Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь 7 стр.

Отчуждение Лоренса стало теперь очевидным, и я решил обра­тить на это внимание.

- Я заметил, что вы говорите во втором лице. - Почти всегда внутреннее чувство, Я, выражает себя в первом лице единствен­ного числа.

Его ответ удивил меня внезапной вспышкой раздражения.

- Черт, первое лицо или второе, не имеет значения. Дело в том, что люди не хотят вкладывать десятки или сотни тысяч дол­ларов, если вы - или я, если вам так больше нравится - кажусь им... Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

- Что вы имеете в виду? - невозмутимо переспросил я.

- О, Христа ради, Джим! Вы притворяетесь тупицей в отно­шении самых очевидных вещей. - Теперь его гнев стал более оче­виден.

- Лоренс, я думаю, вы предпочитаете начать ссору со мной, вместо того, чтобы осознать, насколько сильно вы зависите от производимого на окружающих впечатления.

- Ну скажите мне, почему вы раздуваете столько шума из того, говорить ли мне "я" или "вы"? - Пауза. Я ждал, но сохранял молчание. - Ну хорошо, я скажу это в первом лице, только что­бы доставить вам удовольствие. - Он снова остановился, и снова я ждал. Теперь его голос изменился и стал менее сильным и более неуверенным. - Ну... как я говорил вам, э-э-э... - Долгая пауза. Его голос изменился. - Джим, вы не поверите, но я не могу вспомнить, о чем мы говорили.

- Я верю вам. Фактически, я твердо уверен, что вы так загру­жены работой по той же причине, по которой вы забыли то, что хотели сказать: вы чувствуете себя живым, только когда люди ви­дят вас. На каком-то уровне вы знаете это. И это чертовски пуга­ет вас - такая зависимость от своего образа.

- А, ну конечно, я вспомнил, - он проигнорировал мое за­мечание. - Я пытался сказать вам, что по отношению ко мне люди во многом ведут себя в зависимости от того, считают ли они меня заслуживающим доверия. Если им кажется, что я жаден до денег, они отворачиваются. Если они чувствуют, что я проявляю мень­ше заботы о деле, чем необходимо, они хлопают дверью.

- И поэтому вы должны устраивать для них хорошее шоу, да?

- Да, таков бизнес. - Он устроился поудобнее на кушетке.

- Вы сейчас расслабились после сильного волнения.

- Ну, я иногда забываю, что люди не подозревают, в каком волчьем мире большинству из нас приходится жить.

- Вы хотите, чтобы я поверил, что это просто одна из жизнен­ных реальностей, и неважно, почему вас так расстраивает чувство, что вы на самом деле не существуете.

- Хм-м. Ну, так уж устроен мир, и я... мы не должны тратить время на то, что невозможно исправить. - Раздражение снова появилось в его голосе.

Мой голос тоже стал резким:

- Вы и вправду не хотите взглянуть на то, как вы попались на крючок, пытаясь сохранить этот внушающий доверие образ. Вы и сейчас пытаетесь натянуть его на себя передо мной.

- О, черт возьми! Почему вы не оставите это, Джим? - Пау­за. - Ну хорошо, если это сделает вас счастливым, я буду иметь это в виду, но это всего лишь правила бизнеса. Закон джунглей. Хм-м. Вы сидите тут в своем уютном кабинете, и люди приходят к вам, так что я не должен ожидать, что вы поймете...

- О'кей, - перебил я. - Я понял. Вы собираетесь прочесть мне лекцию о том, как я наивен. Когда вы закончите, мы сможем поспорить об этом и забыть все о том, как вам приходится хорошо выглядеть или о вашем смертельном страхе. Конечно, вам более необходимо бороться со мной, чем...

Теперь уже он перебил меня:

- Послушайте, я готов обсудить все, что заслуживает обсуж­дения, но не вижу никакого смысла тратить мое и ваше время, только потому что вы никогда не отрывали... туловище от стула, чтобы заняться бизнесом...

- Почему вы изменили то, что хотели сказать?

- Что вы имеете в виду?

- Вы начали говорить о том, что я никогда не отрывал свою задницу от стула, а затем изменили "задницу" на "туловище". Так зачем?

