что вы "не очень приятный человек", а вы должны быть достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве официанта, продавца или врача. Лишь тот, кто находится на са­мом верху социальной пирамиды, и тот, кто в самом низу ее - кто продает только свой физический труд, - может позволить себе быть не особенно "приятными". Дружелюбие, веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, становятся автоматичес­ким ответом; их включают и выключают, как электрическую лам­почку".

Ролло Мэй говорит о "Я-переживании", характеризуя, что зна­чит для человека осознавать свое бытие. Хотя Мэй, главным об­разом, сосредоточен на интенциональных аспектах "Я-переживания" и поэтому уделяет больше внимания потенциальным возмож­ностям, он, разумеется, выделяет тот же самый внутренний про­цесс в человеке, который я называю внутренним, или экзистен­циальным, чувством. Мэй пишет о "Я-переживании": "Во-пер­вых, Я-переживание само по себе не является решением проблем человека; скорее, оно является предпосылкой их решения". Да­лее он говорит: "Способность терапевта помочь пациенту узнать и пережить свой собственный опыт - главное в терапевтическом процессе".

Эта книга рассказывает о семерых людях, которые исправили кое-что в своей жизни с помощью осознания своего внутреннего бытия. Каждый из них многому научил меня, и я постараюсь пе­редать эти уроки. Надеюсь, что читатель погрузится в истории этих людей, а не станет изучать их беспристрастно. Если читатель по­зволит настоящим описаниям вступить в перекличку с его собствен­ным опытом, это может помочь ему обогатить свою жизнь. Ибо каждый из нас - я, пишущий эти строки, вы, читающие их, - достигает ощущения правильности бытия в той степени, в кото­рой мы действительно следуем внутреннему направлению своей жизни. В этом отношении, как и во многих других, люди, чьи истории я сейчас передам, - такие же, как и мы.

2. Лоренс: личность и ничто

Кто я или что я? В своем последнем основании? Помимо зва­ний, ролей, степеней и всех этих этикеток, наклеенных на меня? Помимо занятий и отношений, даже имени и личной истории? Кто я? Что я?

Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представ­ляющем собой непрерывный процесс. Окончательно я не могу отож­дествить себя ни с какой-либо материей (например, с моим телом), ни с чем-либо, что я произвожу (моими словами на этих страни­цах), ни с каким-либо из моих свойств (мой интерес к другим), ни с моим прошлым, ни с моими планами на будущее, ни с мо­ими сиюминутными мыслями, ни с какой-либо иной вещью. Короче говоря, я - не вещь, ничто Я - исключительно процесс моего бытия - например, процесс написания этих слов, - но я не содержание слов или идей, которые они выражают. Я - тот, кто осознает процесс письма, выбирает способы выражения мыслей, надеется на понимание, наслаждается возникновением мыслей и образов своих переживаний.

Этого понимания трудно достичь, потому что почти всегда нас учат по-другому осознавать себя. Нас учат воспринимать свою личность через образование, отношения с окружающими, профес­сию, список наших достижений, через объективные вещи. Таким образом мы можем надеяться стать кем-то или достичь чего-то. Но иногда случаются сильные поворотные переживания, когда, на­конец, мы освобождаемся от всех этих объективаций и открываем свободу, которая является нашей глубочайшей природой. Тогда мы чувствуем, как можно по-настоящему быть живым; тогда мы ощу­щаем различные возможности, которые были открыты перед нами, но которыми мы не решались до этого воспользоваться. Тогда би­ение жизни становится мощным и сильным.

* * *

Лоренс - человек, пытающийся достичь глубин своего бытия, более подлинного и осмысленного контакта со своей субъективно­стью. Необычайно талантливый, он имел длинный ряд достиже­ний, которые он объединил, чтобы осмыслить свою личность. Пока не вмешалась судьба, Лоренс чувствовал, что ему это уда­лось; а затем он разбился о нематериальность материи, об услов­ность объективного.

Я многому научился у Лоренса, потому что я, как и он, так же сильно верил в достижения. Все свое отрочество я был озабочен получением отличий, которые можно было бы прикрепить в виде значков на мою бойскаутскую форму или подписать под своей фамилией в школьном ежегоднике. В более зрелом возрасте мои усилия были направлены на составление длинного списка дости­жений для моего профессионального резюме. Кажется, только в последнее время я нашел время для того, чтобы спросить себя, что я, именно я сам, внутренне, действительно хочу сделать. Мое слушающее Я так часто заглушалось тираническим "должен".

