Хотя строгой границы между обоими смыслами понятия демонстрирования нет, они обозначают явно различные по объему и разнообразию явления: с одной стороны – демонстрирование себя как активное стремление показаться и обратить на себя внимание, и с другой – кроме такого стремления еще спонтанное, порой совершенно пассивное, самопроизвольное, индивидом неконтролируемое выражение его состояния. В данной работе обсуждается только активное и целенаправленное самодемонстрирование в узком смысле.
Активное демонстрирование, в свою очередь, тоже не всегда одинаково и во всех отношениях тождественно. По-видимому следует различать случаи, когда индивид демонстрирует себя, только выставляя себя другим для созерцания и ответных действий (как описанная К. Лоренцом гусыня), и когда он показывает не столько себя, сколько свое состояние (угрожающее, покорное и т.п.).
Демонстративные действия различаются также характером своей инициации. Кроме случаев, когда самодемонстрация для индивида желательна и им самим инициируется, она бывает еще и вынужденной, возникающей в ответ на угрозу или демонстрацию преимущества другим индивидом, и в этом случае состоит в выражении покорности, подчиненности или встречной агрессии.
Для вопроса, рассматриваемого в данной работе, наиболее важен тот факт, что самодемонстрация заметно различается своей мотивацией. В качестве особенно характерных и ярких случаев можно выделить, вслед за У. Мак-Дугаллом, проявления демонстративности в брачном поведении и при выяснении отношений соподчинения. К этим случаям специфически побуждаемой активности следует добавить по крайней мере еще мотивацию, определяющую территориальное поведение и взаимоотношения взрослых особей и детенышей , где элементы демонстрации тоже бывают отчетливо выражены, а также защитное проявление демонстративности. Оно часто имеет место в упомянутых случаях вынужденной демонстрации и состоит в выражении готовности подчиниться или в ответной угрозе, предназначенной, например, приближающемуся врагу, старании испугать его или хотя бы показать решимость легко не сдаваться (кошка в такой ситуации шипит и, чтобы выглядеть покрупнее, – взъерошивает шерсть, изгибается дугой, разворачивается чуть боком).
Особого внимания заслуживает вопрос о том, можно ли наряду с явным инструментальным обнаружением демонстрирования, когда оно используется как средство, привлекаемое для удовлетворения отдельных потребностей, выделять уже упоминавшийся случай функционально автономной потребности привлекать к себе внимание , свойственной высшим животным. Такое демонстрирование часто имеет скрытую, самому индивиду не открывающуюся предназначенность. Поскольку эта потребность важна для понимания мотивации человека, рассмотрим возможное ее эволюционное происхождение.
Дифференциация и автономизация механизмов и процессов удовлетворения потребностей в биологической эволюции происходит постоянно – такова общая тенденция филогенетического развития мотивации (см. Вилюнас , 1986, с. 56 – 66). При эволюционном усложнении и совершенствовании мотивации происходит универсализация ее механизмов – они начинают участвовать в удовлетворении не какой-то конкретной, а нескольких или многих потребностей, количество которых все увеличивается. При столь разнообразном проявлении механизмов и вызываемых ими действий их зависимость от потребностей уменьшается: "…По мере того как данная форма поведения начинает функционировать в новом контексте, она "эмансипируется", то есть становится независимой от первоначального мотивационного контекста. Так, например, какая-либо демонстрация, возникшая на основе смещенной активности, проявляется уже не в конфликтных ситуациях, а в связи с ухаживанием, угрозой или в каком-нибудь ином случае" ( Дьюсбери , 1981, с. 303). Наиболее известные примеры "миграции" действия в системы других потребностей – это обыскивание (грумминг) и поза подставления у обезьян, эмансипировавшиеся от первичных потребностей и получившие смысл демонстрации покорности ( Меннинг , 1982, с. 321).
Эволюционная "миграция" механизмов мотивации из одной системы удовлетворения потребностей в другую и постепенная их автономизация несомненно облегчались тем, что уже в самом начале процесса эти механизмы были отделены друг от друга и обладали некоторой автономностью. Эти их особенности становятся более ясными в контексте психологической интерпретации инстинкта ( Вилюнас , 1986, с. 110 – 143; 1997).