- О, ну, полагаю, я зарапортовался. Не стоит злиться.

- Вы имеете в виду, что не стоит показывать, что вы на самом деле чувствуете.

- Ну, я не хочу сердиться.

- Черт. - Грубо. - Да вы уже сердитесь. Не в этом дело. Вы просто так чувствуете. Как и каждый из нас периодически. Но вы не хотите, чтобы видели, как вы сердитесь.

- Ну хорошо, это так. - Теперь его тон стал задумчивым. - Да, я был рассержен, но по какой-то причине не хотел этого показы­вать.

- И эта "какая-то причина" - вовсе не деловой интерес, - настаивал я.

- Нет, хм-м. - Теперь уже определенно размышляя. - Нет, я ведь не пытаюсь вам ничего продать.

- Нет, пытаетесь. Вы пытаетесь продать мне то же самое, что всегда продаете: образ Лоренса-хорошего-парня, Лоренса-заслуживающего-доверия, Лоренса-который-никогда-ни-в-ком-не-нуждается и Лоренса-который-всегда-спокоен-и-разумен. И вас пугает и злит, когда я это не покупаю.

- Да вы просто скотина. - В его голосе прозвучали располо­жение и понимание.

- Лоренс, мне приятно, что вы так тепло ко мне относитесь, но нужно вскрыть еще один пласт вашего страха.

- Хм-м. Я не знаю, что вы имеете в виду. - Его голос был не таким твердым. Он больше не казался деловым администратором.

- Смятение - это простой способ быстрого ухода, Лоренс. Это ваш постоянный способ избегать столкновения с зависимостью от того, как вы выглядите в глазах других. - Нужно помочь ему ос­таться с самим собой сейчас, но я все же чувствовал его намере­ние сбежать.

- Да. Хм-м. Вероятно, я понимаю, что вы имеете в виду. - Его голос стал грудным и звучал неуверенно. Мы оба некоторое время молчали. Его дыхание казалось отрывочным и неглубоким. Глаза были открыты, но расфокусированы.

- Я чувствую себя хорошо, когда я в центре событий, органи­зую дела, выдвигаю идеи... Именно так я чувствовал себя минуту назад, разговаривая с вами... Но затем наступают другие момен­ты... Как прошлым вечером... Я закончил междугородный разго­вор около шести тридцати, кабинеты были уже пусты. Я мог слы­шать, как в конце коридора переговариваются привратники. За окном было темно и пасмурно. Затем я услышал, что привратни­ки покидают гардероб, и дверь с грохотом захлопнулась... Внезапно у меня появилось чувство, что здесь никого нет, никого в коридо­ре, никого на улицах, никого в мире. - Он остановился, собира­ясь с силами, чтобы сказать следующую фразу. - Затем я подумал, что не может быть, чтобы вокруг никого не было. - Он снова ос­тановился. Было ясно, что он изо всех сил старается контролиро­вать свой голос и свою речь.

- Кажется, для вас очень важно говорить сейчас ровным голо­сом, не давая воли своим чувствам.

- Что за польза в хныканье?

- Трудно позволить себе просто быть собой.

- Кто я? Что я? - Его голос стал стонущим и испуганным. - Вчера вечером в своем офисе я тоже спрашивал себя об этом. Сначала я подумал, что вокруг никого нет, но потом я уже знал, что это не так. Не было никого здесь, в моем кабинете, на моем стуле. Это правда. Никого нет сейчас в этой комнате. Никого на этой кушетке. Вы понимаете? - Его голос перешел в отчаянный, страшный шепот. - Никого. Кто я? Если бы я не пошел на все эти встречи, кто-то другой пошел бы. Если бы меня не было здесь сейчас, был бы кто-то другой. Что вы скажете? Вы бы даже не знали, если бы кто-то другой позвонил вам и пришел к вам и за­нял эти часы, которые вы проводите со мной. Вы бы даже не уз­нали, что Я мог бы быть здесь. О, бесполезно. Словами этого не сказать. - Он снова замолчал, но лицо его скривилось, раздира­емое мучительными противоречиями.