28 октября

Когда Лоренс позвонил, чтобы назначить мне первую встречу, он был небрежен и казался легкомысленным. "У меня маленький вопрос, и я хотел бы узнать ваше мнение. Я довольно свободен, и знаю, как вы заняты; поэтому просто скажите мне, когда вам удобно, и - м-м-м - я буду с нетерпением ждать нашей встречи". Такими были его слова по телефону, и создалось полное впечат­ление, что нам надо поговорить о каких-то обыкновенных вещах. Только через некоторое время я узнал, что его собственное распи­сание было очень жестким и ему пришлось перестраивать множе­ство своих дел, чтобы встретиться со мной в тот день, который я назначил.

12 ноября

На сеанс он приехал вовремя, даже на пару минут раньше. Когда Лоренс вошел ко мне в кабинет, он в самом деле произвел впечатление. На нем был простой, но, очевидно, дорогой кос­тюм, а в руках - шляпа, что необычно для Калифорнии. В об­щем, он держался с большим достоинством, хотя и не чопорно.

Лоренс сел на стул, который я указал, осторожно достал из футляра отличную сигару, предложил мне, а когда я отказался, вежливо спросил, не возражаю ли я, если он закурит. Он все время поддерживал светскую беседу о погоде, транспорте, о египетских сувенирах, находящихся в моем кабинете. Хотя он делал это с легкостью, я заметил, что Лоренс удерживает такой контроль над разговором, что при обычных обстоятельствах у меня бы не было иной возможности, кроме как слушать и соглашаться с ним. Как бы там ни было, я ограничился ожиданием, пока он сам не пе­рейдет к делу.

Внезапно Лоренс распрямил свою уже застывшую спину и об­ратился ко мне:

- Полагаю, вы спрашиваете себя, почему я здесь?

Это было больше похоже на инструкцию, чем на вопрос, но я отметил его осторожность и сразу же получил быстрый присталь­ный взгляд, за которым следовала улыбка "хорошего парня".

- Ну, сказать по правде, я и сам задаю себе этот вопрос, но, с другой стороны, я всегда нанимаю лучшего специалиста для любой работы, а мне сказали, что вы - лучший. Поэтому я, ко­нечно, пришел к вам...

И Лоренс продолжал в том же духе, щедро раздавая мне похва­лы и параллельно описывая свои собственные достижения. Он рассказал мне о своем классическом образовании, своих путеше­ствиях и учебе за границей, важных правительственных поручени­ях, успехах в нескольких направлениях бизнеса. Затем наступила еще одна пауза.

- Вы все еще не сказали, почему вы здесь.

- И, конечно, вы абсолютно правы. - На его лице снова от­разилось титаническое напряжение, быстро сменившееся улыбкой хорошего парня. Этот быстрый пристальный взгляд говорил нечто очень важное, но я не мог прочесть послание. Теперь Лоренс рас­сказал мне вкратце - так, чтобы было понятно, что он рассмат­ривает эти проблемы как вполне обыденные,- о нескольких недав­них неудачах в бизнесе, об автомобильной аварии год назад и о явно незначительном разногласии с женой по поводу того, когда детям ложиться спать.

Он снова остановился, бросил на меня свой быстрый присталь­ный взгляд, и внезапно я понял, что смотрю на человека, объя­того крайним ужасом. Я пошел на рассчитанный риск:

- Вы чертовски испуганы!

Его лицо застыло с выражением улыбки хорошего парня; и те­перь он выглядел так, как будто вот-вот закричит. Он молчал це­лую долгую минуту. Затем он шумно вздохнул и провалился в кресло, как будто его поддерживал в прямом положении только сдерживаемый вздох.

- Да. Боюсь. - Его слабый голос странно контрастировал с те­ми искусственными интонациями, которые он использовал раньше.

Так Лоренс приступил к своей психотерапии.

