Во столько-то часов и минут такого-то дня этакого месяца текущего года, перед настоящим P.S. предстает лицо мужского пола неопределенного возраста, от пяти до шестидесяти пяти лет, лицо которого закрыто головным убором, что напоминает дырявый носок (который гринго называют "скимаск", а латиноамериканцы "пасамонтаньяс"). Из особых примет можно выделить две больших выпуклости на лице, одна из которых, как удалось заключить по многократному чиханию, является носом. Другая, если судить по испускаемому дыму и запаху табака, может быть трубкой из тех, что используются моряками, интеллектуалами, пиратами и скрывающимися от правосудия. Пообещав говорить правду и одну только правду, допрашиваемый индивидуум назвался Маркосом Сельвогорским, сыном старика Антонио и доньи Хуаниты, братом Антонио-сына, Рамоны и Сусаны, дядей Тоньиты, Бето, Эвы и Эриберто. Провозгласив себя физически здоровым и умственно вменяемым и подтвердив, что не подвергался никакому давлению со стороны (если не считать 60 тысяч федеральных солдат, ищущих его живым или мертвым) допрашиваемый заявил и признал следующее:
Первое. Что родился в партизанском лагере, под назанием "Агуа Фриа", находящемся в Лакандонской сельве штата Чьяпас, в одну из ночей августа 1984 г. Допрашиваемый утверждает, что вновь родился 1 января 1994 г., и впоследствии неоднократно возрождался - 10 июня 1994 г., 8 августа 1994 г., 19 декабря 1994 г., 10 февраля 1995 г. и каждый день, и каждый час, и каждую минуту, и каждую секунду начиная с того дня и до момента дачи настоящих показаний.
Второе. Что кроме своего имени обладает следующими прозвищами: "Суб", "Субкоманданте", "Суп", "Супко", "Маркитос", "Красавчик Суп", "Супкин сын" и прочие, которые стыдливость следователя P.S. не позволяет здесь воспроизвести.
Третье. Допрашиваемый признает, что начиная с момента своего рождения принимал участие в заговорах против теней, покрывающих небо мексиканцев.
Четвертое . Допрашиваемый признает, что до своего рождения вместо того чтобы иметь все, чтобы не иметь ничего, он решил не иметь ничего, чтобы, таким образом, иметь все.
Пятое . Допрашиваемый признает, что с группой других мексиканцев, в своем абсолютном большинстве, индейцев майя, было решено заставить действовать бумагу, которой, согласно допрашиваемому, когда-то учили его в школе, потому что в ней указаны права мексиканских граждан и она называется "Политическая Конституция Мексиканских Соединенных Штатов". Допрашиваемый сообщает, что в статье 39 этой бумаги говорится, что народ имеет право изменить свое правительство. Дойдя до этого пункта P.S., ревностно исполняющий свой долг, требует конфисковать эту столь подрывную бумагу, приказывает сжечь ее без малейшей жалости, и после этого продолжает слушать показания индивидуума с выдающимся носом и загрязняющей воздух трубкой.
Допрашиваемый признает, что в результате невозможности использовать это право мирными и законными путями, он вместе со своими сообщниками (которых допрашиваемый называет "братьями") решил с оружием в руках восстать против верховного правительства и заявить свое "Баста!" лжи, которая, согласно допрашиваемому, правит нашими судьбами. Перед такой невероятной клеветой P.S . приходит в ужас; его передергивает только от мысли о том, что может он остаться без честно заслуженной "кости".
Шестое. Допрашиваемый признает, что между удобством и долгом, он всегда выбирал долг. Это заявление вызывает всеобщее неодобрение ассистентов, присутствующих на предварительных слушаниях, и инстинктивное движение P.S., прячущего руку в сумку.
Седьмое. Допрашиваемый признает, что всегда относился с подозрением ко всем истинам, именуемым высшими, за исключением тех, что происходят от человека, и которые, по его словам, заключены в достоинстве, демократии, свободе и справедливости. По офису Святой Инквизиции, извините, Генеральной Прокуратуры, пробегает шумок несогласия.
В осьмое. Допрашиваемый признает, что "его пытались запугать, купить, развратить, посадить и убить, но не запугали, не купили, не развратили, не посадили и не убили" ("Пока", - угрожающе уточняет Следователь P.S .).
Девятое. Допрашиваемый признает, что с момента своего рождения он решил, что ему лучше умереть, чем отдать свое достоинсто тем, кто сделал преступления и ложь современной религией. Эта столь непрактичная мысль вызывает у присутствующих циничную ухмылку.
