Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь 9 стр.

Ларри стремился отрицать свое небытие. Он пытался возвести прочную стену достижений между собой и всепожирающей пусто­той, которая постоянно поглощала все его переживания. Пребы­вая в бездействии после аварии, он боролся с пугающим понима­нием того, что там, где он больше всего стремился выстроить свою идентичность, не существует никакого безопасного чувства соб­ственного бытия. Его прошлые достижения таяли, как снег, ра­створяя стену, которую он выстроил, проваливаясь в небытие. Ларри постоянно чувствовал необходимость нагромождать все но­вые и новые достижения, оставаясь слепым к их неизбежному ис­чезновению. Когда он больше не смог убегать в это строительство, он был вынужден искать какой-то иной смысл своей жизни.

Ларри пришел к осознанию, что он - это процесс бытия; точ­нее, он начал двигаться к этому, еще когда оставил свои тщетные попытки построить материальную идентичность. Полное осознание бытия - дело всей жизни, а не результат отдельного прозрения.

Ларри обнаружил ничто, которое неизбежно присутствует в центре пережитого нами бытия. Ключевое слово здесь "пережи­тое", в прошедшем времени. Того, что было, больше нет, не существует. Только в процессе осознания мы выражаем свое су­ществование. Только тогда, когда Ларри оставил попытки дока­зать, что он существует, он приобрел свободу быть. Он так и не заменил ничем свою прошлую идентичность; вместо этого он об­наружил, что та не нужна ему, если он по-настоящему субъективно переживает данный момент. Строчка Алана Уотса прекрасно сум­мирует опыт Ларри: "Там, где он ожидал встретить некую правду о себе, он нашел свободу, но принял ее просто за ничто".

То, что так затрудняло Ларри контакт с его внутренним чув­ством, представляло собой страх, который охватывал его всякий раз, когда он пытался прислушаться к себе. Ощущение падения, исчезновения, превращения в ничто стало для Ларри - как и для многих из нас - страшным кошмаром. Когда он смог положиться на окрепшую связь со мной, он смог погрузиться в этот ужас, и только пройдя через него, пришел к непосредственному пережи­ванию того, что "все еще существует"... Это было прототипом более позднего открытия Ларри: даже если его компания рухнет, он, Ларри, "будет все еще здесь".

Терапия Ларри началась с того, что ему пришлось сделать очень существенный выбор. Вначале он пришел ко мне, ожидая за от­носительно короткий срок "вылечиться" от приступов паники, которые мешали ему жить. Только после некоторых колебаний он решил предпринять более всестороннее исследование собственной жизни. Это было определяющее решение: Ларри избрал серьезное рассмотрение того, что происходит внутри него, вместо своей привычной озабоченности тем, что происходит снаружи (своим бизнесом и достижениями). Глубокое влияние страха и всего, что его вызывало, заставило его пересмотреть, что же по-настоящему важно в его жизни. Сомнительно, что при нормальном течении его жизни, каким оно было до аварии, Лоренс когда-либо стал бы всерьез относиться к своей субъективной жизни. Однако, коль скоро он начал так к ней относиться, все его существование не­избежно изменилось.

Когда Ларри начал принимать всерьез свои внутренние пережи­вания, он обнаружил, что ему необходимо признавать те субъек­тивные процессы, которым он обычно уделял очень мало внима­ния. Он начал прислушиваться к своему страху и гневу, вместо того чтобы открещиваться от них до тех пор, пока они не выраста­ли настолько, что выходили из-под контроля. Он обнаружил, что воображение и фантазия не были просто легкими украшениями его мысли, а служили важным средством для углубления и расшире­ния его осознания самого себя и для выражения того, что проис­ходит у него внутри. В конце концов он пришел к принятию ра­зочарований и неудач как результатов собственных действий, перестав расценивать их в качестве случайных и незначительных.