Пока он молчал, в моей голове родились непрошеные вопро­сы. Что это значит, что я сейчас с Лоренсом? Это мог бы быть Эл, Джерри или кто-то еще. Когда-нибудь кто-то другой будет рядом с другим Лоренсом. Меня не будет. Меня не будет нигде, насколь­ко мне известно. Я мысленно содрогнулся. Я знал, куда ведут эти мысли, и не хотел следовать за ними. У меня заныло в желудке. Я посмотрел на Лоренса. Он был поглощен своим собственным внутренним смятением. Я бы хотел, чтобы Лоренс последовал туда. Я был убежден, что только таким образом он сможет пробу­дить в себе подлинное чувство собственного бытия. Но я не хотел следовать туда сам. Я старался извинить себя, ссылаясь на то, что должен сконцентрировать свое внимание на Лоренсе. Я понимал, что это неуклюжая отговорка. Если уж говорить начистоту, то, следуя за своим собственным страхом, я только и смогу по-насто­ящему быть с ним.

Я попробовал размышлять о жизни как о процессе, о бытии вне материи, ветре, о котором узнают лишь по колыханию деревьев и травы. Слова казались сухими сучьями, воткнутыми в унылую раковину, и были абсолютно бессмысленны. Неожиданно я по­нял смысл искаженных, оплывающих, как свеча, часов Дали. Я с жадностью ухватился за этот образ; он избавлял меня от тревож­ного осознания. Я с неохотой отбросил его, чтобы дать себе по­чувствовать пустоту. "Я - тот, кто сейчас думает", - сказал я себе молчаливым шепотом. Это не принесло успокоения. Я попытал­ся схватить свое бытие, думая о себе таким образом. Это не сра­ботало. Что происходит, когда я не думаю? Тогда я ничто?

- Что так пугает в этом? - его голос прозвучал, как шепот, но испугал меня. На мгновение я не был уверен, кто из нас задал вопрос. Но он спрашивал скорее себя, чем меня. Я продолжал молчать, и мое собственное внутреннее чувство присоединялось к его вопросам.

- Это не просто смерть. Я боюсь смерти, но это другое. - Его голос стал сильнее. - Я как бы чувствую страх двигаться вперед, оставить что-то. Я хочу видеть свои следы позади, делать отметки там, где прошел, оставить где-то свое имя. И я знаю, что не могу. По-настоящему. - Он остановился. Его голос снова стал хрип­лым, но уже не казался слабым. - На самом деле не могу. Это все равно как писать свое имя на воде. Это как расписываться бенгаль­скими огнями на Четвертое июня, как мы делали, когда я был ребенком. Первая буква исчезает, прежде чем напишешь вторую. Но она была там. Была. Я здесь. Здесь. О, Господи, хотел бы я действительно верить в это. - Внезапно он заплакал.

Он снова лежал молча. Секунды проходили, время тянулось. Его лицо было искажено страхом и отчаянием. Он вел одинокое сражение, и я чувствовал себя близким и в то же время безнадеж­но далеким от него. У меня тоже перехватило горло. В конце кон­цов Лоренс зажмурил глаза так сильно, что его лицо зрелого биз­несмена растворилось в гримасе испуганного маленького мальчика, сражающегося с ужасами в темной спальне. Лоренс сделал глубо­кий выдох и, казалось, он не сможет больше набрать воздух в лег­кие. Теперь уже у меня защипало глаза, из них потекли слезы, и внезапно я осознал, что еле сдерживаю дыхание.

* * *

В течение следующих нескольких месяцев мы спускались в наш подземный мир, вероятно, раз шесть. Постепенно страх уменьшал­ся. Лоренс обнаружил, что развивает новое чувство собственного бытия. Оно ускользало, его было трудно облечь в слова, но мы оба чувствовали его появление. Оно было продуктом его решитель­ности, настойчивости и мужества. Только столкнувшись со сво­им страхом небытия он смог пережить - непосредственно, а не на словах - непрерывность своего бытия, неосязаемого, но постоянно присутствующего Я, которое боится, упорствует и возникает из небытия. Это мимолетное понимание, к которому нелегко прий­ти. Никакие усилия "научить" этому не могут увенчаться успехом. Только через осознание смерти своего физического бытия человек может подняться к свободному воздуху жизни-процесса.

