1998 год начинается в обстановке крайней напряженности. Войска, полиция и боевики продолжают нападения на гражданские общины, гибнут и пропадают без вести десятки мирных жителей, власти ведут охоту на генеральное командование САНО. Из Мексики депортируют множество иностранцев - журналистов, сотрудников неправительственных организаций и наблюдателей за соблюдением прав человека. Все они обвиняются во вмешательстве во внутренние дела страны. Пока в Мехико правительство говорит о стремлении к возобновлению диалога и отсутствии у него агрессивных намерений, федеральные силы штурмуют безоружные индейские селения, 38 танкеток по четыре раза в день проводят "военные парады" в самом центре общины Ла-Реалидад и военная авиация ведет постоянные маневры, пикируя на хижины индейцев в сельве. В течение практически всего этого года САНО пребывает в молчании, отдавая приоритет организации ненасильственных гражданских акций давления на правительство с целью выполнения договоренностей Сан-Андреса. В конце года САНО выступает с инициативой о проведении "Национальной консультации для признания индейских народов и прекращения войны на уничтожение". Одновременно с этим САНО заявляет, что в сложившейся ситуации диалог с правительством совершенно невозможен и определяет в качестве своего единственного собеседника гражданское общество.
В воскресенье 21 марта 1999 года, рассредоточившись по всей Мексике, почти пять тысяч сапатистских делегатов - по одному на каждый из муниципалитетов страны и тысячи добровольцев проводят общенациональную консультацию, вопросы которой связаны с необходимостью конституционного признания прав и культуры индейских народов. В ней принимают участие 2 миллиона 800 тысяч человек по всей Мексике и 48 тысяч мексиканцев, проживающих за границей, главным образом, в Соединенных Штатах. Ответ подавляющего большинства: "да" - признанию прав индейцев и "нет" - войне. Реакцией правительства становится телевизионное шоу о "сдаче сапатистами оружия и униформ федеральной армии". Через несколько дней выясняется, что в роли сапатистов-дезертиров были боевики из группы МИРА, и что за выступление в эфире им заплачено натурой (коровами) и деньгами.
Через две недели после проведения консультации спецподразделения полиции штата берут штурмом муниципалитет Сан-Андреса и взамен избранных сапатистских властей, сажают в кабинеты представителей ИРП. Проправительственная пресса сообщают новость о "конце еще одного сапатистского муниципалитета". Тем не менее, на следующий день около трех тысяч гражданских сапатистов мирным путем восстанавливают контроль над административным центром и берут его под свою охрану.
В этом же 1999 году начинается крупнейшая в истории Мексики забастовка главного вуза страны - УНАМ. Студенты и преподаватели требуют ограничить приватизацию образования. Многие из них становятся регулярными посетителями Лакандонской сельвы, где происходит постоянный обмен опытом и идеями. Сапатисты заявляют о своей поддержке студенческого движения и ведут постоянные дискуссии о путях совместного сопротивления.
В феврале 2000 года федеральная полиция Мексики нарушает университетскую автономию и, чтобы положить конец забастовке, входит на территорию УНАМ. Сотни студенческих руководителей и преподавателей оказываются за решеткой. САНО выступает с заявлением, осуждающем насилие и организует акции солидарности с заключенными студентами.
2 июля в стране проходят президентские выборы, кладущие конец 70 годам правления ИРП. Сапатисты, как обычно, не вмешиваются, не препятствуя проведению избирательных кампаний на своей территории и не выражая поддержки ни одному из кандидатов. Они выступают с заявлением, которое отражает позицию, которой они неизменно придерживались все эти семь лет: "Избирательный период - это не время сапатистов. И не только из-за нашего вооруженного сопротивления или потому, что у нас нет лица. Кроме всего этого и прежде всего - из-за нашего стремления найти новую форму делать политику, у которой мало или вообще ничего общего с формой сегодняшней… Согласно сапатистской идее, демократия - это нечто выстраивающееся снизу и вместе со всеми, даже с теми, чей образ мысли отличен от нашего. Демократия - это осуществление людьми власти постоянно и повсеместно". На выборах побеждает кандидат правой Партии Национальный Альянс, бывший управляющий мексиканским филиалом Coca-Cola Висенте Фокс Кесада. Фокс обещает, что решит чьяпасский конфликт за 15 минут и дает слово, что его правительство примет закон о конституционном признании прав и культуры индейцев, согласованный когда-то с сапатистами в Сан-Андресе.