Когда Ларри вернулся к этим процессам и переживаниям в са­мой сути своего бытия, изменилось все его восприятие жизни. То, что казалось таким пустым, наполнилось живым внутренним осоз­нанием. Вместо того, чтобы писать свое имя на воде, он стал представлять для себя собственный жизненный процесс.

Психотерапевтический опыт Ларри продемонстрировал для меня четыре важных признака того, что значит жить более полной жизнью.

Я являюсь живым только в процессе моего бытия. Я не могу найти свое бытие в том, что делаю, чего добиваюсь, какие титу­лы я имею, в том, что другие думают и говорят обо мне. Я по-настоящему существую лишь в моменты осознания, переживания, выбора и действия. Поэтому я не могу увидеть свое бытие, ибо я и есть видение и все, что я вижу, не может быть мной. Я - виде­ние, движение, осознание.

Если я хочу подлинной жизни, я должен осознавать процесс своего существования, тот факт, что мой центр - это мое пере­живание, и если я не принимаю свою жизнь всерьез, она усколь­зает от меня. Мое внутреннее чувство - ключ к осознанию бытия.

Приняв свою жизнь всерьез, я открываю многое в своем бытии, что прежде слишком низко оценивал, но теперь могу оценить по достоинству. Тем самым я могу обогатить свою жизнь. Так, я буду уделять внимание своим эмоциям - всем, включая и те, которые раньше старался не замечать, например, страху и гневу, своей фантазии, воображению и переживаниям, которые пытался исклю­чить из своей жизни, но которые являются частью любой челове­ческой истории, - разочарованию и неудаче.

Если я допущу, что моя личность окажется привязанной к объек­тивным вещам, я окажусь чрезвычайно уязвимым внешними об­стоятельствами и случайностями. Идентичность, основанная на том, что я сделал, как меня воспринимают, что другие думают обо мне, - это идентичность, привязанная к прошлому. Она может привести к застою и повторяемости в жизни. Только подлинная процессуальная идентичность является живой в настоящий момент и способной к изменению и эволюции вместе с потоком моей жизни.

* * *

Потрясающе, как порой имена передаю важные, но нередко тонкие различия в людях. Когда я думаю о Лоренсе, я представ­ляю себе хорошо одетого, с приятными манерами и учтивой ре­чью, преуспевающего бизнесмена в шляпе. Когда я думаю о Ларри, передо мной возникает совершенно противоположный образ вспотевшего человека с засученными рукавами, растаптывающе­го ногами остатки стула и тех жизненных принципов, которые, как он понял, больше не могут поддерживать его. Эти принципы жизни оказались неадекватными, несущественными и привязывали к длинному списку достижений и признаний, накопленных Лорен­сом. Он объявил, что больше не является узником, и вырвался из смертельной западни, от муравьиных укусов небытия.

Когда Ларри впервые появился в моем кабинете со своей шля­пой, дорогой сигарой, благородными манерами и скрытым ужа­сом, до него невозможно было дотронуться. У меня было чувство: если я протяну руку и прикоснусь к его плечу или груди, то на­толкнусь на невидимую оболочку из твердого пластика, а не на теплую кожу или одежду. Все в нем было так искусно сделано и продумано, что он казался недоступным. За этой плотно сомкну­той скорлупой скрывался маленький и довольно испуганный че­ловек.

Месяцы нашей совместной работы помогли Ларри понять, ка­ким скованным он был под своим впечатляющим и непробивае­мым панцирем. И тогда он стал постепенно задумываться над воз­можностью жить без него, прежде казавшейся невероятной. Мало-помалу он начал избавляться от того, что когда-то казалось жизненно важным. Хотя, конечно, он не разрушил полностью к моменту окончания психотерапии, но безусловно, освободился от большей части этого сковывающего груза.

И когда груз был сброшен, Ларри обнаружил, что может пере­двигаться более свободно, чувствовать более глубоко, быть более искренним с людьми, прислушиваться к своему внутреннему чув­ству и лучше понимать свое собственное бытие. Он обнаружил, что понятие жизни как процесса, вначале казавшееся туманным и ненужным, открывает двери новым возможностям и непосред­ственному существованию. И таким образом Ларри вернулся к своему собственному центру.