В этот период Лоренс включился в терапевтическую группу. Он переживал трудную внутреннюю борьбу, чувствуя себя вынужден­ным создавать впечатляющий образ для других членов группы вме­сто того, чтобы рискнуть взаимодействовать с ними просто как другой человек. Хотя на наших индивидуальных сеансах он был чаще способен отложить в сторону свою роль и свой голос "заня­того администратора" и обращался ко мне просто и непосредствен­но, в группе он все еще был вынужден носить покровительствен­ную маску человека, занятого важными делами.

10 апреля

Был прекрасный весенний день со следами дождя в воздухе и с первым обещанием лета, когда Лоренс сделал следующий шаг в своем путешествии. Когда он вошел в кабинет, казалось, мой пациент составлял полную противоположность этому дню. Он медленно снял пальто, сел на кушетку, поправил подушку и лег.

- Ну вот, я его упустил... Хм-м. Я сделал это, и сделал сам. Вы помните предложение из Сан Антонио, о котором я вам гово­рил? Ну, теперь уже неважно, помните вы или нет. Я просто вы­пустил его из рук. Я недостаточно быстро или недостаточно тща­тельно думал или... Хм-м. Я не знаю, Джим. Это действительно делает наше финансовое положение шатким. Думаю, мы это ис­правим, постепенно, но... Я не знаю, как я мог так ужасно про­махнуться... А ведь я был так уверен в прошлом месяце...

- Вы кажетесь очень подавленным.

- Вы это знаете. Хм-м. Одна из вещей, которые, как я думал, я действительно умею делать, это вычислять такого рода предло­жения, взвешивать все затраты, обрабатывать людей, оценивать тенденции рынка, вынюхивать политические веяния и т.п. Я был уверен, что хорошо это делаю. В конце концов, мы выстроили все дело за одиннадцать или двенадцать лет. Вы знаете, какой у нас был прирост в прошлом году? Ну, дело не в этом, но...

- Кажется, вы говорите о том, что если бы я знал ваш при­рост, я бы понял, как хорошо вы работаете.

- Да. Хм-м. Что-то вроде этого. Нонсенс, конечно. Но я хорошо работаю, или... Но, ребята, это фиаско с Сан Антонио! Хм-м. Не знаю, то ли у меня стала слабая голова, то ли...

- Может быть, вы не то, что вы о себе думали.

- Может, и так... Эй! Хм-м. Скажите, что вы предполагаете?

- А что вы думаете?

- Я не знаю. Ну, да, знаю. Хм-м. Возможно, я вовсе не при­рожденный гений этого бизнеса. Возможно, я не гарантирую ус­пех. Это похоже на правду, не так ли?

- Это так? - Я спрашивал заинтересованно, но оставлял всю инициативу ему.

- Да, да. Хм-м. Возможно, это вовсе не то, что я собой пред­ставляю. Но тогда кто я? Я не знаю. Постойте, постойте! Я тот парень, который только что завалил всю сделку с Сан Антонио. Я тот парень, чья компания теперь вертится, как уж на сковород­ке! Как вам это нравится? - Возбужденно: - Эй! Как насчет это­го? Я ищу свою идентичность. Я - растяпа, который зевнул вось­мимиллионный контракт. Возможно, я гений, который только что разрушил превосходную компанию. Я имею в виду, что у нас странный бизнес. Если пойдет слух, что мы оступились, мы мо­жем больше никогда не получить хорошей работы. Я знал, что это случится... - Его воодушевление угасло.

- Итак, кто же вы?

- Я дерьмо, вот я кто. Хм-м-м. Нет, это по-прежнему я. - Возбуждение возвращалось. - Я тот тип, который развалил свое самое успешное и многообещающее предприятие. И я все еще существую... Все еще существую... Что за черт, я все еще здесь, хотя я уже не тот парень, каким казался самому себе и многим другим людям. И при этом я не чувствую себя слишком испуган­ным. Хм-м. Я все еще здесь. Я что-то делаю. Ха! Я по-прежнему здесь.