Десятое. Допрашиваемый признает, что с тех пор он решил быть простым с людьми простыми и быть высокомерным с теми, у кого в руках власть. К выдвинутым допрашиваему обвинениям, P.S. добавляет статью о "неподчинении".
Одиннадцатое. Допрашиваемый признает, что верил и верит в человека, в его способность неустанного поиска того, как с каждым днем становиться немного лучше. Признает, что среди всего рода человеческого, наибольшую привязанность он испытывает к мексиканскому народу; верил, верит и будет верить в то, что Мексика - это нечто большее, чем семь букв или недооцененный товар на международном рынке.
Двенадцатое. Допрашиваемый признает, что твердо убежден в необходимости свержения негодного правительства всеми средствами и повсеместно. Признает, что считает что нужно построить новые политические, экономические и общественные отношения между всеми мексиканцами и заодно между всеми людьми. Следует указать, что от этих его столь нечистоплотных намерений у Следователя P.S . пробежали мурашки по спине.
Тринадцатое. Допрашиваемый признает, что всю свою жизнь до предпоследней секунды посвятит борьбе за то, во что верит.
Четырнадцатое. Допрашиваемый признает, что в качестве мелочного и эгоистичного акта посвятит последний момент своей жизни смерти.
Пятнадцатое. Допрашиваемый признает, что этот допрос ему уже весьма надоел. Это вызвало суровое осуждение Следователя P.S., который объяснил допрашиваемому, что расследование должно продолжаться до тех пор, пока Верховный суд не найдет другой сказки чтобы развлечь уважаемого судью.
После этих признаний допрашиваемому было предложено немедленно признать себя невиновным или виновным по отношению к следующим обвинениям. На каждое обвинение, допрашиваемый ответил:
Белые обвиняют его в том, что он черный. Виновен.
Черные обвиняют его в том, что он белый. Виновен.
Чистокровные обвиняют его в том, что он индеец. Виновен.
Индейцы-предатели обвиняют его в том, что он метис. Виновен.
Мачисты обвиняют его в том, что он феминист. Виновен.
Феминисты обвиняют его в том, что он мачист. Виновен.
Коммунисты обвиняют его в том, что он анархист. Виновен.
Анархисты обвиняют его в том, что он ортодокс. Виновен.
Англосаксы обвиняют его в том, что он чикано. Виновен.
Антисемиты обвиняют его в том, что он занимает проеврейскую позицию. Виновен.
Евреи обвиняют его в том, что он занимает проарабскую позицию. Виновен.
Европейцы обвиняют его в том, что он азиат. Виновен.
Сторонники правительства обвиняют его в том, что он оппозиционер. Виновен.
Реформисты обвиняют его в том, что он ультра. Виновен.
Ультра обвиняют его в том, что он реформист. Виновен.
"Исторический авангард" обвиняет его в том, что он апеллирует не к пролетариату, а к гражданскому обществу. Виновен.
Гражданское общество обвиняет его в том, что он нарушает его спокойствие. Виновен.
Финансовая биржа обвиняет его в том, что он сорвал ей обед. Виновен.
Правительство обвиняет его в том, что он спровоцировал увеличение потребления таблеток от изжоги в государственных секретариатах. Виновен.
Серьезные обвиняют его в том, что он шутник. Виновен.
Шутники обвиняют его в том, что он серьезен. Виновен.
Взрослые обвиняют его в том, что он ребенок. Виновен.
Дети обвиняют его в том, что он взрослый. Виновен.
Ортодоксальные левые обвиняют его в том, что он не осуждает гомосексуалистов и лесбиянок. Виновен.
Теоретики обвиняют его в том, что он практик. Виновен.
Практики обвиняют его в том, что он теоретик. Виновен.
Все обвиняют его во всем плохом, что с ними происходит. Виновен.
Поскольку признавать на предварительном слушании больше нечего, Следователь P.S. сообщает об окончании сессии и улыбается, представляя себе поздравления и чек, которые получит от начальства…
P.S., где рассказывается о том, что было услышано 16 февраля 1995 г., во второй половине седьмого дня нашего отступления.
- Почему бы вместо этого отхода нам не атаковать? - выдает мне Камило посреди подъема, как раз в момент, когда я больше всего озабочен тем, чтобы набрать достаточно воздуха и не упасть в овраг, который совсем рядом. Я не отвечаю и знаком приказываю ему подниматься. На вершине холма мы втроем присаживаемся. Ночь приходит в горы раньше, чем на небо; в сумерках этого нерешительного времени свет уже перестает быть светом, дрожат тени и издалека доносятся какие-то звуки…
Я говорю Камило, чтобы внимательно слушал.
- Что ты слышишь?
- Сверчки, листья, ветер, - отвечает мое второе "я".