* * *

Последний раз я получил весточку от Ларри несколько лет на­зад. Он проезжал через наш город, путешествуя вместе с женой. Он позвонил, чтобы сказать "Привет!" и сообщить, что прочитал что-то обо мне, а это много значит для него. Его дела шли хоро­шо, сообщил он, и добавил:

- Да, Джим, я думаю, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу вам две вещи: у меня теперь больше свободного времени для чтения и для самого себя. Это здорово, и, кажется, я открыл та­кие области в себе, которые считал давно потерянными.

- Это хорошо, Ларри. Я действительно рад. А вторая вещь?

- Я выкинул свою шляпу.

3. Дженнифер: выбор и ответственность

"Почему ты это сделал?" - спрашивает мама, и она редко со­бирается на самом деле вникать в твой ответ. Вопрос, который большинству из нас знаком с ранних лет, в действительности яв­ляется обвинением: "Ты опять сделал что-то не так". Однако в вопросе все же заключена модальность "почему?", - если мы только успеем ухватить ее. Если мы быстро ответим: "Ну, правила гово­рят, что я должен был" или дадим какой-нибудь другой ответ, уводящий в сторону, мы можем избежать наказания. Ясно, что бесполезно отвечать: "Потому что мне так захотелось" или "Я дей­ствовал импульсивно". Это означало бы накликать беду. Нет, ничто из того, что указывает на внутренние причины, не может помочь нам в данной ситуации. Что-нибудь внешнее, что-нибудь общепринятое и в каком-то смысле официальное только и может служить наиболее веской причиной.

То же самое происходит со словом "отвечать". Большинство из нас впервые сталкивается с ним в таких предложениях, как "Кто отвечает за это безобразие?" Не слишком приятное слово, разуме­ется, и не из тех, которые мы хотели бы связывать с собой. Сно­ва наилучший ответ - это ответ, отсылающий к внешнему: "Он сделал это", или "Они меня заставили", или - лучше всего - "Я думал, что должен сделать это", что означает "согласно правилам" или в соответствии с авторитетным мнением. Авторитет, конеч­но, всегда находится где-то, он никогда не олицетворяется со мной.

И, таким образом, мы рано узнаем, что ответственность - это тяжелый груз. Мысль о том, что это слово может означать нечто вроде возможности - чего-то, помимо неприятностей, - появля­ется у нас намного позже.

Наши первые переживания, связанные с ответственностью, обычно таковы, что нам хочется доказать: у нас не было выбора в том, что мы сделали. Мы ищем внешние "причины", чтобы пе­реложить ответственность на них: что подумают другие, как это обычно делается, что требуют правила, чтобы избавиться от не­нужной ответственности. Потребность избежать ответственности появляется потому, что мы все путаем ее с другим понятием - вина. Эти два понятия - ответственность и вина - на самом деле совпадают совсем немного. Фактически они указывают на проти­воположные психологические состояния. Вина означает отрица­ние нашего субъективного центра ("Это ты виноват, что я..."). Даже когда я обвиняю самого себя ("С моей стороны было эгоиз­мом забыть об этом..."), я на самом деле приписываю причину некоему своему свойству ("эгоизму"), вместо того чтобы действи­тельно принять на себя ответственность. Ответственность же, на­против, остается сосредоточенной на действии и его результатах ("Да, я сделал это по своему выбору. Сожалею, что причинил тебе боль. Как нам теперь вместе исправить это?"). Таким образом, ответственность направлена вперед; она говорит о том, что мы в силах действовать дальше и добиваться лучших результатов. В этом смысле, возможность представляет собой обратную сторону ответ­ственности.