В мотивационном аспекте инстинкт – это филогенетически первичный, унаследованный механизм удовлетворения потребностей, побуждающий индивида совершать шаг за шагом ряд действий без открытия ему их последовательности, взаимосвязи и общей направленности. Инстинктивные действия индивидом обычно совершаются несогласованно с другими – предыдущими или будущими действиями, что свидетельствует об относительной изолированности и автономности побуждений к каждому из них. Поэтому если в программе инстинкта предусмотрен некоторый акт демонстрации, индивид, действующий по этой программе, в соответствующий момент почувствует вдруг возникшее желание эту демонстрацию осуществить; ни само желание, ни вызываемое им действие ни с чем не будут связаны, то есть будут восприниматься как автономные. Ясно, что такое впечатление является иллюзорным и субъективным. В контексте инстинкта, вызвавшего желание индивида обратить на себя внимание, это желание является зависимым и вместе с другими желаниями направлено на достижение некоторой индивиду неизвестной цели.
Упомянутые особенности инстинкта облегчают обсуждавшиеся выше универсализацию ("миграции" из первоначальной в другие системы удовлетворения потребностей) и постепенную автономизацию механизмов мотивации (в том числе и демонстрирования). Другими словами, в эволюционном развитии эти процессы имели удобные стартовые условия – изначальную изоляцию и относительную автономность в пределах инстинкта. Однако в то же время вопрос об автономности механизмов мотивации не имеет однозначного ответа, так как автономность может оказаться иллюзорной, имеющей скрытую зависимость и направленность.
Вопрос осложняется еще тем, что даже в случае выраженной эмансипации автономность потребности не обязательно становится абсолютной, сохраняя тенденцию к общему, неконкретизированому инструментальному использованию.
Такой полуавтономной следует считать и эмансипировавшуюся потребность самодемонстрирования. По некоторым данным, у разных индивидов она выражена неодинаково. Так, исследовательница поведения высших приматов Дж. Гудолл утверждает, что среди шимпанзе встречаются особи, которые вообще обходятся без демонстраций, и напротив, рекордсмены по частоте демонстраций ( Гудолл , 1992, с. 442). Такие индивиды, превосходящие других по склонности и способности к демонстрациям, даже не обладая никакими другими преимуществами (размером, силой), способны занять более высокое иерархическое положение.
Итак, данные из области поведения животных свидетельствуют о том, что какого-либо единого, четко очерченного феномена демонстрирования, связанного с легко и определенно идентифицируемой мотивацией, не существует. Демонстрирование в широком смысле является составной частью коммуникации, стало быть, может побуждаться любой мотивацией, предполагающей внутри– или вневидовое общение. Рассматривающееся здесь демонстрирование в узком смысле наиболее ярко проявляется в поведении, отвечающем потребностям размножения, соподчинения, территориальной защищенности. На фоне инструментального, обслуживающего другие потребности обнаружения демонстративности особо выделяется случай функционально обособившейся, к определенной мотивации не привязанной потребности самодемонстрирования. Она представляет собой филогенетически сравнительно поздний продукт эволюционного развития демонстративности, постепенно отделившейся (эмансипировавшейся) от потребностей, которым она была изначально подчинена, и получившей возможность более универсального использования или автономного проявления.
2. Психопатологические проявления демонстративности
Проявления демонстративности в психопатологии различаются своим характером, содержанием и назначением. Демонстративное поведение в широком смысле присутствует в самой разнообразной психопатологической симптоматике: охваченный депрессией человек демонстрирует, осознает он это или нет, что все утратило для него интерес, и он не находит больше в жизни смысла; при мании величия – демонстрируется преимущество перед другими, ценность своих идей и т.п. В узком смысле – как стремление привлечь к себе внимание – демонстративное поведение наиболее ярко выражено в симптоматике, нозологически относимой к истерии. Термины "демонстративная личность" и "истерическая личность" иногда употребляются как синонимы (см. Леонгард , 1981, с. 40).