- Нет, - настаиваю я, - Слушай внимательно.
На этот раз отвечает Камило:
- Голоса… очень далеко… там-там-там… похоже на барабан… оттуда… -
Камило показывает на восток.
- Вот-вот, - говорю я.
- И? - вмешивается мое второе "я".
- Это гражданское общество. Они призывают, чтобы не было войны, они хотят диалога, чтобы говорили слова, а не оружие… - объясняю я.
- И там-там-там? - настаивает Камило.
- Это их барабаны. Призывают к миру. Их много, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч. Правительство не слышит их, хоть и находится рядом с ними. А мы, даже отсюда, должны их слушать. Мы должны им ответить. Мы не можем притвориться глухими, как правительство. Мы должны слушать их, должны избегать войны, пока есть хоть малейшая возможность…
- А если нет? - шепчет мое второе "я".
- Если нет, будем воевать, - отвeчаю я Камило.
- Когда? - спрашивает он.
- Когда они замолчат, когда они устанут. Тогда наступит черное время и слово будет за нами…
- Оружие, - говорит мое второе "я".
Я настаиваю:
- Все, что мы делаем, - это ради них. Когда мы воюем - это ради них. Когда прекращаем воевать - это ради них. Все равно победителями в результате станут они. Если нас уничтожат, у них останется удовлетворение от того, что сделали все от них зависившее, чтобы не допустить этого, чтобы избежать войны. Поэтому они поднялись, и их уже не остановишь. Кроме того, в их руках знамя, которое они должны беречь. Если мы выживем, они испытают удовлетворение от того, что они спасли нас, от того что они сорвали войну и показали нам, что они лучше нас и справятся со знаменем. Умрем мы или выживем, они выживут и станут сильнее. Всё для них, ничего для нас…"
Камило говорит, что предпочитает свою версию:
- Ничего для них, все для нас.
P.S., повторяющий свои ночные скитания.
Забвение, далекий жаворонок - в нем причина нашей дороги без лиц. Чтобы убить забвение горстью памяти, свинцом мы укрыли грудь и надежду. Если в каком-то невозможном полете ветер хоть на мгновение нас сблизит, вы сорвете с себя столько старого тряпья и масок сладкого обмана, что губами и всей своей кожей я смогу исправить и улучшить память завтрашнего дня. Поэтому с земли к бетону отправляется это послание. Слушайте!
Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.
Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идет к тебе с признаньем и мольбой
И справедливой требует расплаты.
Прочтешь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?
Вильям Шекспир XXIII сонет
Лети, янтарный жаворонок, и не ищи нас ниже высоты твоего полета.
Только вверху, там, куда подняла нас наша боль, к солнцу, откуда дождями исходит надежда.
P.S., у которого нет подарков на день рожденья.
5 марта у Эриберто будет день рожденья. Говорят, ему исполняются четыре года и он вступает в пятый. Эриберто сейчас в горах, в его доме разместились солдаты, а во дворе стоит танк. Игрушки, которые он получил в день Праздника Волхвов, в результате одной из "гуманитарных операций" сейчас находится в руках какого-нибудь генерала или же их исследует ГПМ в поисках наших организационных секретов. Эриберто, который так тщательно подготовился к тому, что произошло 10 февраля (вторжение федеральных солдат), в решающий момент оставил на цементированном дворике, где сушился кофе, свою любимую игрушку - машину, сидя на которой он играл в шофера. Мне говорят, Эриберто утешает себя тем, что в горах, должно быть, его машине все равно негде развернуться. Эриберто спрашивает у своей мамы, правда ли, что никогда больше он не увидит своей машины, и правда ли, что Суп больше никогда не даст ему шоколадку. Эриберто спрашивает у своей мамы, почему вернулась прошлогодняя война, и почему там осталась его машина.
- Почему? - спрашивает Эриберто. Его мама не отвечает и продолжает идти, унося на спине ребенка и боль….
P.S., вспоминающий и цитирующий по памяти стихи (Антонио Мачадо?), которые говорят о разных вещах, но подходят к случаю.
I
Ах, в сердце заноза застряла.
Однажды я вырвал ее
И чувствую - сердца не стало.
Кто скажет, где сердце мое?
II
Мне снилось прошлой ночью: бог
кричит мне: "Бодрствуй и крепись!"
А дальше снилось: бог-то спит,
А я кричу ему: "Проснись!"
P.S., безнадежно истекающий кровью.
Рана в моей груди
истекает пшеницей
и нет хлеба
чтобы утолить ее…
СУП наверху холма
смотрит, как солнце уносит на запад
гаснущее сияние…
Либерализм - это и есть кризис, ставший доктриной и теорией
11 марта 1995 г.