Когда я главным образом сосредоточен на своей вине, я теряю контакт со своим внутренним чувством; когда я признаю ответ­ственность, я утверждаю, что играю жизненно важную роль в своем собственном существовании. Мои пациенты научили меня: если я хочу быть по-настоящему живым и знать свои возможности в жизни, я должен принять тот закон, что я всегда отвечаю за то, что делаю.

* * *

Дженнифер чувствовала себя беспомощной в жизни. Она по­стоянно боролась с тем, что казалось ей грузом ответственности и со своим навязчивым стремлением доказать свою невиновность. В последнем она настолько преуспела, что постоянно видела в себе жертву и расходовала свою энергию на протесты, на жалобы, что раздавлена жизнью. Протесты Дженнифер не слишком согревали ее, и она обратилась к терапии, потому что ее чувство беспомощ­ности слишком дорого ей обходилось.

Эта леди, казалось, поставила передо мной зеркало, в котором отразилось мое собственное стремление постоянно заметать следы и быть готовым объяснить любой свой поступок любому, кто мо­жет задать вопрос. Я не раз обнаруживал, что составляю в уме подробные объяснения относительно каких-то незначительных промахов, - задев шинами за бордюр во время парковки, слиш­ком сухо ответив на телефонный звонок, - как будто от меня тре­бовали объяснений. Когда я работал с Дженнифер, я снова и снова поражался тому, как постоянная озабоченность своей виной создает такой поток самокритики, что он ослабляет - почти до катастро­фического уровня - структуру человеческой жизни.

14 февраля

Голос женщины по телефону был напряженным и настойчивым.

- Доктор Бьюдженталь, я знаю, что вы заняты, поэтому дол­го вас не задержу. Но я должна увидеться с вами сегодня! Это дей­ствительно важно. Пожалуйста, поверьте мне. Пожалуйста, по­говорите со мной сегодня.

Расписание было заполнено, за исключением обеденного пере­рыва. Я все время обещал себе, что свято буду соблюдать перерыв. Но в ее голосе звучало отчаянье, казалось, она испытывала силь­ное давление. Я представил себе, что она покончит с собой или совершит какое-то иное ужасное действие, если я прогоню ее. Заголовок: "Психолог отказывает в помощи. Пациент совершает самоубийство". Но это было бы несправедливо. Она не была моей пациенткой. Я никогда не видел ее. Почему я так сосредоточен на себе, что беспокоюсь об общественном мнении, когда женщи­на взывает о помощи? Все это и еще многое другое промелькнуло у меня в голове за несколько секунд.

- Миссис Стоддерт, я слышу, насколько важным вам представ­ляется дело; поэтому давайте договоримся. Мое расписание сегодня заполнено до отказа, и завтра тоже. Поэтому я мог бы увидеться с вами в четверг в четыре - это ближайший свободный час...

- Нет, пожалуйста, послушайте. Я должна встретиться с вами сегодня.

- Хорошо, у меня есть время в два пятнадцать, это мой обе­денный перерыв. Если вы чувствуете, что необходимо поговорить сегодня, приходите в это время.

- Спасибо. Сегодня в два пятнадцать. Я приду.

Она была у меня в два, о чем свидетельствовал звонок в дверь. Я закончил сеанс с Холом, проводил его к двери и вышел в при­емную. Что это будет за женщина?

Леди, ожидавшая меня, была немного выше среднего роста, у нее была красивая фигура и яркая одежда, контрастировавшая с ее серым лицом и непричесанными волосами.

Она коротко кивнула в ответ на мое приветствие и вошла в ка­бинет с непоколебимой решимостью. Она села на стул и зажгла сигарету таким движением, что я понял: она защищается от внут­реннего напора эмоций.

- Спасибо, что увиделись со мной сегодня. Мне жаль, что я отняла у вас время отдыха. Однако это важно.

- Я понимаю. Может быть, вы просто расскажете мне об этом.