2 декабря, на следующий день после принесения Фоксом президентской присяги в присутствии десятков местных и иностранных журналистов сапатисты проводят в Ла-Реалидад пресс-конференцию. Перед ее началом Маркос читает письмо-обращение к новому президенту: "Для сапатистов, во всем, что касается доверия, вы начинаете с нуля… У вас не должно быть сомнений - мы ваши противники. Единственное, что под вопросом, - это каким образом будет развиваться наше противостояние: путем гражданским и мирным или же мы должны оставаться с оружием в руках и со скрытыми лицами, чтобы добиться того, к чему стремимся, что является, сеньор Фокс, ничем иным, как демократией, свободой и справедливостью для всех мексиканцев… За эти почти семь лет войны мы пережили двух глав государства (самопровозгласившихся "президентами"), двух секретарей министерства обороны, шесть государственных секретарей, пять уполномоченных "по мирному урегулированию", пять "губернаторов Чьяпаса" и множество чиновников рангом ниже… В течение этих почти семи лет мы все время настаивали на диалоге. Мы делали так потому, что это наша обязанность перед гражданским обществом, потребовавшим от нас заставить замолчать оружие и искать мирного решения…. Если вы изберете путь честного, серьезного и уважительного диалога, то докажите на деле вашу готовность. Не сомневайтесь, что со стороны сапатистов ответ будет положительным. Так сможет возобновиться диалог и начнет строиться настоящий мирный процесс…" В качестве предварительных условий для возобновления диалога с правительством САНО выдвигает три условия: ратификация договоренностей, подписанных в Сан-Андресе, освобождение всех заключенных сапатистов в Чьяпасе и за его пределами и ликвидация семи из 259 военных баз в штате.
На этой же пресс-конференции субкоманданте Маркос сообщает о решении сапатистов осуществить мирных поход на Мехико ("поход цвета земли") с требованием конституционного признания прав и культуры индейских народов. В походе примут участие 23 команданте и один субкоманданте из подпольного революционного индейского комитета и тысячи добровольцев из Мексики и из-за границы. За три недели до начала похода президент Фокс заявляет: "Мексика больше, чем Чьяпас… Поход так поход. Не хотят похода - пусть не идут. Как хотят". Но проходит всего несколько дней, и под влиянием результатов опроса общественного мнения и интереса мировых СМИ мнение президента резко меняется: "В эти дни мой приоритет - это помочь успеху похода. Я рискую моим президентством и всем моим политическим капиталом. Но надо дать Маркосу шанс", - заявляет Фокс 23 февраля 2001 года. В шесть утра 25 февраля вместе с командованием САНО из Чьяпаса отправились более трех тысяч сапатистов и симпатизирующих. На пути к ним присоединялись многие другие. Поход продолжался в общей сложности 37 дней, в нем участвовали десятки тысяч индейцев и неиндейцев, были пройдены 13 штатов страны, где состоялось в общей сложности 77 массовых встреч и митингов. 11 марта сапатисты прибывают на центральную площадь страны - Сокало. На ней и вокруг нее - около полутора миллионов встречающих. Маркос отказывается от предлагаемой Фоксом личной встречи и вместе с остальными участниками сапатистского командования в течение почти двух недель в Мехико практически круглосуточно проводит сотни встреч с представителями самых разных общественных организаций и движений. Поход на Мехико заканчивается 28 марта выступлением в Конгрессе команданте Эстер, говорящей о тройной дискриминации индейских женщин - как бедных, как женщин и как индианок.
25 апреля мексиканский сенат "единогласно" ратифицирует новый закон о правах и культуре индейцев. Президент Фокс и все три ветви государственной власти аплодируют этому решению. Этот закон не имеет ничего общего с сапатистскими требованиями и соглашениями Сан-Андреса, из него выхолощены все сколько-нибудь значимые пункты. Это пощечина не только сапатистам и индейцам, но и большинству мексиканцев, поддержавших эти требования. Сапатисты заявляют о прекращении переговоров и полном разрыве контактов с правительством и, в качестве последней попытки спасти мирный процесс, обращаются в Верховный суд страны с просьбой о пересмотре этого решения.
Наступает период молчания сапатистов, длящийся более полутора лет. Ходят всевозможные слухи о болезни, смерти или бегстве субкоманданте Маркоса из Мексики. На одном из светских приемов в Мехико Висенте Фокс спрашивает у португальского писателя Жозе Сарамаго, известного своей близостью к сапатистам, о причинах молчания Маркоса. "Они не молчат, - отвечает ему Сарамаго, - это вы не слышите".