В "Просесо", "Эль Финансьеро", "Ла Хорнада", "Тьемпо";
национальной и международной прессе
Господа:
Цель этого коммюнике следующия: показать, что человек - это единственное животное, способное дважды попасть в одну и ту же ловушку.
Было бы очень хорошо, если бы вы направили федералам копию столько раз поминавшегося ими закона. Похоже, что до них он так и не дошел, потому что наступление продолжается. Если мы продолжим отход, то скоро наткнемся на табличку "Добро пожаловать на эквадорско-перуанскую границу". И не в том дело, что мы возражаем против прогулки по Южной Америке, просто нас совершенно не привлекает идея оказаться между трех огней.
У нас все хорошо. Здесь, в сельве, можно в его самом естественном и безжалостном виде, оценить процесс обратного превращения человека в обезьяну (антропологи, воздержитесь).
Ладно. Привет и стеклышка, из тех, что позволяют видеть сегодняшний и завтрашний день.
С гор юго-востока Мексики
Субкоманданте Маркос
P.S., спрашивающий исключительно из любопытства. Как зовут генерала федеральной армии, который перед отходом из общины Прадо приказал разрушить все, что было в домах индейцев, и сжечь многие хижины? В Прадо зарабатывают, в среднем 200 песо на семью в месяц. Сколько получил этот генерал за такую "блестящую" операцию? "За заслуги в проведении кампании" его повысили в звании? Этот генерал знал, что один из этих домов, который он приказал разрушить, был домом Тоньиты? Расскажет он своим детям и внукам об этой "яркой" странице своего послужного списка?
Как зовут офицера, который через несколько дней после того, как напал и разрушил дома в общине Чампа-Сан-Агустин, вернулся туда с конфетами и сделал фотографии, как он раздает их детям?
Как зовут офицера, который, подражая герою романа "Капитан Панталеон и рота добрых услуг" Марио Варгаса Льосы, направил десятки проституток для "обслуживания" гарнизона, занявшего Гуадалупе Тепейак? Сколько стоят проститутки? Сколько при этом зарабатывает генерал, командующий столь "рискованной" военной операцией? Какие комиссионные остаются мексиканскому Панталеону? Одни и те же проститутки - для солдат и для офицеров? Эти "услуги" предоставляются во всех гарнизонах кампании "по защите национального суверенитета"?
Если задачей федеральной армии является обеспечение национального суверенитета, почему вместо того, чтобы преследовать индейское достоинство в Чьяпасе, она не сопроводила Ортиса в поездке в Вашингтон?
P.S., который одевает сердце в броню, чтобы рассказать о следующем… 8 марта жители Прадо спустились с гор. Семья Тоньиты вернулась вместе с последней группой. Когда жители Прадо возвращаются к тому, что осталось от их домов, во всех семьях повторяется одна и та же сцена: мужчины молча, в ярости и бессилии, обходят то немногое, что осталось, женщины рыдают, рвут на себе волосы, молятся, повторяют: "Боже мой! Боже мой!" и собирают порванную в клочья одежду, обломки того, что было их скромной мебелью, рассыпанные по земле в перемешку с дерьмом продукты, разбитые фигурки святой Гуадалупе, распятия, валяющиеся среди оберток от рациона армии США. Эта сцена уже стала для жителей Прадо почти ритуалом. В последние дни она повторилась уже 108 раз, по разу для каждой семьи. 108 раз бессилия, ярости, слез, причитаний, Боже мой! Боже мой!..
Тем не менее, на этот раз что-то изменилось. Есть одна маленькая женщина, которая не плачет. Тоньита ничего не сказала, не заплакала, не закричала. Она прошла через всю эту свалку в угол дома, в поисках чего-то. Там, в углу, как оставленная надежда, забытая, валялась разбитая чайная чашечка. Эту чашечку кто-то прислал ей в подарок, чтобы Тоньита-Алиса могла пить чай с Болванщиком и Мартовским Зайцем. В этом марте Тоньита увидела не зайца, а свой дом, разрушенный по приказу того, кто говорит что защищает суверенитет и законность. Тоньита не плачет, не кричит, не говорит ничего. Она поднимает осколки чашки и блюдца. Тоньита выходит, опять проходит через клочья рваной, втоптанной в землю одежды, через рассыпанные в грязи фасоль и маис, мимо своей матери, теток и сестер, которые рыдают, кричат и повторяют "Боже мой!" "Боже мой!". Снаружи, у подножия гуаявы, Тоньита садится на землю и начинает склеивать грязью и слюной осколки разбитой чайной чашки. Тоньита не плачет, но в ее глазах - холодный и жесткий блеск.