- Постараюсь. - Пауза. - Мне тридцать три года. Моему мужу тридцать девять. Мы женаты восемь лет. У меня... у нас нет де­тей. Мой муж - инженер-электронщик в Levy Company. Сейчас он возглавляет инженерную группу. Я имею магистерскую степень по управлению и консультированию в области образования и яв­ляюсь деканом женского отделения Слосс Колледжа. Я уже три года на этом посту. Мои родители умерли. Родители моего мужа оба живы, но у его отца был удар в прошлом году, и, возможно, он долго не проживет.

Она говорила серьезно, с напором, тщательно артикулируя и часто останавливаясь. Было впечатление, что она читает приго­товленный мысленно текст.

- Да, так что же особенно волнует вас сегодня?

- Я перейду к этому через минуту, доктор Бьюдженталь. По­жалуйста, потерпите. Думаю, это поможет, если вначале я рас­скажу предысторию. Хорошо?

Я согласно кивнул. Если бы я просто слушал то, что она го­ворила, я проявил бы нетерпение - не для того я пожертвовал своим обеденным перерывом, чтобы выслушивать банальную ис­торию жизни. Но когда я посмотрел на нее и ощутил невысказан­ное напряжение, я понял, что она уже произносит много такого, что может быть для меня важно, если я собираюсь как-то помочь ей. Бог мой, да та железная маска, которую она надела на себя сейчас, сама по себе фантастична. Очевидно, в ней кипят какие-то страсти, но она не позволяет им прервать свое аккуратное чте­ние невидимого списка данных.

- Спасибо, - и снова она продолжала в корректной, формаль­ной манере. - Как я сказала, я замужем восемь лет. Почти девять. Наша годовщина будет в следующем месяце, двадцать второго. Мы были, по крайней мере, я так думала, довольно счастливы. Ког­да я пыталась думать о нашем браке, то полагала, что самые труд­ные времена были у нас на пятом или шестом году семейной жиз­ни. В то время - то есть когда я была замужем уже шесть лет - в то время мы серьезно говорили о разводе, но решили остаться вместе, отчасти потому, что на этом настаивал муж. Думаю, что в то время я была более склонна развестись, чем он. Возможно, я ошибаюсь.

- Да, но так вам кажется теперь, когда вы вспоминаете об этом.

- Да. - Пауза. - Мы не религиозные люди. Мы ходим в про­тестантскую церковь по определенным праздникам. Мы оба в ос­новном здоровы, по крайней мере, физически. Вы хотите узнать еще какие-нибудь предварительные сведения?

- Миссис Стоддерт, позвольте мне сказать так. Существует такое обилие информации, которую вы можете дать мне, что я не знаю, о чем спросить. Только после того, как я буду иметь более точное представление о том, что вас беспокоит, я смогу предпо­ложить, о какой дальнейшей информации нам следует вместе по­думать. Понимаете?

Она казалась расстроенной и неуверенной. Железные тиски, казалось, ослабли, и я подумал, что она испугалась, но по ее лицу было трудно что-либо определить. Она кусала губы, лицо ее было искажено гримасой. Возможно, я должен был дать дальнейшие разъяснения.

- Я имею в виду, миссис Стоддерт, что я - некто вроде биб­лиотекаря, а вы хотите выбрать книги. Пока я не узнаю, какой предмет вас интересует, я не буду знать, на какой полке или в каком каталоге искать.

- Да-да, я понимаю, - нетерпеливо, но снова беря себя в руки, ответила она. - Простите, я вовсе не хотела говорить бессвязно. Просто мне трудно сказать вам то, что я должна сейчас сказать.

- Почему бы вам просто не позволить себе выразить это в том виде, в каком это существует в ваших мыслях, а затем мы уточ­ним детали.

- Очень хорошо. - Она остановилась, набирая в легкие воз­дух. - Хорошо, тогда... - Пауза. - Полагаю, я собираюсь убить своего мужа.

Она бессильно откинулась назад, и у меня тоже перехватило дыхание.

Теперь я говорил мягко и спокойно.

- Раз вы здесь и рассказываете мне об этом, у вас должны быть и другие мысли на этот счет.