Я восхищался Лоренсом. В самом деле, он был здесь, потому что преодолел огромный раскол своей личной идентичности. С одной стороны, он был прикован к вещности, к атрибутам и до­стижениям. Он предавался на волю случая и неустанно пытался выстроить безопасное убежище из песка своих действий и их ре­зультатов. Оно казалось прочным, потому что покоилось на том, что видимо, осязаемо и сообщаемо. Но личность, основанная на объективации, на самом деле наиболее уязвима; однако именно эту модель личности Лоренс, как и большинство из нас, усвоил с раннего детства. С другой стороны этого огромного водораздела Лоренс открыл возможность подлинной свободы, свободы выра­жать свое бытие в любой момент, не волоча за собой тяжелый, неподвижный панцирь прошлого. Зная, кто мы, мы не нуждаем­ся в том, чтобы увидеть себя, потому что мы и есть сам процесс видения; мы не полагаемся на то, что сделали, потому что знаем, что были этим действием, но больше не являемся им. Это личность, которая подлинна в самом глубоком смысле. И, как еще обнару­жил Лоренс, она снижает нашу уязвимость перед превратностями успеха и неудач, одобрения и неодобрения.

Когда мы пытаемся найти свою идентичность исключительно с помощью внешних чувств - того, что мы можем видеть и слышать, например, наших титулов, денег или достижений, - мы прикованы к объективному и уязвимы для времени. Когда мы открываем свое внутреннее видение, когда мы настроены на свое собственное пе­реживание и признаем его центральное место в нашем бытии, тогда мы становимся по-настоящему свободными. Я - это нечто намного большее, чем источник внутренней информации; это прочный фундамент нашего сознательного существования. Таким образом, когда мы находимся в своем собственном центре, внешние сигна­лы не обесцениваются, но они больше и не доминируют.

27 августа

Теперь пришло время, когда Лоренс переживал частые смены настроения. Иногда он бывал восхищен новым чувством собствен­ной идентичности, не связанной с тем, что он делал и хорошо ли он это делал. В другое время это понимание казалось ему бессмыс­ленным, как и многие пустые слова. Иногда он приближался к прежнему переживанию страха небытия, но снова наступали пе­риоды, когда он был спокоен и уверен, бессознательно выражая свое бытие в действии. Постепенно появился новый элемент, вспышки которого мы наблюдали и раньше, - давно похоронен­ный гнев. Лоренс стал более раздражительным, менее сдержан­ным, менее цивилизованным деловым человеком.

- Извините за опоздание, - сказал он, торопливо войдя в мой кабинет, бросив пиджак на стул, ослабив галстук и присев на край кушетки. - Какой-то сукин сын спал всю дорогу на бульваре Санта Моника, где разрыли улицу. Черт! Я готов был врезаться в него. Я сигналил пару раз, но, думаю, что он после этого поехал еще медленнее. Наверное, я слишком поздно вышел из офиса, но этот чертов придурок, задержавший меня, оказался последней кап­лей. - Он остановился; казалось, первая вспышка прошла.

- Видимо, вы часто сердитесь в эти дни.

- Да. Хм-м. - Его голос стал другим, он обращался не столько ко мне, сколько к своим внутренним размышлениям. Он лег. - Да. Правда, Джим, я чувствую себя немного напуганным тем, с какой яростью я набросился на этого беднягу - медлительного водителя. Думая об этом теперь, я понимаю, что использовал его - так же, как и мою семью, и мою секретаршу - чтобы уза­конить вспышки своего гнева. Я слоняюсь туда-сюда, задираясь ко всем и каждому. Я просто хочу, чтобы кто-то что-то натворил, и я бы устроил разгон, но...

- Но?

- Но мне не кажется при этом, что я взбесился. Хм-м. Это больше похоже на то, как будто что-то во мне хочет выйти, что-то, что было спрятано так долго, что я не знаю, что это и что оно будет делать, когда выйдет на свет.

Слова Лоренса были вполне разумными, но я ощутил напря­жение между лопатками. В каком-то смысле я приготовился к неожиданностям с его стороны.