2.1. Проблема истерии. Из множества описаний истерии можно выделить ряд наиболее характерных признаков, своего рода ядро (см. Семке , 1988; Якубик , 1982; Millon , 1981, гл. 5; Pfohl , 1995): неуемное желание вызывать признание, восторг, восхищение; стремление выставлять свои преимущества, значимость; такие особенности как тщеславие, эгоцентризм, мстительность (по отношению к тем, кого усилия привлечь внимание оставляют равнодушными). Среди личностных качеств, сопутствующих стремлению производить на других впечатление, чаще всего указываются чрезмерная чувствительность, склонность все относить к себе, непостоянство настроений и отношений, инфантильность, неадекватная самооценка, внушаемость . Типичными поведенческими средствами привлечения внимания служат чрезмерная эмоциональная возбудимость и экспрессивность, разговорчивость, театральность, склонность к преувеличениям, фантазированию и лжи, кокетство, капризность, упрямство, экстравагантные поступки, даже инсценировки самоубийств.
Перечисленные особенности истерии однозначно свидетельствуют о том, что при данном психическом расстройстве имеет место болезненное обострение потребности демонстрирования. Однако заманчивая перспектива использования этого материала для уточнения характеристик этой потребности – типичных способов побуждаемого ею поведения, сопутствующих особенностей и т.п. – затрудняется, к сожалению, тем, что понятие истерии является довольно расплывчатым, и обозначаемая им нозологическая единица не имеет четких очертаний. "Характерно отсутствие каких-либо определений в отношении таких основных понятий, как, например, "истерическая личность", "истерическая реакция", "истерический невроз", "истерическое поведение" и т.п."; "…Современные взгляды на истерию по существу не отличаются от традиционных концепций более чем 50-летней давности и столь же мало применимы на практике" ( Якубик , 1982, с. 14, 26 – 27).
Среди классиков психиатрии не было единого мнения о том, является ли истерия заболеванием. Одни авторы, вслед за Ж.-М. Шарко (Э. Крепелин, К. Ясперс, К. Шнейдер – цит. по: Lempйriйre , Hardy , 1982) признавали ее психическим заболеванием со специфической симптоматикой. Другие, как Э. Дюпре, не считали ее самостоятельным синдромом, а тяжелые формы относили к другим нозологическим единицам. Еще Э. Крепелин писал: "Нет более спорного понятия как по содержанию, так и по объему, чем понятие истерии" (цит. по: Семке , 1988, с. 24). Это утверждение справедливо до настоящего времени. В январе 1988 года в Париже состоялась конференция "Истерия, 100 лет спустя" ( Nau , 1988), приуроченная к столетию встречи Ж.-М. Шарко и З. Фрейда – врачей, роль которых в истории изучения истерии трудно переоценить. Конференция показала, что вопросы 100-летней давности – о границах истерии, ее развитии и прогнозе – по-прежнему не имеют удовлетворительного ответа.
Все большее распространение получает мнение, что "в реальной жизни демонстративные личности, благодаря своему упорству, имеют немалый успех" ( Леонгард , 1981, с. 33). Достаточно сказать, что как пример демонстративной личности в американской литературе приводится героиня романа М. Митчелл "Унесенные ветром" блистательная Скарлетт О’Хара ( Wells , 1976), во французской – знаменитый Дон Жуан ( Quinodoz , 1986) и флоберовская Бовари ( Barbier , 1992). Современные исследования социальных стереотипов свидетельствуют, что многие черты, традиционно приписываемые истерическим личностям, социально желательны ( Slavney , 1984; Bornstein , 1999). В другом исследовании представительной группе психиатров было предложено оценить понятия "истерическая личность" и "женщина" по 15 биполярным шкалам. Эти понятия оказались довольно близкими в семантическом пространстве ( Slavney , 1984). Женщина скорее будет рассматриваться как психически здоровая, если ее поведение близко к поведению истерической личности (эмоциональная, зависимая, демонстративная), чем в случае, если оно будет близко к поведению "здорового взрослого" (сильный, зрелый, изобретательный) ( Zisook , DeVaul , 1978). Женщины с признаками истероидности ( histrionic personality ) окружающими оцениваются как более привлекательные по сравнению с контрольной группой, тогда как в выборке мужчин такая зависимость не обнаружена ( Bornstein , 1999). В исследовании С. Крауна и Э. Криспа ( Crown , Crisp , 1966) психиатрические пациенты обнаружили более низкое значение по шкале истерии, чем контрольная группа. "Такое положение вещей наводит на мысль, что истерик должен рассматриваться как более здоровый, чем другие" ( Zisook , DeVaul , 1978, р. 67). Подобные данные убедительно свидетельствуют, что истерические (демонстративные) черты не являются признаком заболевания; истерик может иметь личностные отклонения, но может их и не иметь – быть "здоровым истериком". Д.Селани предлагает рассматривать истерию как "специфический интерперсональный стиль" – результат культурных, социальных и интерперсональных влияний, который "конечно же коррелирует с определенными симптомами, но в сущности от них не зависит" ( Сelani , 1976, р. 1414).