Мы сидели, молча глядя друг на друга, понимая, что вошли в открытый контакт, к которому ни один из нас не был полностью готов. Я осторожно затаил дыхание и ждал. Постепенно он опра­вился. Я распознал его побуждение вновь надеть маску вежливос­ти и компетентности. Но он был слишком утомлен, чтобы выдер­жать ее вес.

- Я боюсь. Именно так, как вы сказали, я чертовски боюсь. Это облегчение - наконец сказать это кому-то... У меня нет ни­кого, кому... Я очень одинок... Оказывается, очень трудно гово­рить вам об этом. Дело не в том, что я не хочу, чтобы вы знали. Дело в том, что мне кажется, у меня нет слов. Я имею в виду: то, что я переживаю, невыразимо в словах или что-то вроде этого. Вы вообще-то понимаете, что я имею в виду?

- Неточно, конечно. Но я прекрасно знаю, что слова никог­да не могут передать наших глубочайших чувств. - Как быстро Лоренс восстановил самоконтроль!

- Да-да, это так. Но здесь нечто большее или нечто другое. Это как попытка описать цвет, который находится за пределами види­мого спектра. Он связан с нашим привычным опытом и вместе с тем лежит за его границами. - Он замолчал, размышляя. - Да, м-м-м. Это единственное, что я могу сказать сейчас. То, что я пе­реживаю и что приводит меня в такой ужас, похоже на другие вещи, которые я испытывал, и все-таки это нечто большее, чем все другие переживания. И это "большее" и есть то, для чего я не могу найти слов. - Описывая свои внутренние чувства, он издал неясный слабый заикающийся звук, не осознавая этого.

- Пока вы говорили со мной, вы, кажется, поднялись из той эмоциональной глубины, в которой пребывали несколько минут назад.

Он стал удивительно формальным, педантичным.

- Да, это так, не правда ли? Ну, я рад этому. М-м-м. Честно говоря, это переживание, которое мне не хотелось бы испытать еще раз. Фактически, поэтому я и здесь.

- Что вы имеете в виду?

- Чувство, которое у меня возникло несколько мгновений на­зад, когда вы догадались, как я испуган, - это маленький пример той паники, которая периодически накатывает на меня волнами. Мне действительно нужно сделать что-то с этими страхами. Они делают меня ни к чему не способным. М-м-м, я имею в виду, что когда один из них настигает меня, я не могу ясно думать. И, ко­нечно, не могу ясно говорить, хотя, думая об этом сейчас, я по­нимаю, что они почти всегда приходят, когда я один, и мне не нужно говорить... Я действительно ненавижу быть с кем-то в тот момент, когда они нападают. Во мне появляется довольно много эмоций, и я боюсь. Я имею в виду, м-м-м, что не могу функци­онировать разумно, когда на меня воздействует какой-то из этих страхов.

- Мне кажется странным, что для вас важно не то, что вы переживаете этот ужас внутри себя, а то, что вы не можете функ­ционировать. Как будто вы машина.

- Да, ну конечно, ужас - это главное. Я в самом деле гибну из-за него. - Пауза. - Хм-м. Это и правда облегчение - расска­зать кому-то об этом. Я уже чувствую себя намного лучше. - Вер­нулась улыбка хорошего парня. - Действительно, доктор Бьюдженталь. Я правильно произношу? С мягким "эль"? Да? Ну, возможно, если мы обсудим это несколько раз, я смогу восстановить работо­способность в той степени, в какой это необходимо.

На самом деле он вообще не услышал меня. Он не различал своего внутреннего эмоционального опыта и внешнюю эффектив­ность своих действий. Он снова обрел самоконтроль, и ужас был вытолкнут куда-то в подполье, откуда он рано или поздно снова поднимется. Я сомневался, способен ли Лоренс иметь дело с этими чувствами прямо сейчас, но посмотрим.

- Вы чувствуете себя лучше, и сейчас я вижу Лоренса Беллоу снова в том состоянии, которое, очевидно, является более при­вычным способом бытия. Ужас - это...

- Да-да, вы правы. Мне хорошо обсуждать это с вами и при­думывать, как исправить ситуацию.

Ого! Он даже не позволил мне подойти ближе и напомнить ему о его страхе. Хорошо, хорошо, это первый сеанс. Попробуем узнать о нем побольше, прежде чем давить на него.