6 сентября 2002 года Верховный суд Мексики заявил о своей некомпетентности для внесения поправок в конституцию. Последняя дверь на пути к мирному решению захлопывается. Одновременно с этим ультраправые боевики продолжают нападения на гражданские общины, убийства и похищения сапатистских активистов повторяются по всему штату. Вопреки ожиданиям, САНО не делает никаких заявлений, общины на время прерывают контакты с внешним миром и закрываются для проведения внутренних консультаций в ситуации, которая кажется безвыходной.
Неожиданно в октябре в прессе появляется письмо Маркоса испанскому музыканту Анхелю Ларе по прозвищу "Русский", в котором субкоманданте… Впрочем, вся эта история и переписка достаточно подробно изложены на страницах этой книги и вряд ли стоит их пересказывать.
6. Сапатизм и левые движения
Очень интересно отношение к сапатистам средств массовой информации. В первые дни января 1994 года практически все они выступили с осуждением и утверждениями "бесперспективности" вооруженного пути. Буквально через несколько дней после публикации первых коммюнике САНО, писем и интервью Маркоса столь однозначные оценки встречаются все реже. Даже правительственная пресса уже через несколько месяцев после восстания вынуждена отказаться от своего первоначального тезиса о "белых профессионалах насилия, манипулирующих индейцами" и начинает признавать, что сапатизм опирается на реальную социальную базу. Потом наступает период моды на сапатизм, так называемой "маркомании", и, как когда-то Куба или Никарагуа, штат Чьяпас превращается в одно из главных направлений "революционного туризма". Некоторые теряют чувство меры. Другие пытаются сделать бизнес. Фирма Benetton тщетно пытается связаться с Маркосом, чтобы сделать эксклюзивный ролик рекламы своей походной одежды. На одной из пресс-конференций в Ла-Реалидад какая-то журналистка пытается подарить Маркосу пачку презервативов с его портретом. Он взрывается: "С индейской кровью не шутят". Пик популярности Маркоса приходится на период "похода цвета земли" на Мехико. Тогда, согласно опросам, его рейтинг составлял более 70 % - это было почти в два раза выше, чем у только что избранного президента Фокса. Благодаря безукоризненной моральной репутации сапатистов и полному отсутствию таковой у всех без исключения политических партий Мексики, в разные моменты различные политики предлагали сапатистами свое "бескорыстное представительство" их интересов. Вспоминая об этом периоде, Маркос отмечал, что особенно больно было еще раз убедиться в цинизме и прагматизме множества различных "левых альтернатив". В то же время многие догматики слева восприняли мирный поход на Мехико как отказ от революционной борьбы и скатывание к реформизму. Многие традиционные политики ожидали в результате похода сапатистов на Мехико превращения САНО в еще одну политическую партию, а Маркоса - в очередного вождя оппозиции. Разрыв всех контактов с правительством и возвращение в сельву казалось политическим самоубийством. В период молчания сапатистов, длившегося с апреля 2001 по октябрь 2003 года (прерванного только одним кратким заявлением в связи с убийством в Мехико правозащитницы Дигны Очоа), тема восстания в Чьяпасе исчезла с первых страниц мировой прессы. Некоторые восприняли это молчание как крупную ошибку в коммуникационной политике сапатистов. Так или иначе, это послужило поводом для многих превратить эту тему в табу и сегодняшние интереснейшие события в общинах не освещаются никем, кроме нескольких мексиканских газет и испаноязычных левых сайтов.
Вообще история отношений сапатистов с традиционными левыми движениями складывалась сложно. Не желая иметь проблем с мексиканскими властями, правительство Кубы - форпост революционного движения - все эти десять лет предпочитало воздерживаться от комментариев. За все эти годы Фидель лишь два раза коснулся этой темы. В первый раз непосредственно после восстания, подтверждая уже известную истину о том, что Куба не занималась и не занимается подготовкой мексиканских партизан, и во второй - во время "похода цвета земли", признав, что идея мирного похода на Мехико - очень удачный политический ход.
В интервью, данном французским социологам Ивону Ле Боту и Морису Нажману, в 1996 году Маркос достаточно подробно излагает свое отношение к краху социалистического лагеря и задачам современной левой:
"С этими идеями - нация, человечество и другие, вы уже довольно далеки от ортодоксального марксизма…
Маркос: Да, и все это началось уже довольно давно, вместе с процессом перевода с университетской марксистско-ленинской культуры на культуру индейскую. Этот перевод был скорее превращением. Я помню, что читал где-то, что тот, кто переводит поэзию, на самом деле является поэтом; в этом смысле настоящими создателями сапатизма были переводчики, теоретики сапатизма, такие люди, как майор Марио, майор Мойсес, майор Ана Мария, все те, кому приходилось переводить на местные языки; Тачо, Давид, Севедео - это настоящие теоретики сапатизма… Это они создали новую форму видеть мир.