Таким образом, в последнее время все больше психиатров и медицинских психологов приходят к выводу, что традиционный подход к истерии как заболеванию нуждается в поправке. Оговоримся, что получившая распространение тенденция рассматривать истерическое поведение как вариант нормы касается только легких случаев, не выходящих за рамки "малой психиатрии" (неврозы, психопатии). Противоположная крайность – тяжелые, явно болезненные формы "большой" истерии в понятие нормы никак не укладываются (проявления истерических симптомов в "оболочке" психоза – ступор, бредоподобные фантазии, сумеречное состояние сознания, деперсонализация и др., а также конверсионные формы истерии). Разнообразие таких симптомов поразительно. Истерия, будучи способной без всякой органической причины воспроизвести внешнюю картину практически любого заболевания (нарушение деятельности внутренних органов, слепота, боли, параличи, анестезии и т.п.), заимствует эти симптомы так искусно, что дифференциальный диагноз иногда бывает затруднительным (см. Ушаков , 1978, гл. 10; Якубик , 1982, гл. 5). Однако именно причудливость, имитационный характер, таинственная "полунарочитость" многих соматических симптомов истерии приводят к заключению, что они предназначены для других людей, для привлечения их внимания.
На вопрос о мотивации истерического поведения предлагаются разные ответы, в том числе и правдоподобно объясняющие симптомы "большой" истерии. Так, Э. Кречмер (1928, с. 9 – 11) в интерпретации истерических реакций, имеющих, по его мнению, инстинктивное происхождение, особенно подчеркивает их защитную роль . На защитную роль демонстративного поведения человека указывает и современный справочник, определяющий это поведение как "…подчеркнуто выразительное поведение, обусловленное наличием острых аффективных реакций на фрустрацию и/или направленное на избегание ожидаемого наказания либо перспективы оказаться униженным, отвергнутым, разоблаченным" (Справочник по психологии…, 1999, с. 42).
Представитель антипсихиатрии Т. Сас (T. Szasz) полагает, что истерия представляет собой игру, цель которой – контроль и господство над другими людьми. Конверсионные формы – это трансформация процесса коммуникации, перемещающегося со словесного уровня на язык тела, так называемый протоязык ( Szasz , 1961). Порой такой язык оказывается весьма эффективным. Например, долгие и безуспешные намеки сыну о том, что он не уделяет матери достаточно внимания, могут трансформироваться в более результативные протоязычные обмороки, это внимание обеспечивающие. Признание "протоязычного" использования истерических симптомов влечет расширенную трактовку области мотивации, способной побуждать демонстративное поведение, поскольку этот язык, как и членораздельный, может применяться при решении самых различных жизненных задач: из-за сочувствия конверсионным страданиям человек может добиться отсрочки увольнения, уступки в споре и т.п. Специфика такого инструментального использования истерии состоит в том, что в этих случаях демонстрируется нечто, что должно вызвать жалость и сострадание, а не традиционные восторг и восхищение.
Таким образом, на вопрос о границе между естественными и отклоняющимися, психопатологическими проявлениями истерии даются разные ответы, один из которых, компромиссный по отношению к крайним точкам зрения, интерпретирует истерические черты как естественные, но вместе с тем утверждает, что они, как и другие черты, могут быть патологически искажены. "Больная истерия" – это истерия "измученная и побежденная" ( Israel , 1985). Болезнь возникает из-за нарастания невротизма, причем невротичность понимается этим автором не совсем традиционно. Невроз – это "нормальная" составляющая человеческой личности. Ее избыток ведет к ограничению возможностей, ограничению, которое можно рассматривать как патологическое, но его отсутствие также влечет за собой отклонения; отсутствие невротизма отождествляется этим автором с отсутствием торможения, что благоприятствует необдуманному и поспешному переходу к действиям.