Бывший преподаватель философии некого Рафаэля Гильена говорит, что в Маркосе от марксизма, по крайней мере, альтюссерианского, уже ничего не осталось, что в нем уже нет ничего от революционера. Что думает сам Маркос по этому поводу?
Маркос: Возможно, Маркос уже не марксист, и я не знаю, плохо ли это, является ли это поводом для упрека или для признания. Я думаю, что Маркос, в смысле, этот персонаж, до сих пор мог быть полезным для общин инструментом, и он был нужен им для того, чтобы выражать свои проблемы и продолжать этот сложный переход, в который превратилась война 1994 года. Вопрос, который нужно было бы задать о Маркосе: сможет ли он оставаться таким инструментом, и на протяжении какого времени еще, или же уже подошел момент, когда он должен умереть. Не умереть физически, а умереть, как персонаж.
Но, возвращаясь к вашему вопросу, я думаю, главное то, что начался процесс трансформации, причем, я имею в виду не Маркоса, а вообще левую мысль. Я не говорю, что быть марксистом - это грех, но если быть левым - значит постоянно находиться в процессе движения и обновления, сапатизм является движением революционным и последовательным…
Какую роль в этом процессе идеологических изменений сыграло падение Берлинской стены? Какой была ваша реакция, когда к вам пришла эта новость, и какова была реакция лично Маркоса?
Маркос: Да, падение Берлинской стены означало для нас оказаться в полной пустыне. Мы говорим о периоде нашего абсолютного одиночества в горах. Это значило, кроме всего прочего, задать себе вопрос о том, может ли выжить некая концепция мира без постоянной обратной связи с теми, в интересах кого, как предполагалось, она существовала. То, что нас удивляло, это не столько само падение Берлинской стены, само падение социалистического лагеря, сколько удовлетворение, с которым его восприняли народы, которые, как предполагалось, были освобождены благодаря социализму. А теперь они чувствовали себя свободными от социализма. Все это было для нас очень странно. Мы не могли объяснить это просто так при помощи поверхностного анализа, так как это делалось в средствах массовой информации, ограничившись заявлениями типа "они проиграли потому, что там у людей не было свободы".
Оказалось очевидным, что что-то не удалось. Да, социалистические страны сильно пострадали в период холодной войны, но нас удивляло, что люди даже не попытались защитить то, что, как предполагалось, являлось их завоеваниями. Для нас это значило, что невозможно навязать экономическую модель силой оружия.
Но самые трудные для нас вопросы были в том, что же следует за падением Берлинской стены, то есть какие другие стены возводило ее падение, стены, которые мировой капитализм выстраивал на своей неолиберальной стадии. Однополярный глобализированный мир, границы, которые, исчезая для капитала и товаров, умножаются для людей, чтобы дойти до таких гротескных и трагических ситуаций, как в Югославии, расовые войны конца ХХ века, когда твоя кровь может стоить тебе жизни, весь этот абсурд.
Этот мир был построен на лжи. Но это не значит, что это предложение потерпело поражение как мировая идея, я имею в виду левую идею вообще. Вместе с Берлинской стеной исчезла лишь модель политической организации этих левых… Необходимо вспомнить, что эта стена и социалистический лагерь получали серьезную критику не только справа, но и слева, всегда были левые, которые говорили, что необходимо многое изменить. Например, преодолеть эту закрытость, при которой "все то, что против меня, служит моему врагу", которая не позволяла социалистическим странам воспринимать какую-либо критику, не навешивая немедленно на нее ярлык критики предательской, реакционной, ревизионистской и так далее. В результате этого все ошибки, недостатки и нерешенные проблемы накапливались и увеличивались, пока все это не начало разлагаться изнутри.
Уроком для нас стало то, что любая политическая система, стремящаяся сохраниться, должна иметь общественную поддержку, должна быть в состоянии постоянного открытого контакта с обществом, и являться более открытой по отношению к критике. Если кто-то тебя критикует - он вовсе не обязательно является твоим противником, не обязательно это твой враг, что является привычной тенденцией левых - "если ты меня критикуешь - ты или не революционер, или реакционер или невежда, не понимающий ведущей роли авангарда". Все это понимание пришло к нам после падения Берлинской стены. Но самым трудным было ощущение одиночества. Вдруг мы поняли, что нам совершенно не на кого опереться, даже морально. До этого у нас было чувство того, что мир, за который мы боролись, существовал, был реален. И вдруг его не стало, он оказался уничтожен.
- А Куба?